то было? Увлечение, физиология и много-много равнодушия к своей судьбе как следствие отсутствия страсти. Возможно, по молодости и благодаря упоению своей работой - а упоение литературной работой, да еще когда видишь реально ее итог - книгу, пахнущую типографской краской, настолько пленительно, что личная жизнь отходит на второй план, особенно жизнь без страсти. Поэтому я не очень был огорчен своим разводом. Наоборот - свобода, обретенная после двадцати двух лет беспокойной жизни, полной скандалов, подозрений, взаимных упреков, показалась мне упоительной. И отъезд жены в эмиграцию был воспринят с облегчением - полученная с разводом свобода избавилась от последнего нравственного укора. Остатки переживаний за судьбу женщины, с которой прожито так много лет, развеялись от мысли, что там, куда она уехала, ее ждала родная дочь, мать, брат и куча родственников. Словом - все! Это я оставался в России один, это меня надо «жалеть». А с жалостью к себе я как-нибудь совладаю. Свобода, общение, сердечные увлечения, письменный стол делали жизнь наполненной и приятно легкомысленной. Холостая жизнь после долгой семейной - это, как мне казалось, подарок судьбы, продление молодости. И не стоило торопиться вновь загонять себя в клетку. С годами к этому привыкаешь - как в бытовом отношении, так и нравственном. Забавная сентенция - «женатый живет, как собака, а умирает, как человек, а холостой живет, как человек, а умирает, как собака» - привлекала меня исключительно вторым условием, причем финал этого условия мне казался далеким и расплывчатым. А когда он наступит - что ж, за все надо платить! В молодости вообще понятие «сегодня» более фундаментально, чем понятие «завтра». Отсюда многие беды и разочарования…
Бывшая жена там, в эмиграции, чувствовала себя вполне комфортно. Встреча с дочерью, с близкими, которые, как казалось, в те далекие семидесятые годы ушли из ее жизни навсегда, придала существованию новый смысл. Одна неоспоримая истина овладела ею - жизнь дана в радость. А если жизнь складывается в полном соответствии с представлением о ней - радость двойная. Конечно, были и трудности. Порой - удручающие трудности. Но они как-то обрамлялись перспективой, гарантией которой были черты ее характера - оптимизм и трудолюбие. А также участие близких, особенно дочери… Жизнь в Нью-Йорке подпитывает человека, душа которого открыта этому волшебному городу-Миру. А ее душа была открыта… Театры, музеи, выставки, туристические поездки в разные страны, подруги, объединенные эмигрантским братством, такие же непоседы, как и она сама, - все это составляло ауру ее существования. При этом, в условиях страны, в которой она теперь жила, вовсе не надо было быть богатым человеком, чтобы чувствовать себя комфортно, достаточно той работы, что предоставила ей судьба, - много лет она работала бухгалтером на фабрике, затем устроилась «бебиситером» - воспитателем двух девочек в состоятельной американской семье. Девочки в ней души не чаяли. Ей, не имеющей собственных внуков, два прелестных малыша даровали полноту жизни, которая приходит к женщине за пятым десятком…
И вдруг - удар. Неожиданный и жестокий. Она заболевает. Серьезно и без особых шансов на выздоровление - коварная болезнь. Первый «звонок» прозвенел в Испании, в туристической поездке, - чуть вязнущая речь, замедленная реакция, скованные движения руки. Дальше - больше. Впервые эту болезнь описал в 1817 году английский врач Джон Паркинсон. Но ни он, ни его современные коллеги не выяснили причин этого заболевания. А пока продержаться помогают новые медикаменты и сила воли. Та сила воли и тот максимализм, желание получить как можно больше жизненных впечатлений, которые в супружеской жизни оборачивались тягостью для меня, сейчас, в ситуации болезни, оказались спасительными для нее…
Зачем она тогда приехала в аэропорт имени Кеннеди встречать меня? Совершить двухчасовую поездку из дома до аэропорта в ее состоянии… Хотела показать мне: вот какая я стала! Видишь? Это я, женщина, которая была тебе женой более двух десятков лет. Когда-то красивая, веселая, душа компании… И не вороти малодушно лицо к окну автомобиля, взгляни на меня. Можешь сразу улететь обратно, в Петербург, я постараюсь не слишком переживать… К тому же мы давно в разводе, у каждого из нас теперь своя жизнь, нас связывает только дочь. Можешь не мешкая отправиться к ней, в Калифорнию, погостить, а потом с чистой совестью вернуться в Петербург, к делам, письменному столу, своим женщинам, читателям… А я вот такая…
Я сидел подавленный. Панорама Манхэттена, тянувшегося ввысь от глади Ист-ривер, особенно величественная со стороны Бруклина, не вызывала у меня прежнего восторга, наоборот - каменная громада казалась мне многоглазым роковым чудовищем. Родственник моей бывшей жены вел автомобиль с завидной уверенностью, не свойственной для недавнего эмигранта. Он слегка наклонился ко мне. «Вот как все обернулось, - негромко проговорил он. - Конечно, мы помогаем чем можем. Ян оформил ей медикейт по болезни, без медицинской страховки вообще хана в Америке, без медикейта жить здесь нельзя. Помимо лечебной помощи за ней закреплена женщина, приходит на пять часов в день - убирает, готовит обед».
