Они скатились в овражек, легли на камни и долго пили студеную чистую воду, они подымали головы и оказывались совсем близко, смеялись и опять склонялись и долго, медленно пили студеную чистую воду…
Рустем вышел из проходной.
Степь да степь кругом…
Прямой блещущей линией, перпендикулярно к тропе, утыкающейся одним концом в проходную, летит шоссе.
Путь далек лежит…
К каменному карьеру, откуда возят на строительство второго цеха бутовые камни, к растворному и бетонному заводам, дальше — к поселкам мясокомбината и ГРЭС.
Здесь в степи глухой…
Где вел свои непобедимые орды хромой Тимур, где гулял с вольницей Емельян свет Иваныч и тосковала Гульсаре, и умирал ямщик, и насмерть бились с атаманом Дутовым парни-краснозвездцы — здесь строится второй цех обжига. Вон над дощатой, успевшей побуреть под дождем и солнцем, под студеными и горячими ветрами оградой подымаются фермы, все выше и стены, и — если сдержит свое слово Панкратыч — будущей весной возникнет огромное здание, и оно тоже полыхнет в ночную степь, как полыхает сейчас огнями первый цех. И «ветераны» будут вспоминать, как мальчишками бегали на омут купаться через пустырь с глубокими водомоинами, мшистыми скальными кусками, дремучим бурьяном.
Ну, чем тебе не романтика?
Передай поклон родной матушке…
Родные матушки строителей не за тридевять земель, только перебежать мост, и на тебе — блинчики, пончики, борщи, лапша, охи, вздохи, двор, садик, кошка, собачка. Вот какая житуха у строителей славного завода. Не страна Лимония — ни подъемных, ни вольности общежитий, ни авралов, ни подвигов, ни породистых комаров, ни легендарных морозов, ни статей в газете «Правда».
Рустем прошел немного по тропе, потом свернул на дорожку, ведущую к стройучастку. Он увидел панелевоз, и шофер лежал в стороне на травке, прикрыв лицо кепкой, кран медленно нес над строительным мусором, над штабелями досок, над людьми, над стенами цеха белую посвечивающую на солнце панель.
День был на исходе, и это, видимо, последняя машина, она уедет, как только разгрузится, и на леса влезет сторож с огромной жердиной в руках и станет озирать окрестность, пока светло, и потом задаст храпака там же, на лесах, до утренней ясной зорьки.
Рустем искал взглядом Ильдара. Братишка позвонил днем в цех и сказал, что надо обязательно встретиться и что он будет ждать у проходной. Но у проходной он так и не появился.
Все-таки Рустем отыскал его. Тот стоял за глухой стеной, выходящей на пустырь, и с ним была целая команда, как-то угрюмо сплоченная, точно после крупного проигрыша.
— Привет, орлы, — сказал Рустем, подходя к ребятам.
— Дай закурить, — сказал Ильдар и протянул руку к пачке, и «орлы» протянули руки, Рустем выбросил опорожненную пачку.
— Что-нибудь случилось? — спросил Рустем, видя, с какой жадностью чадит команда.
— Вообще, я звонил Георгию Степановичу, но его не было, — сказал Ильдар.
— И тогда ты позвонил мне?
— Да, — немного смутился Ильдар. — Нам, знаешь, пришла в голову одна мысль. Нам, знаешь, тошно слушать, когда кричат: строительство второго цеха обжига — ударное дело. А какое ударное…
Команда усмехнулась скупой саркастической усмешкой.
— Что-то я не понимаю, — сказал Рустем.
— Да как же вы не понимаете! — горячо и поспешно воскликнул, по-видимому, центрофорвард, один из тех, над кем совершаются всяческие несправедливости на штрафной площадке и возмущения которых не без труда пресекает строгий судья. — Например, нам во как нужен раствор или кирпич… а шоферы разъезжаются на обед, а потом купаются…
Ф о р в а р д. Нам не доверяют монтировать панели.
Ф о р в а р д. Заставляют убирать мусор.
Х а в б е к. Давай, молодежь, давай!
Х а в б е к. Четыре часа, и лавочка закрывается — гуляй до утра.
— Так и состаришься, — мрачно сказал Ильдар, — и завод все будет строиться. Можно же… — Он воодушевился. — Можно же ночевать в палатках, обеды будут сюда возить. У тебя в столовых есть знакомые? А с Жанной ты хорошо дружишь?
— Но она может только играть и петь.
— Вот именно! — закричал центрофорвард. — Она будет петь, как Тамара Ханум! На открытой эстраде, вечером! И будут светить костры!..
— Вы с Петром Панкратычем говорили?
— Да-а, — кисло поморщился, махнул рукой Ильдар. — С ним разве договоришься. Вот если бы ты…
— Я как-нибудь скажу ему.
— Нет, нет, — испугался, заторопился Ильдар, — не как-нибудь, а сейчас. Ты все-таки… — Он помолчал, подбирая, по всей вероятности, лестное словцо, но так и не нашел. — Ты только смелее, чтобы он сразу хвост поджал.
Рустем улыбнулся. Ладно, идем, коль ты так веришь в могущество… ветерана!
Чуть в стороне от строящегося цеха ютилась будка на манер старых водопроводных будок, из кирпича, с дощатой легкой дверцей. Над дверцей висела жестяная табличка с надписью: «Нач. участка № 3».
Рустем вошел первым и услышал ликующий возглас:
— Вспомнил, господи, вспомнил друзей!
Ильдар рывком шагнул вперед и постучал кулаком по столу, как стучат сердитые начальники.
