Проделал же он всё очень хорошо. В час дня зашёл в указанный ему дядей ресторан и тотчас узнал Эдду: полковник получил от Шелля её фотографию. «Действительно, красива!» Он был очень взволнован: отроду не видел шпионок. Все столы были заняты. Джим прошёл по длинной комнате, вернулся, изображая досаду, затем остановился и по-французски попросил у молодой дамы разрешение занять место за её столиком. Сел, преодолевая отвращение и страх, точно перед ним находилась змея. Немного помолчав, Джим спросил, можно ли взять карту блюд.
Эдда, тоже взволнованная — «вот повезло!» — по-английски ответила, что меню ей больше не нужно, она уже всё заказала. Чуть улыбнулась. Всё же сохранила неприступное выражение лица. У полковника фотографии племянника не оказалось, но он очень точно описал его Шеллю. «Девяносто шансов из ста, что это он! — думала Эдда. — Ах, как удачно вышло!» Правда, Шелль сказал ей, что американский офицер каждый день завтракает в этом ресторане, — но вправду повезло: сам к ней подсел! Такая счастливая случайность могла бы показаться подозрительной; однако у неё подозрение и не шевельнулось. Действительно, Джим никак на разведчика не походил. У него лицо всегда дышало прямотой и честностью (особенно же когда он лгал красивым женщинам). «Да, по виду, кажется, дура», — радостно думал Джим. «Да, по виду, кажется. дурак, — радостно думала Эдда. — А вдруг всё-таки не он? Я живо выясню. Но если и не он, то беда невелика. Будет просто приятное знакомство». Оба спешно обдумывали план действий.
— Вы прекрасно говорите по-английски, — придумал Джим.
— Меня учили языкам с детства. Мой дед был владельцем большой гостиницы. Я швейцарская журналистка, — ответила Эдда. Так ей велел сказать Шелль. «Быть может, с первых же слов сообщать не надо было?»
Джим тотчас объявил, что у него тетка владелица гостиницы в Атланте. Никакой тетки у него не было, но, по его мнению, разведчику полагалось врать возможно чаще и возможно больше: надо только всё помнить.
— Ее зовут Мильдред Рессель. Она чудная женщина.
— Атланта это, кажется, в Соединённых Штатах? Вы американец?
— Я американский офицер. Служу в SHAPE, — Джим тоже подумал, что это сообщать с первых слов не следовало бы. Впрочем, он ещё накануне решил вести дело именно в темпе Юлия Цезаря. («Ну вот, значит, и никаких сомнений нет!» — подумала Эдда.) — Вы в Париже давно?
— Позавчера приехала.
— В первый раз?
— О нет, я хорошо знаю Париж.
— Я тоже. Я здесь служу уже два года (он служил только год). Позвольте представиться…
Он назвал себя. Эдда назвала свою новую фамилию, по паспорту, который получила через Шелля. Лицо у неё становилось всё умнее и всё хитрее, а у него всё прямее и честнее.
— …Вы похожи на один знаменитый портрет, только я не могу сейчас вспомнить, на какой именно! — сказал Джим. Он это говорил всем женщинам, за которыми ухаживал, и это имело неизменный успех.
— На какой же? Только не говорите, что на Джоконду! По-моему, она безобразна.
— О нет, на современный портрет. Ван-Донген? Лазло? — Джим называл первые приходившие ему в голову имена. — Нет, не Лазло и не Ван-Донген… Вспомнил: Тревелиан! Габриель Джошуа Тревелиан! — радостно воскликнул Джим. Этого живописца он также изобрел, по каким-то бессознательным ассоциациям: Россетти был Габриель, Рейнольдс был Джошуа. — Вы живой Габриель Джошуа Тревелиан! Верно, вы знаете его портреты, они теперь завоевывают Америку. Он мой личный друг. («Запомнить: Габриель Джошуа Тревелиан».)
— Да, как же, я много о нём слышала. Я очень интересуюсь американской культурой. Так вы служите в SHAPE? Что это такое? — спросила Эдда. Её вопрос показался ей очень тонким. Сама Мата-Хари не могла бы вести себя умнее. — Я этого слова не знаю.
— Неужели? — спросил Джим и объяснил ей значение слова.
— Вот как? Ах, я так далека от всего этого! А кто здесь американский главнокомандующий?
«Либо она совсем идиотка, либо у неё какая-то очень хитрая комбинация. Но какая же комбинация тут может быть?.. Если все советские шпионы таковы, то Соединённым Штатам большая опасность не грозит», — подумал Джим и объяснил, что главнокомандующий действительно американец, но он не американский главнокомандующий.
— Он Сакюр.
— Это фамилия?
— Нет, это сокращение, составленное. по первым буквам: Supreme Allied Commander Europe, — ответил он. К ним подошёл лакей. Джим заказал дорогое вино и самые изысканные блюда из тех, что были в этом второстепенном ресторане. Считал это полезным для дела; кроме того, ему, как всегда, хотелось есть и пить. Перед Эддой стояла только маленькая бутылка минеральной воды. Он попросил разрешения налить ей вина. К концу завтрака они уже весело болтали.
Полной игривости ещё не было, но она приближалась очень быстро.
— Хотите, проведем вместе вечер? Умоляю, не говорите, что вы заняты.
— Я и не говорю. Я не занята.
— Поедем в театр. В какой вы желаете? В Фоли-Бержэр[107]?
