Казалось, они уже вечность стоят перед сумрачным обсерваторским корпусом. Но прошло всего минуты две или три. И тут боковым зрением Оля увидела бегущих от «воронков» милиционеров…
- Кто позволил?! - проорал грузный офицер. - Где разрешение на пикет?! Вы писали в исполком? А вам не ответили?! Сворачивайте свою наглядную агитацию!
В машину их! - приказал он подчиненным. - Подгоняй сюда транспорт!
Последовала безобразная возня. Часть плакатов в суматохе превратили в клочья, а часть, как вещдок, свернули и отправили в чрево «воронка» вместе с «Бедными родственниками». Ося подсадил Анечку, Оля протянула руки из вонючего «транспорта» и приняла дочь. С высоты машины она заметила в окружающей толпе ребят из группы поддержки.
- Только без рук, без рук! - огрызался Ося на милицейское усердие.
- Дай ему поджопник, живее будет! - разорялся офицер.
В отделении милиции составили протокол, и вскоре «родственников» повезли в суд. Дежурная судья - неопрятная, грузная дама, - упрятав колечко сивых волос под косынку, тут же самолично отстукала приговор на ветхой пишущей машинке. Оле (с Анечкой), а также двум другим «родственникам» - штраф по сорок рублей. Осе и двум особо горластым молодым людям впаяли по десять суток ареста - за нарушение общественного порядка. Суд окончательный и обжалованию не подлежит. Что?! Объявите голодовку? Голодайте на здоровье! Все! Увести осужденных!
Оля металась по квартире. Куда их отправили, в какую тюрьму? Надо все выяснить, отнести передачу, теплые вещи… В те времена ни одна связь так быстро в Ленинграде не работала, как «почта отказников». Срочно созванный совет «родственников» вывел Олю на Никиту Сергеевича Демина, альтруиста, человека «со связями», которые он наладил за многолетний опыт общения как с правозащитниками, так и с властями. Демин хлопотал за осужденных. Бескорыстно, на свой страх и риск. Он контролировал Фонд помощи, основанный на пожертвованиях - отечественных и зарубежных… Созвонившись с Деминым, Оля вскоре узнала, что Ося с товарищами сидит в тюрьме на улице Каляева, что им необходимо доставить теплые вещи, мыло, полотенце - «суточникам» это все не положено, - а с едой можно повременить - они объявили голодовку, все сожрут охранники…
- Как сядут евреи, так сразу скандалы и голодовки, - ворчал сонный офицер, принимая от Оли баул с вещами для троих «суточников». - Наш брат сидит тихо, ест что дают. Как сядет еврей - скандал и голодовка. Ничего, долго не проголодуют - себе дороже…
Ночью в новостях зарубежных «радиоголосов» Оля, замирая, слушала сообщения о демонстрации «отказников» в Ленинграде. Своя фамилия казалась ей чужой, не имеющей к ней отношения… Тотчас затрещал телефон. Олю поздравляли, словно они с Осей получили разрешение на выезд. Были и другие звонки - из Франции, Англии, Бельгии, Америки. Оказывается, мир такой маленький. Интересовались началом активных протестов в Ленинграде. Особенно в связи с предстоящим митингом в Александровском сквере, на котором Оля должна выступать как руководитель движения «Бедные родственники» и рассказать об аресте…
На митинге в Александровском сквере, не обращая внимания на ораву милиционеров и стукачей, Оля познакомилась с вице-консулом США господином Гудричем и сотрудниками консульства Англии и Франции… Оле казалось, что она падает в пропасть. Упоение опасностью - удивительное свойство человеческой психики. Оля шла вперед, точно заговоренная. Она знала, что сейчас нельзя делать паузу. Следующий намеченный митинг у завода «Позитрон», где работал ее брат, должен быть проведен «по графику», объявленному журналистам. Ведь брат и сестра Оли шли в одной упряжке с родителями… Оля была уверена, что ее арестуют. Насчет Анечки она не беспокоилась - новые ее друзья позаботятся о ребенке, а там, глядишь, выйдет из тюрьмы Ося…
Так и случилось. Демонстрация у завода «Позитрон» с плакатом «Сергей Сердюк, гибель сестры - не путь к карьере» окончилась арестом трех человек основной группы. На этот раз Олю с товарищами в суд не везли - судья сам приехал в милицию. Арестанты могли гордиться таким вниманием. Оля совершенно «обнаглела» - затребовала для себя и товарищей адвоката.
