В каждой более или менее крупной фавеле Рио есть школа самбы. Среди ее руководителей и оркестрантов, режиссеров и композиторов, певцов и танцовщиков нет профессионалов. Все они фавеладос: рабочие и безработные, прачки и служанки, грузчики и мойщики автомобилей, мусорщики и мелкие торговцы, портнихи и кухарки. Школа самбы заменяет им клуб и кино, вечеринку с друзьями и танцевальный вечер. Там, на куадре — асфальтированной площадке, где проходят предкарнавальные репетиции, они делают свои первые робкие шаги, разучивая самбу вскоре после того, как научатся ходить. Под грохот барабанов и тамбуринов они вырастают и влюбляются. Женятся и приводят на куадру детей. В опьяняющем ритме самбы они вырастают, стареют. Отсюда они уходят на карнавал и… на кладбище, ибо именно здесь, на куадре, школа самбы прощается со своими ветеранами, ушедшими в «иной мир», где, по всеобщему убеждению, им будет ничуть не хуже, чем в этой проклятой жизни. И где им одного только будет не хватать: самбы…
Весь год школы самбы готовятся к праздничному шествию, которое проходит на вторые сутки карнавала — в ночь с воскресенья на понедельник по авениде Варгаса. Здесь сооружаются для зрителей деревянные трибуны, в центре которых отводятся места для прессы, властей и туристов, а также, десять сколоченных из фанеры будок, предназначенных для судей, тщательно охраняемых полицией от эмоций болельщиков и от попыток подкупа. Подогреваемый и тщательно культивируемый азарт соперничества, пожалуй, самая характерная особенность бразильского карнавала вообще и шествия школ самбы в особенности.
Это шествие длится много часов подряд, обычно — всю ночь, ибо каждая школа выводит на авениду по нескольку тысяч участников. Во время карнавала 1969 года парад самбы на авениде Варгаса продолжался восемнадцать часов подряд без перерыва! С девяти вечера воскресенья до трех часов дня понедельника, когда жара достигла сорока градусов в тени. Асфальт плавился и дымился, но самба продолжалась. Я видел, как закончив шествие, негритянки падали без сил на траву и прикладывали к окровавленным и сожженным подошвам ног — они танцевали босые! — мороженое. В тот день в Рио пострадало от тепловых ударов, как писали газеты, около трех с половиной тысяч человек. Но ни один из участников карнавала добровольно не «сошел с дистанции».
В ходе шествия по авениде каждая школа самбы в танцах, пении, в красочных костюмах, в стихах и музыке воплощает какую-то определенную тему, ставит своеобразный спектакль. Были времена, когда на карнавальных шествиях звучали сатирические самбы, в которых народ высмеивал продажных чиновников и беспринципных политиканов, однако несколько лет назад использование политических тем было запрещено властями, и теперь школы демонстрируют бесчисленные вариации на фольклорные темы и безопасные, с точки зрения цензуры, исторические сюжеты.
В последние годы ревнителей карнавальных традиций все больше тревожит тенденция к насильственной модернизации самбы.
Отражением этого беспокойства явился созыв в ноябре 1962 года в Рио-де-Жанейро 1-го Национального конгресса самбы, утвердившего так называемый Устав самбы. С первой до последней строки он пронизан стремлением закрепить и сохранить музыкальные и хореографические традиции самбы, уберечь ее от влияния чуждых ей музыкальных тенденций и течений. В Уставе с особой тревогой отмечалось, что большую опасность для народной самбы представляет хлынувший в страну поток зарубежных мелодий и ритмов. «На каждую грампластинку бразильской музыки в стране выпускаются сотни пластинок зарубежной», — констатировалось в этом документе. Конгресс обратился к правительству с призывом принять закон, обязывающий все фирмы по производству грампластинок выпускать не менее 60 процентов продукции с записями бразильской музыки, и добиться от радио и телестанций, чтобы из всей транслируемой музыки 60 % составляла национальная. Но ни та, ни другая из этих рекомендаций не были услышаны.
Вечером в понедельник начинается следующее обязательное для аристократического Рио мероприятие карнавальной программы: бал в Муниципальном театре.
Народ сюда доступа не имеет: надежным кордоном помимо затянутых в расшитые золотом мундиры швейцаров служит цена входных билетов, превышающая месячный заработок квалифицированного рабочего. Всю ночь в громадном зале резвится разодетая, а точнее говоря, раздетая элита.
Главным событием бала является начинающийся около полуночи конкурс карнавальных костюмов. По переброшенным над сценой мосткам двигаются затянутые в бархат и парчу древнеегипетские императоры и средневековые рыцари, всевозможные «Генрихи» и «Луи», «Тутанхамоны» и «Клеопатры». Четыре года подряд абсолютной «чемпионкой» этого конкурса была жена миллионера некая Марилене Пайва. Стоимость каждого из ее карнавальных нарядов превышала цену хорошего автомобиля.
Быстро проходят четыре дня и четыре ночи карнавала. В ночь со вторника на среду горячка достигает апогея: ведь в пять утра карнавал официально закрывается! Еще в три часа ночи слышны музыка, песни, рокот барабанов, а в половине шестого утра город вдруг погружается в тишину. Встает из-за океана жаркое солнце, заливая лучами грязный песок Копакабаны, улицы, усыпанные обрывками ставших уже ненужными карнавальных костюмов. Четыре дня счастья кончились. Начинаются суровые будни и… подготовка к карнавалу следующего года.