— Ни за что! Я признаю только серьёзный театр.
— С вами готов куда угодно, хотя бы на пьесу Корнеля во Французской Комедии! Я не думаю, чтобы иностранец, притом здоровый, нормальный человек, мог получать удовольствие от этих высокопарных стихов, но для вас готов и на эту жертву!
— Очень жаль, что вы не любите поэзии. Я сама поэтесса.
— Ради Бога, простите. Я обожаю современную поэзию! Прочтите мне ваши стихи!
— После того, что вы сказали, ни за что на свете.
— Я обмолвился. Я сказал глупость! Это не первая у меня и не последняя. Умоляю, прочтите.
— Нет, вы не стоите. И я не в настроении.
— Что нужно для вашего настроения?
— Любовь и вино.
— Мы проведем вместе чудный вечер.
— Как-нибудь в другой раз.
— Ни за что! Сегодня же! Я этого хочу! Приходите сюда обедать. Вы далеко живете?
— Я живу в этой гостинице.
— А я здесь завтракаю и обедаю. Разве вы не видите в этом перста судьбы?
— Ах, я всегда верила в судьбу!
— И я тоже. Мы будем встречаться каждый день. — Он хотел было добавить: «и каждую ночь», но это был бы уж чрезмерно быстрый темп. Джим теперь почти и забыл, что Эдда шпионка. Разговаривал с ней так, как всегда разговаривал с красивыми женщинами. За ликером вспомнил и изумился. «Слишком много выпил. Не беда. Сегодня же дело будет доведено до победного конца! Или, вернее, до победного начала. «Veni, vidi, vici![108]» — повторял он себе[109].
В пьесе изображалась гостиная в стиле Второй империи. Лакей ввёл в неё молодого человека, они довольно долго и загадочно разговаривали. Понемногу создавалось настроение. В гостиной никак нельзя было погасить электрический свет. Звонок то действовал, то не действовал. Книг в комнате не было, но был нож для их разрезания. Была Барбедьенновская бронза; оказалось, что она очень тяжела, и молодой человек еле мог её приподнять. Он хотел получить зубную щетку, но лакей ответил, что зубная щетка здесь не нужна. Затем лакей ушел, и последовательно появились две дамы. Одна из них была в голубом платье и поэтому не хотела сесть на зелёный диван. Согласилась сесть только на коричневый, и молодой человек ей его тотчас уступил. Оказалось также, что в гостиной в стиле Второй империи очень жарко и что нет ни одного зеркала. Это повергло всех троих в тоску. Первая дама думала, что молодой человек — палач, но он решительно это отрицал. И понемногу выяснилось, что эта гостиная — ад.
Молодой человек был бразильский пацифист, он был расстрелян и проявил при этом трусость. Обе дамы рассказали о том, что было на совести у них, Первая дама спела парижские куплеты. Молодой человек слушал её в раздумье, закрыв голову руками. Так как зеркал не было, то первая дама предложила второй в качестве зеркала свои глаза. Затем вторая дама плюнула первой в лицо и целовалась с молодым человеком, а первая дама из ревности доказывала, что нельзя любить труса. Молодой человек объявил, что обе они ему противны. Он отчаянно зазвонил, но звонок не действовал. Он стал ломиться в выходную дверь, молил, чтобы его выпустили, соглашался подвергнуться самым страшным пыткам, лишь бы не оставаться в этой гостиной. Дверь, наконец, растворилась настежь. Наступило долгое молчание. Молодой человек передумал и решил не уходить из гостиной в стиле Второй империи. Первая дама издевалась над ним. Вторая дама сзади бросилась на неё, хотела вытолкать её, умоляла молодого человека помочь ей, тот отказался и сказал второй даме, что остается в аду из-за первой. Первая дама была этим радостно поражена, но он назвал её гадюкой и стал снова целовать вторую даму. Первая же кричала в муках ревности. Молодой человек оттолкнул вторую даму и объяснил, что не может сойтись с ней в присутствии первой. Тогда вторая дама схватила нож для разрезания бумаги и пыталась им убить первую даму; та захохотала и объявила, что убить её невозможно, так как они все ведь умерли. Вторая дама в отчаянии уронила нож. Первая дама его подхватила с пола и хотела себя убить, однако это было невозможно по той же причине. Затем все опустились на зелёный и коричневый диваны и захохотали.
На этом пьеса кончилась. Она имела большой успех. Публика бурно аплодировала, особенно многочисленные, странно одетые молодые люди. Из людей же более пожилых некоторые, как показалось Джиму, аплодировали нерешительно и как будто с недоумением. Автор был очень известный и очень модный писатель, вдобавок новатор, прокладывавший новые пути в драматическом искусстве. Эдда восхищалась, при особенно ценных и глубоких замечаниях ахала и подталкивала Джима. Он тоже аплодировал. Про себя думал, что во всей пьесе не было ни одного умного или хотя бы только остроумного слова, но признавал свою некомпетентность в литературе. Впрочем, Джим слушал не слишком внимательно. Спрашивал себя, не сделал ли в работе какой-либо ошибки. «Не надо было оставаться в ресторане до трёх часов: она может себя спросить, как же этот американский офицер сидит в ресторане в служебные часы? И не слишком ли много я пил? Она впрочем пила не меньше меня. И ничего «змеиного» в ней нет, вздор! Просто…» Он благоразумно захватил с собой плоскую карманную бутылочку коньяка. «Куда же её потом отвести?»