инальном поединке чемпионата мира 1958 года.
— Негриньо (это было ласковое прозвище Марио, нечто вроде «негритенок»), я хочу получить этот мяч, — сказал ему глава бразильской делегации Пауло Машадо де Карвальо перед началом финального матча.
— Честно говоря, — вспоминал Марио, — я уже не мог смотреть на игру, потому что страшно волновался, не зная, как выполнить команду шефа. Ведь по неписанной традиции мяч, которым играли финалисты чемпионата мира, всегда доставался, как сувенир, судье. А тут такой приказ!
…Опустим психологические подробности, напомним фактологическую канву происшедшего. Когда прозвучал финальный свисток и унылые шведы пошли поздравлять ликующих бразильцев, когда юный Пеле зарыдал на плече Жилмара, а усталый и, казалось, равнодушный к случившемуся Диди опустился на траву, когда король Швеции Густав уже двигался к центру поля, чтобы поздравить победителей, а судья Морис Гиг с мячом под мышкой направился к раздевалке, к нему сзади стремительно подскочил этот невысокий, круглый Негриньо, выбил мяч ударом кулака, подхватил его и бросился наутек.
Преследование, предпринятое растерявшимся месье Гигом, которому помогали несколько полицейских, успехом долго не увенчивалось: а когда Марио все же настигли в раздевалке, он уже успел спрятать похищенный мяч в мешок с запасной униформой, всучил Гигу другой, а тот, заветный был потом передан главе делегации.
Любопытно, что данная история в точности до деталей повторилась и после победного финала чемпионата мира 1962 года: Марио вновь таким же манером похитил мяч у нашего Николая Латышева.
Впрочем, признаем: это были любопытные, но, конечно же, не самые славные и интересные страницы биографии Марио. Но прежде, чем перейти к разговору о них, начнем с самого начала…
Марио родился в 1914 году в крошечном поселке Монте Санто в беднейшей и, как обычно, многолюдной негритянской семье; мать — прачка, отец — батрак на местной фазенде. Впрочем, отец умер, когда Марио исполнился всего год. Уже с семи лет парня отправили на работу: он пас скот, чистил хлев, помогал своей двоюродной сестре-кухарке. Вставал в четыре часа, заканчивал работу затемно.
Вынес он этот рабский труд не больше года, а затем сбежал. На поезде уехал в Сан-Пауло, где у него жил один из старших двоюродных братьев. Там Марио повезло: уже на вокзале, когда он, потрясенный размахом мегаполиса, вспомнил, что ему неизвестен адрес брата, и, глотая слезы, не знал, куда податься, его подобрал пожилой и степенный «сеу Антонио» — вокзальный чистильщик ботинок, предложил стать своим помощником, поселил в своем доме и обучил мастерству «энграйшате», — так это ремесло называется в Бразилии.
Потом было много чего в жизни мальчишки, по мере вырастания и привыкания к лихорадочной жизни одного из крупнейших городов мира. Он мыл машины и устроился в помощники к механику автомастерской. Научился ремонтировать зонтики. Напросился в ученики к одному из лучших мастеров-ударников джазового оркестра, выучился и стал работать, даже обрел популярность и дошел по крутым и скользким ступенькам славы до одного из лучших оркестров тех времен. У него даже появился шикарный артистический псевдоним вполне в духе времени: «Марио Чарльстон». Под таким именем, умирая от счастья и упиваясь славой, он выступал в самых известных барах и клубах Сан-Пауло, но, увы, философски заметил Марио, жизнь устроена так, что радость в ней всегда сменяется горьким разочарованием: так как он был тогда еще несовершеннолетним, Марио вскоре разоблачили инспекторы полицейского департамента по охране детей от эксплуатации, запретив работать в ночных шоу. Единственное утешение: он успел приобщить к профессии ударника своего старшего брата Анесталдо, который смог добиться на музыкальном поприще еще более заметных успехов: 19 лет подряд работал в оркестре самого шикарного ночного клуба Рио — «Капакабана-палас».
Потом увлекся боксом, тренировался даже у Кида Жофре, отца ставшего знаменитым чемпионом Эдера Жофре. Несколько лет на местном ринге Марио зарабатывал неплохие деньги, пока однажды не оказался в тяжелом нокауте.
После этого один из постоянных зрителей и болельщиков Марио — врач футбольного клуба «Мадурейра» Алмир до Амарал и пригласил его в массажисты на смену старому, уходящему на пенсию Джиованни.
— Сеу Джиованни, — сказал при знакомстве растерянный Марио, — я ничего не понимаю в массаже.
— Я тоже, — улыбнулся старик. — Но занимаюсь этим делом уже тридцать лет. И постараюсь тебе помочь.
Это было в 1944 году. «Мадурейра» тогда была совсем не та чуть живая команда, которая сегодня поставляет очки всем без исключения. В «Мадурейре», которую содержал на свои деньги знаменитый воротила подпольной лотереи сеньор Анисето Москосо, играли многие из тех, кто впоследствии прославился в больших клубах и в сборной. Среди наиболее известных — Леле, Исаиас, Освалдиньо и самый знаменитый: Жаир да Роза Пинто, .
