Эдсон ненавидит эти разговоры. Он бренчит алюминиевыми приборами на кухне, пока они спорят о теории квантовой информации.
Вот что в итоге Эдсону удалось понять: Фиа была частью исследовательской группы, которая использовала главный квантовый компьютер в университете Сан-Паулу для изучения мультиверсного экономического моделирования, связывая множество кубитов – это, насколько понимает Эдсон, какой-то термин – в таком количестве вселенных, что система обладала примерно тем же числом элементов, что и реальная экономика. Но, как говорит мистер Персик, если сложность модели и того, что она моделирует, одинакова, то разве есть между ними какая-то значимая разница? В мире Фии, похоже, технология свернула на иную дорогу где-то в конце десятых – начале двадцатых. Пока вселенная Эдсона решала проблемы процессоров и микросхем, которые уменьшились настолько, что ключевыми элементами в них стали квантовые эффекты, родной дом Фии научился использовать в качестве процессоров белки и вирусы. Полуживые компьютеры, которые можно было вытатуировать прямо на заднице в противовес крутым айшэдам и постоянной необходимости разрабатывать все более сложные защитные коды для удовлетворения всеведущего города, страдающего паранойей. Но люди Фии убили свой мир. Не смогли избавиться от пристрастия к нефти, и это сожгло их леса, а небо превратило в жаркую серость без солнца.
Они снова говорили о суперпозициях. Это когда отдельный атом находится в двух противоположных состояниях одновременно. Но физический объект не может быть двумя вещами сразу. А значит, вы измеряете атом и его точное соответствие в другой вселенной. Наибольшая вероятность того, что они оба окажутся в состоянии суперпозиции, возникает при условии, если каждый из них будет находиться в квантовом компьютере своей вселенной. Поэтому в определенном смысле (вот тут у Эдсона, такое ощущение, начинал чесаться мозг где-то в районе затылка) существует не великое множество квантовых компьютеров в миллионе вселенных, а всего один, тянущийся через все миры. Именно это доказала экономическая модель Фии – то, что они назвали мультиверсным квантовым компьютером. Затем Фиа создала квантовую модель самой себя и обнаружила, что это не просто изображение, а самый настоящий шторм, о котором говорил мистер Персик, дувший между мирами, окошко ко всем остальным версиям Фии, с которыми оно было связано. Фантомы Кисиды, которых Эдсон видел в мастерской «Полуфабрикатов для вашего стола», были ее двойниками из других миров, завороженными квантовой спутанностью.
Эдсон с грохотом ставит чайник и чашки.
– Карлиньус, мне нужно взять твою машину.
Он собирается по магазинам. Выезжает на улицы большого грязного города, положив руки на руль и нацепив одну из множества личностей, которые раскиданы по всему северо-западному Сампа. Айшэды показывают полицейские карты. Эдсон чувствует, как возвращается его «моджо»[202]. Осторожно. Самоуверенность проста и опасна. Для подобной операции он обычно выбирал себе алиби, но это небезопасно после того, что случилось с беднягой Наликом. Сесмариа, может, и вышли из игры, но есть и другие уроды: Орден, кто бы они ни были, а еще копы, всегда копы. Нет, маландру неведомо такое понятие, как излишняя осторожность. Он выбирает дороги, на которых нет камер, и маленькие улочки до торгового центра. Среди полок и вешалок настоящее блаженство. Как приятно покупать, но он не осмеливается использовать дебетовый счет. Если магазин не дает скидку за наличку – а некоторые вообще не принимают банкноты – он уходит в следующий.
– Привет, купил тебе кое-что, чтобы ты не так была похожа на фрика.
По радости, с которой она бросается к ярким пакетам, Эдсон делает вывод, что есть и другие вещи, кроме физики, которые радуют Фиу Кисиду.
– Ты это выбрал для меня или для себя? – спрашивает она, поднимая узкие полоски эластичной ткани, расшитые блестками.
– Ты хочешь выглядеть как жительница Сан-Паулу? – спрашивает Эдсон.
– Я не хочу выглядеть как шлюха, – отвечает Фиа, одергивая соблазнительные шортики, облегающие ягодицы. – Но мне нравятся сапожки. – Это искусственная крокодилова кожа, с высокими каблуками, и Эдсон знал, что она будет ворковать и мурлыкать при первой же примерке. Короткий топик демонстрирует мельчайшие детали ее тату-компьютера. В приглушенном свете, который падает на поля масличной сои, тот горит золотом. Эдсон воображает, что колесики и спиральки вращаются, как цифровая мельница.
– Там, откуда я, пялиться невежливо.
– А там, откуда я, люди не делают себе таких тату.
– Ты когда-нибудь за что-нибудь извиняешься?
– С чего бы? Иди поешь. Карлиньус готовит мокеку[203]. Тебе надо больше есть.
В вечерней прохладе Эдсон подходит к мистеру Персику, тот прислонился к перилам балкона с большим косяком в руке. Пригороды сияют, как песок, внизу, звездам до них далеко. Даже танец Ангелов Постоянного Надзора, похожих на истощенных биолюминесцентных насекомых Амазонки, кажется слабым свечением звезд. Ночной воздух приносит жужжание ветровых турбин на старых кофейных плантациях – звук, который Эдсону всегда казался одновременно успокаивающим и стимулирующим. Бесконечная энергия.