Судья отпустил подсудимых, дав им три дня на поиск адвокатов. Что, кстати, оказалось делом не простым. Большинство адвокатов от дела открещивались, не хотели ввязываться в политику, боялись. Бывалый «отказник» Зелеченок посоветовал обратиться к известному адвокату Юрию Шмидту. Тот согласился, но попросил несколько дней для ознакомления с делом…
Ося вернулся из тюрьмы через… одиннадцать суток. Пересидел! Судья, та баба в косынке, перепутала даты начала и конца заточения… Ося вернулся обросший, худой, глазастый. Тюремщики его отвезли в безлюдное, бестранспортное место. «Думал, что везут на расстрел», - всерьез сказал Ося. Высадили в поле и уехали… «Слава богу, - всплакнула Оля. - Меня, наверное, тоже посадят. Хорошо, что ты вернулся - присмотришь за Анечкой». - «Только не вздумай голодать, - вздохнул Ося. - Толку мало… Впрочем, может, обойдется, у тебя хороший адвокат». - «Не обойдется, - ответила Оля. - Я не хочу оправдательного приговора. Нужен нормальный, гласный судебный процесс. При журналистах. Если меня и ребят оправдают - наше дело уйдет в песок. Я адвоката просила - не надо защищать. Его задача - противопоставить наше дело аморальной незаконной государственной политике. Отсижу десять суток, ничего страшного». - «Десять суток! - усмехнулся Ося. - Поверь, это тяжелое испытание. Человек, осужденный на длительный срок, не чувствует того, что сваливается на голову «декадника». Когда власть старается обеспечить тебя по полной программе. Шанс попасть в психушку после десяти суток гораздо выше, чем после длительного срока, - статистика…»
Оле присудили пятнадцать суток. Такой срок за нарушение общественного порядка выносят крайне редко. Основание - вторая судимость, главный организатор, вовлечение малолетней в свое преступление…
Адвокат обескураженно пожал плечами - он старался соблюсти наказ своей клиентки… но не ради такого приговора! Оля одобряюще кивнула - все идет как надо. Вон, иностранные журналисты долбят перьями блокноты…
В центре Северной столицы России есть короткая улочка, названная в честь человека, бросившего бомбу в московского генерал-губернатора.
В шестом доме по улице Каляева, во втором дворе, размещается хмурое заведение: внутренняя тюрьма МВД - место, где томился Ося и куда доставили Олю. На первом этаже, отрезанные от мира холодными стенами, разместились две просторные клети-накопители со ржавыми надписями «Мужчины» и «Женщины». Из-за толстых прутьев решетки доносился забористый мат…
После накопителя Олю повели на второй этаж, в камеру. Две сокамерницы с одинаковыми синими физиономиями с удивлением оглядели светловолосую фею, неизвестно как очутившуюся в этом смрадном мусорном баке, в камере с расколотым черным унитазом, на котором сидела еще одна заключенная. Мужчина-охранник, что привел Олю, не внес никакого изменения в ландшафт. Указал Оле ее нары и объявил, что на сегодня ей пайка не положена - она не поставлена на довольствие. Оля молчала. Вид камеры и ее обитателей подавил Олю. Заключенная, сидевшая на унитазе, лениво сползла со своего трона и, белея ягодицами в сизом мареве камеры, дернула веревку бачка, подождала и проговорила беззлобно: «Во, бля, опять слив не работает», затем натянула штаны и добавила: «Хорошо еще срать нечем…»
Оля, подавляя тошноту, сказала, глядя в сонные гляделки охранника, что она вообще отказывается от пайки, объявляет голодовку и требует бумагу, чтобы письменно об этом заявить. Охранник пожал плечами и вышел…
Честно говоря, Оля о голодовке не помышляла, помнила наказ Оси, но вид камеры, а главное, уверенность в том, что отсюда ни до какого начальства не докричишься, в какой-то момент подсказали ей выход…
Вскоре Олю увели в кабинет начальника тюрьмы: объявление голодовки, тем более «политической заключенной», за делом которой следят зарубежные журналисты, - факт малоприятный. Начальник принялся популярно объяснять - заключенный, объявивший голодовку, не выходит на работу. Невыход на работу - нарушение дисциплины. Нарушение дисциплины - наказание в штрафном изоляторе, в просторечии - ШИЗО. Так что начальство имеет право отправить Олю в ШИЗО.
- Вы на все имеете право, - ответила Оля, борясь со страхом. - А мое право - есть вашу пайку или нет. И написать об этом официальное заявление. Буду сидеть в вашем противном ШИЗО.
- Противном ШИЗО, - повторил начальник и приказал отвести заключенную в штрафной изолятор.
По дороге охранник, добродушный с виду украинец, говорил сокрушенно:
- Така гарна дивчина, и что тобы в том ШИЗЕ. Ты ж там таки хвори соберешь, жизнь будешь маяться. Снидай их баланду, закрой глаза и снидай.
Пришли. Дверь тяжко и длинно скрежетала, словно не хотела оставлять Олю в этом ШИЗО, наконец захлопнулась. Несколько минут, пока глаза привыкали к полумраку, Оля стояла, оглушенная тишиной. Наконец проявились контуры узкого - в три шага - каменного мешка. Стены склизлые от каких-то испарений. Нар нет. На уровне груди железное сиденье, на которое надо еще как-то взобраться. В углу дыра-параша. И, о ужас, на полу что-то копошилось - крысы, тараканы?! «Боже мой, неужели Ося здесь сидел?» - подумала Оля. Она прислонилась к стене. Острый холод проник под одежду, обжег спину. Так она будет стоять весь день. На ночь, как предупредил конвоир, ее будут отводить в соседнюю камеру спать на нарах. А в пять утра вернут сюда - до десяти вечера. И так пятнадцать суток!..
Дверь ШИЗО отворилась. Олю вновь повели в кабинет начальника, приказывая всем встречным отвернуться лицом к стене, чтобы никто не видел, какого опасного преступника ведут по коридору.
В кабинете, кроме начальника, находился его помощник, лощеный красавчик, и пожилой врач.
- Меня все устраивает, - проговорила Оля. - Буду сидеть в ШИЗО.
Тюремщики насупились.
- Я ознакомился с вашим анамнезом, - сказал врач. - При вашем состоянии здоровья голодать, а тем более сидеть в ШИЗО означает получить неминуемые осложнения. Подумайте!