Именно Жаир, проданный вскоре в «Васко да Гама», и переманил его через несколько лет в этот самый знаменитый, сильнейший в те годы рио-де-жанейрский клуб, которым руководил тогда великий тренер Флавио Коста. Сделал это Жаир почти обманом. С помощью хитрого финта: в конце дня он подождал Марио около стадиона «Мадурейры», и когда тот, закончив работу вышел, чтобы пойти домой, предложил подвезти на своей машине. Потом, извинившись, сказал, что ему нужно подскочить на минутку в клуб, где он якобы что-то забыл. Марио пошел вместе с Жаиром. В кабинете директора его уже ожидали несколько картол, в том числе пара офицеров. А на столе лежал шикарный контракт. Постукивая ногтем по бумаге, подполковник строго сказал, что если Марио не подпишет договор, его тут же арестуют и отправят за решетку.
Что оставалось делать законопослушному и не слишком уж отважному негру?
Вместе с Флавио Костой Марио пришел и в сборную страны. Вместе с Флавио он стал участником, героем и жертвой незабываемой трагедии 16 июля 1950 года, когда считавшаяся непобедимой бразильская сборная проиграла в последнем матче чемпионата мира уругвайцам.
— Что тебе показалось самым ужасным в момент, когда закончился тот матч?
— Дикий контраст между той эйфорией, что царила перед матчем, и страшная тишина на трибунах после финального свистка судьи. Потом — раздевалка: почти все игроки рыдали. Флавио с черным, мертвым лицом ходил из угла в угол, не говоря никому ни слова.
В окнах раздевалки не было стекол, и помню, как будто это было вчера, как к нам заглядывали разъяренные, искаженные ненавистью лица торседорес. Как они размахивали кулаками и кричали: «Вы предали нас, сукины дети! Мы вас всех поубиваем!»
Полиция велела нам переждать. Мы сидели часа три, пока торсида не разбредется. Потом нас вывели из раздевалки. Почему-то повели через футбольное поле. Трибуны были пустые. Лишь в одном месте сидел, сжав голову руками, матрос.
На всякий случай к нему подошел полицейский и тронул его за плечо. Матрос свалился: он был мертв. Мы были причиной смерти этого человека.
…Таких воспоминаний у Марио было не счесть. Он знал и помнил такое, чего подчас не знали, не ведали ни тренеры, ни врачи, ни сами игроки. Ведь благодаря не только и не столько своей специальности: ставить на ноги после травм, оживлять истощенные мускулы, а прежде всего — своему характеру, и, видимо, врожденному дару общения, умению вызвать доверие окружающих, Марио очень быстро стал задушевным другом, желанным собеседником и доверенным лицом практически всех футболистов, прошедших через его волшебные руки. И соприкоснувшихся с его доброй душой и отзывчивым сердцем.
Именно Марио тренеры поручали обегать окрестные бары и публичные дома в поисках сбежавших в самоволки игроков. Именно Марио обеспечивал своим подопечным алиби от ревнивых жен, когда те предпринимали неожиданные набеги в отель, где находилась на очередном предматчевом сборе команда, чтобы застать врасплох загулявших супругов. Именно Марио узнавал от бедняг о подхваченных в загулах мелких неприятностях, о которых стыдно сказать даже врачу. Марио доверяли сердечные тайны, с ним советовались по поводу житейских сложностей, с его помощью искали решения бытовых проблем. Словом, для сотен, а точнее, тысяч прошедших через его массажные комнаты футболистов Марио был чем-то вроде старшего брата. Ибо лечил не только физические, но и душевные травмы своих бесчисленных питомцев.
Поэтому именно в комнату к Марио подселили безутешного в своем горе Пеле, когда во втором матче чемпионата мира 1962 года со сборной Чехословакии он тяжело растянул мышцу в паху и стало ясно, что дальше играть в этом турнире он не сможет. И Марио тогда увидел, что Пеле страдает лунатизмом и заботливо наблюдал за тем, чтобы расхаживая во сне по комнате, он не выпал бы случайно в окно.
Именно Марио приходил в военную тюрьму к проходившему тогда срочную службу и арестованному за какой-то проступок Леонидасу да Силва, чтобы помассировать его, принести весточку с воли и помочь в организации время от времени быстрой самоволки на несколько часов до вечерней поверки.
Именно Марио выбрал себе в картежные напарники Элено де Фрейтас, звезду «Васко» и «Ботафого», по мнению многих лучшего форварда сороковых годов, потрясающего виртуоза, неудержимого голеадора, но хулигана, дебошира, пьяницу и истерика, абсолютно помешанного на покере и на «buraco» (и, в довершение портрета, закончившего жизнь в сумасшедшем доме). Марио, из песни слова не выкинешь, умело использовал страсть товарища: ссылаясь на безденежье, договаривался, что Элено ссудит ему необходимую для игры сумму. С условием, что если Марио выиграет, ссуду он может не отдавать. А если проиграет, то Элено все равно компенсирует его потери. Так хитрый «Titio» (в перводе нечто вроде «Дядюшки», как называли игроки Марио) всегда оставался в выигрыше. И неудивительно, что именно Марио приводил в чувство Элено, когда после возвращения из самовольной отлучки в Колумбию, его тяжело избил тренер Флавио Коста.
А однажды в Каире, когда нужно было спасти выходящего из отеля Пеле от бушующих местных фанов, Марио организовал инсценировку: позвал Чико Ассиза (ответственного за униформу команды — круглолицего негра), вытолкнул его на улицу и крикнул: «Пеле! Пеле! Подойди-ка сюда!»