– Привет, Сестинью, – мистер Персик предлагает Эдсону большой ароматный косяк.
– Я же просил не называть меня так, – бурчит он, но все равно затягивается, чувствуя, как дым вырисовывает спирали под куполом черепа.
Мистер Персик забирает сигарету, делает затяжку в свою очередь и обнимает Эдсона за талию. Затем поднимает самокрутку и рассматривает ее, словно священную синсемилью[204].
– Только это и удерживает меня, чтобы не выбежать вон из тех ворот и не сесть в первый самолет до Майами, – говорит мистер Персик, глядя на колечки дыма.
– Майами?
– У всех есть свои убежища. Своя Шангри-ла. Знаешь, пока все это только абстракция – вселенных больше, чем звезд на небе, больше, чем атомов в нашем мире, – я могу с этим жить. Числа, гипотезы, уютные интеллектуальные развлечения. Как арифметические действия с бесконечно большими числами, ужасающая по сути концепция, но в итоге всего лишь абстракция. Игры разума. Но она не узнала меня, Сестинью.
Эдсон пропускает прозвище мимо ушей.
– Она не узнала меня. А должна была, ведь я такой же… как там. Господи Иисусе, в какие словесные игры мы играем. Квантовая теория, квантовые компьютеры, квантовые-шмантовые, на таком уровне нужен только междисциплинарный подход. Но она меня не узнала. Меня там не было. Может, я умер, или в тюрьме, или не стал физиком, а может, меня никогда не существовало – Карлиньуса Фараха Барузу де Алваранга. Но я знаю. Я в Майами. Я мог бы уехать. Двадцать лет назад. Они бы приняли меня с распростертыми объятиями. Симпатичные кубинские мальчики с глазами, как у оленят, и грязными связями с мафией. Но папе тогда пришлось бы перебраться в дом престарелых, а этого я не мог допустить. Оставить его. Оставить одного с незнакомцами. И я отклонил предложение. Он прожил еще три года и, думаю, был счастлив до самого конца. А потом я постарел, врос в местную жизнь. Испугался. А он, в том мире, уехал. И живет так, как мог жить я. Как должен был жить я.
Всхлипывания и слезы мистера Персика исчезают раньше, чем набирают силу.
Эдсон мягко говорит:
– Помню, ты мне как-то раз рассказывал, что все предопределено от начала и до конца, типа вселенная – это монолит, который сделан из пространства и времени, а мы лишь мечтаем, что обладаем свободной волей.
– Ты меня как-то не особо сейчас приободрил.
– Я лишь пытаюсь сказать, что ты ничего не мог изменить.
Косяк догорает, превращаясь в темный окурок. Эдсон тушит его подошвой шлепанцев.
– Сестинью… Эдсон. Думаю, ты мне сегодня очень нужен.
– Мне казалось, мы обо всем договорились.
– Знаю, но. разве это что-то значит для тебя – ведь там сейчас не она?
Эдсон любит эту старую сволочь и пошел бы на все ради него – без игр, без ботинок и костюмов, без масок, притворился бы грязным кубинским маландру, притворился бы кем угодно, чтобы мистер Персик мысленно отправился в Майами. Но все же это что-то значит. Мистер Персик все понимает по телу Эдсона и говорит:
– Что ж, похоже, не судьба и в этой вселенной тоже.
В ретротрусиках «Привет, Китти» Фиа плавает на спине взад-вперед в бассейне. Из тени на веранде Эдсон наблюдает, как из залитой солнцем воды выныривает ее плоская мальчишеская грудь. Он прислушивается, нет ли возбуждения, желания, напряжения члена. Любопытство, свойственное любому самцу. Не более.
– Эй, – она держится на плаву, по ее лицу бегут солнечные зайчики от ряби на воде. – Подай мне полотенце.
Фиа вылезает из бассейна, накидывает ткань на лежак из красного дерева и ложится сверху. Соски торчком и маленький розовый бантик на трусах.
– Впервые за несколько недель я чувствую себя чистой, – заявляет Фиа. – Он ведь тебе не дядя, да? Я нашла ваши вещички. Не могла уснуть и решила разнюхать, что тут к чему. Иногда не могу устоять. Нашла ваши костюмы и всякие штуковины. Они очень… гламурные.
– Я велел ему все надежно запереть.
– Зачем? Если между вами что-то есть, я не возражаю. От меня прятаться не нужно. С чего ты решил, что я буду против? Она знала? А, понятно. Она не знала.
– Ты – не она. Я знаю. Но ты не против?
– Я… Нет. Может. Я не знаю. Меня беспокоит то, что ты от нее все скрывал.
– Но ты же сама сказала…
– Знаю, знаю. Не жди, что я буду последовательной. Что вы делаете со всеми этими штуковинами?
– У нас супергероический секс.
Ее глаза расширяются от удивления.
– Типа Бэтмена и Робина? Круто. Но что вы конкретно делаете?
– А тебе-то какая разница?
– Люблю совать нос в чужие дела. Из-за этого у меня уже неприятности.