Я был благодарен Яну - мужу тетки жены, врачу… Медикейт - медицинская страховка, которая обеспечивает бесплатное лечение и лекарства. Как и всякая страховка, она зависит от трудового стажа. А стаж у Лены был - семь лет работала бухгалтером…
Боковым зрением я окинул заднее сиденье. Убаюкивающая дрема разгладила черты ее лица, и сквозь маску болезни проступил прежний красивый рисунок, умиротворенный и спокойный. Жалость и нежность томили мое сердце. И готовность принести жертву - в чем она может быть выражена, я не знал: в чем угодно, лишь бы облегчить ее страдания. Ощущение вины угнетало меня, хотя вины моей здесь не было…
Память пробуждала все хорошее из прошлой жизни. А к чему мы с ней подошли? К одиночеству. И она, и я. Каждый шел к одиночеству своим путем. Поначалу путь казался упоительным, он не виделся путем к одиночеству, он был просто дорогой по жизни относительно молодых, здоровых физически и любознательных людей. А с годами оказалось, что это дорога к одиночеству. Так бывает, когда прошлое сжимается до размеров мимолетного воспоминания, а настоящее вырастает в гигантскую проблему, застилающую горизонт. И никуда от нее не уйти. Многие решают эту проблему в течение всей жизни - женятся и выходят замуж по несколько раз. А кто-то, как я и она, не берут проблему в голову, уповая на судьбу. Судьба - это безмерный мешок, куда походя складывают все жизненные удачи и неудачи, в надежде, что мешок этот, наподобие поплавка, поможет удержаться на поверхности жизни. Заблуждение! Надо тщательно следить за содержимым мешка, иначе поплавок станет тяжелее воды. К сожалению, только с годами приобретаешь опыт придирчивого контролера, а молодости свойственно легкомыслие и торопливость…
Негромкий голос сидящего за рулем родственника только усугублял впечатление от встречи. Родственник поведал, что у нее - одно к одному - возникли проблемы со зрением, врачи настаивают на операции. И с квартирой проблемы - площадь, которую она занимает, по мнению супервайзера дома, слишком велика для одного человека. В квартире должен быть «прописан» еще кто-нибудь, а она так привыкла к этой квартире, что переезд будет для нее сильным ударом…
Автомобиль наш двигался неровно - то он полз в трафике, чуть ли не бампер к бамперу, то срывался едва не в полет, догоняя другие машины, то вновь едва тащился.
Наконец мы переехали Бруклинский мост и оказались в даун-тауне, в районе Гринич-виллиджа… Взгляд мой безучастно перебирал уютные строения «виллиджа», многие из которых прятали в себе галереи художников, антикварные лавки, милые бутики, кафе, игровые зальчики…
- Недавно я была здесь, - раздался голос с заднего сиденья. - В театре. Смотрела «Стулья» Ионеско.
Я обернулся. Она тоже разглядывала «виллидж». Глаза оживились, лицо порозовело. Она проезжала мимо своего живительного источника. Искусство - то последнее, что она отдаст болезни.
Жалость, нежность, желание помочь ей справиться с настроением, в которое ее вовлекала болезнь, было подобно сильному течению, что влечет щепку к стремнине.
Интуитивно она понимала, что я испытываю трепетное чувство к прошлому, связывавшему нас обоих, несмотря на шипы, проколовшие наши отношения. Я же уверовал в то, что, если она перестанет чувствовать себя одинокой, если появится человек, которому она будет нужна, такой, какая есть… вот сила, которая станет лучшим лекарством.
Бракосочетание состоялось в мэрии Джерси-Сити, 16 января 1998 года. Сколько раз я проходил мимо этого здания, не думая, что придется в него когда-нибудь войти… Черный клерк в черном костюме и в черной сорочке стоял на каком-то возвышении. А белый галстук, резко выделявшийся на черном фоне, казался продолжением его белых крупных зубов, схваченных розовыми деснами.
Мы и наши свидетели - родная тетка Лены и ее муж Ян - сидели притихшие и молча наблюдали за сутолокой в зале. Среди тех, кто сегодня сочетался браком, мы были самыми «взрослыми».
Нас вызвали. Клерк деликатно отводил свои выпуклые глаза - скованные движения невесты его смущали. К тому же он впервые сочетал браком людей, носящих одну и ту же фамилию. А когда узнал, что мы были женаты, прожили порознь восемнадцать лет и вновь решили соединиться узами, клерк отложил бумаги и зааплодировал. И все в зале последовали его примеру.
Лена улыбалась, в глазах ее стояли слезы. Да и я растрогался.
С тех пор прошло более двух лет. Мы так и живем: она у себя, в Нью-Джерси, я у себя, в Петербурге. Когда я слышу ее голос в телефонной трубке, начинаю высчитывать, сколько дней осталось до встречи… Не каждый может взять в толк, почему мы так поступили, если внешне ничего не изменилось. Внешне - да… Но одиночество - понятие не только физическое, но и духовное. И, честно говоря, я не знаю, какое из них преобладает…