Нечто напоминающее карнавал происходит в Бразилии еще один раз в году: в новогоднюю ночь, когда миллионы мулатов и негров справляют макумбу — древний языческий обряд, унаследованный ими от своих африканских предков. Красочнее и торжественнее всего выглядит макумба на Копакабане.
Вечером 31 декабря, когда сумерки начинают окутывать Рио, на песчаный пляж Копакабаны спускаются из фавел, дымя длинными коричневыми сигарами, тысячи макумбейрос в белых одеждах. Их окружает толпа зевак. Прямо на песке расставляются напитки и кое-какая еда. Откупориваются бутылки с водкой — кашасой, загораются мириады свечек, воткнутых в песок. Стучат барабаны, тамбурины и атабакес. Седой негр, закрыв глаза, навзрыд читает молитву. Танцуют, ходя друг за другом, мулатки. Несколько девушек, обнявшись, бьются в истерике. Большинство же стоит перед разложенными на песке дарами для богини вод Йеманжи, погрузившись в свои думы, слушает заунывные песнопения.
Может, попытаться просить у Йеманжи немного удачи? Но, увы, если и рождаются сейчас у кого-нибудь надежды — призрачные и трепетные, словно огонек свечи, — жить им, этим надеждам, суждено недолго: они погаснут с восходом солнца.
Да и на что надеяться этому лифтеру, снующему вверх-вниз по этажам роскошного небоскреба и ни разу не ступившему ни в одну из его квартир? Может ли позволить себе роскошь мечтать этот нищий репортер, все свое время отдающий описанию чужих драм и не нашедший сил, чтобы решить собственную? Или эта старая негритянка, всю жизнь убиравшая дома сеньоров и потерявшая всякую надежду иметь когда-нибудь свой?
Стрелки часов смыкаются на двенадцати. Взлетают ракеты. Со стороны форта, находящегося на южной оконечности пляжа, взмывают к небу лучи прожекторов. Хлопают пробки шампанского на веранде «Сорренто» — фешенебельного ресторанчика, расположившегося на северном конце Копакабаны. Наступает самая экзотическая часть обряда. Все громче бьют барабаны. Хриплые голоса затягивают обращенную к Йеманже песню-стон, вырвавшуюся из сердца, песню-крик о пощаде и помощи, песню-проклятие и мольбу.
Подобрав подолы длинных одеяний, негритянки бредут, запрокинув головы к небу, навстречу волне, выползающей с глухим шелестом из мрака на берег. В воду летят подарки. Бросают кто что может: бутылку дешевого вина или цветок, самодельные бусы или конфеты. Блестят мокрые лица: горькая вода океана смешалась с соленой влагой слез. Изуродованные вечной работой руки воздеты к небесам в порыве отчаяния и гнева.
Волны набегают на берег. И все макумбейрос жадно вглядываются в черную воду Атлантики: если богиня приняла подарок, значит, желание, задуманное в новогоднюю ночь, исполнится. Если Йеманжа отвергла его, не жди ничего хорошего от Нового года.
А потом приходит рассвет. Из-за океана встает солнце. Оно заливает зноем песок с отвергнутыми капризной богиней дарами: вымокшими цветами, разорванными коробками из-под конфет, разбитыми бутылками. Догорают свечки. Молча сидят вокруг них макумбейрос, ожидая, когда погаснут усталые огоньки.
Между ними пробираются босые дамы в вечерних туалетах. Возвращаясь с праздничных балов, они тоже несут свою дань Йеманже: кто — розу, а кто — перстень с руки, в зависимости от степени опьянения.
На плацу форта горнист играет побудку. Усталый гарсон собирает грязную посуду на веранде «Сорренто». Равнодушный к земным страстям Христос не ревнует свою паству к Йеманже. Раскинув руки на своей горе Корковадо, безразлично обратил он слепые бетонные глазницы к распростертому у его ног усталому городу, забывшемуся недолгим тревожным сном.
В последние годы в жизни Рио происходят сложные процессы, меняющие его облик и ломающие установившийся веками уклад жизни. С одной стороны, город благоустраивается и хорошеет. Вырастают изящные и легкие небоскребы, появляются новые виадуки и автострады. В горных хребтах, разделяющих город на изолированные районы, прокладываются туннели. Началось сооружение первой линии метрополитена. Расширился и благоустроился пляж Копакабаны.
Но параллельно с этим развивается обратный процесс, получивший даже специальный, довольно точный термин: «запустение». Первые десять лет после потери своего столичного статуса Рио пытался сопротивляться запустению, однако в 1970 году ему был нанесен смертельный удар: правительство приняло решение об окончательном переводе в новую столицу всех правительственных учреждений и дипломатического корпуса. С тех пор городские власти находятся на распутье. В качестве одного из лекарств, способных омолодить Рио, было решено объединить этот город с раскинувшимся вокруг него штатом Рио-де-Жанейро, который хотя и носил то же имя, что Рио, но не имел к городу никакого отношения и располагал собственной столицей — Нитероем. По мысли сторонников этого проекта, укрепление связей с ближайшими районами страны поможет колоссу на глиняных ногах обрести экономическую стабильность.