— Поговорим, Петр Панкратыч! В присутствии…
— Ветерана, — подсказал Рустем.
— О том же? — спросил Панкратов.
— О том же, — чрезвычайно сухо ответил Ильдар.
Панкратов сердито ткнул кулак в пухлую небритую щеку, задумался. И — глянул на Рустема.
— Ты в курсе?
— Примерно.
— Кто разрешит так работать? Кто станет обеды возить? Кто будет песенки петь? Кто будет платить за песенки? Но главное — для чего это? Кто нас торопит? Где та необходимость, ради которой стоит затевать сыр-бор?
— На Магнитострое так делали, — хмуро сказал Ильдар, — на мировом гиганте.
— Не знаешь ты, что такое был Магнитострой.
— Не знаю, — усмехнулся Ильдар. — Георгий Степанович — мой друг, и он работал на Магнитострое, и я не знаю… хе!
Панкратов промолчал.
— У нас же, знаете, какой будет мировой гигант! Вы только послушайте, что рассказывает Георгий Степанович!
— Н-ну, — бормотнул Панкратов, — я не мечтатель, рассказывать легенды не умею. А спросить могу: зачем? кому это нужно? Никому это не нужно.
— Кому это никому?
Панкратов хныкающим голосом пожаловался Рустему (и тот кивнул ему слегка):
— Мальчишки, ей-богу!..
Ильдар побледнел, отскочил к двери, крикнул оттуда:
— Не понимаете… не понимаете! Бюрократ… жирный бегемот! Мы все равно…
Панкратов зычно крикнул:
— Стой! Давайте, давайте! Пойте песенки, жгите костры, ночуйте на строительном мусоре!.. Давайте насаждайте романтику… гоните к чертовой матери бюрократов!..
Рустем близко подошел к Ильдару.
— В чем же все-таки смысл всего этого?
— Смысл, — печально сказал Ильдар, — смысл… Состаришься, пока завод построят. Я ведь человек, ведь правда?
— Ну-у, безусловно.
— А никакой ответственности, подбросил сотню кирпичей и домой…
Рустем умудренно улыбнулся:
— Нам в свое время тоже казалось — ничего не успеем, ничего не сделаем…
— Молчи! — крикнул Ильдар. — Молчи!
Рустем увидел пронзительно блестящие черные его глаза.
— Ты не понял, — сказал Ильдар с обидой. — Ты… не понял! Почему ты не понимаешь? Ты старше? Я молокосос? А почему понимает Георгий Степанович? Он строил Магнитку… он понимает…
— Хватит, — с досадой сказал Рустем.
— За что я должен уважать тебя, чему у тебя учиться? И вообще, кто ты?..
— Хватит! — взъярился Рустем.
— Не хватит! Таких в революцию… к стенке ставили!
Он пнул скамейку, и она упала, больно ударив Рустема по ноге, он сжал губы. Ильдар выбежал из будки.
— Каков, а? — пробормотал Рустем, растерянно глядя на Панкратова. — Что с ним прикажете делать?
— Выпороть. По праву старшего брата. Мне, между прочим, двадцать было, а меня пороли.
— Что за молодежь? Отчего они такие?
— Питание хорошее! — решительно сказал Панкратов, и тяжелые щеки его затряслись. — Питание хорошее, вон какие жеребята вымахали…
— Хрыч ты! — расхохотался Рустем. — Хрыч и балясник!
Панкратыч не согласился:
— Я не балясник. А в их годы я был сирота, правонарушитель, вши по мне бегали табунами.
— Как я понимаю, — без смеха сказал Рустем, — те насекомые благотворно на тебя воздействовали?
— Именно! Благотворно!
— Пошел к черту!
— Мы можем поссориться?
— С тобой трудно, почти невозможно поссориться.
Панкратов рассмеялся крепким жизнерадостным смехом.
— Хоп! — воскликнул он внезапно. — Будет им ударная стройка.
Рустем шагал дорожкой, ведущей к шоссе. Настроение у него было никудышное.
Жизнь несется сломя голову. И ты несешься сломя голову. Сломя голову, черт возьми! Делаешь то, делаешь се, иногда очень приятные и нужные, иногда просто необходимые дела… И вдруг тебе вопрос: кто ты? Пинков бы надавать этому мальчишке, чтобы знал, кому задавать наглые вопросы!
Ну, сказал бы ты потом, сев с ним рядом и хлопнув его промеж лопаток. Ну, как ты считаешь, можно выпендриваться перед старшим братом? Ах, ты с претензиями? Тебе хочется чувствовать причастность к Магнитке, причастность к космическим подвигам? Но мало ли чего нам хочется?
Дорожка кончилась, и он остановился. Мчались запыленные «МАЗы» и «ЯАЗы», деловитые «газики» беспокойного начальства.
Движение чуть приутихло, и он мог бы перейти на ту сторону шоссе, тронуться к реке тихой подветренной обочиной. Но что-то замедлился, тут «МАЗ» обрушил на него грохот, бензинный угар. В окошке мелькнула ослепительная улыбка шофера, парня, совсем паренечка, ну, никак он не старше Ильдара!
Вот те на, подумал Рустем, когда это вы, пацаны, успели выучиться на шоферов и стали водить «МАЗы», когда это вы успели стать строителями заводов? Ведь совсем вот недавно понурые возвращались мы из институтов, и жизнь впереди казалась неясной и черт знает что выкомаривали мы, восемнадцатилетние балбесы! А потом очухались. И целину поднимали, и электростанции строили, и заводы, и учились…