— Кому?
— Сталину, разумеется… Впрочем, нет. Он родился, когда ему и надо было. В эпоху бреда… Ну, хорошо, бросим такие предметы. Итак, послезавтра мы женимся и уедем. «Свадебное путешествие в Венецию», очень банально. Венеция — город для свадебных путешествий.
— Почему ты боишься банального? Что же такого дурного и банальном? Ты часто об этом говоришь, но…
— Есть грех. Из-за него я немало сделал ошибок в жизни.
— Расскажи!
— Не стоит, скука. Всякое у меня в жизни бывало. Знал и нужду, хоть недолго.
— Разве ты из бедной семьи? Как я? Знаешь, меня удивляла и твоя фамилия Шелль…
— Фамилия как фамилия, — резко перебил он. — А ты знаешь, о ком я сегодня много думал? Об этом твоем Майкове.
— Mamma mia! Это почему?
— Почему? Из ревности. Ты мне описала его наружность, я все стараюсь себе его представить — и не выходит. Я иногда часами себе представляю людей, которых никогда не видел… Ну, довольно об этом. Извини, что я нынче такой скучный.
— Да, ты сегодня не совсем такой, как всегда. Уж не случилось ли что?
Шелль вынул из кармана газету.
— Да. Кое-что действительно случилось. Со мной, с тобой, со всем миром. Гоняюсь, очевидно, и за эффектами; один эффект приберег к концу. Эта газета пришла сегодня из; Неаполя. Я, собственно, хотел тебе прочесть, когда спустимся обедать, но могу перевести и сейчас. Слушай:
«Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза и Совет Министров СССР извещают о великом, несчастье, постигшем нашу партию и наш народ, — о тяжкой болезни И.В. Сталина.
«Ночью с 1-го на 2-е марта у товарища Сталина в его квартире в Москве произошло кровоизлияние в мозг, поразившее жизненную часть его мозга. Товарищ Сталин потерял сознание.
«Последовали паралич правой руки и ноги и потеря речи. Произошли серьёзные осложнения в процессе дыхания.
«Для лечения товарища Сталина привлечены медицинские силы: И. Куперин, Е. Лукомский, Н.В. Коновалов, А.Л. Мясников, профессор Е.М.Филимонов, профессор И. С. Глазунов, профессор П. А. Ткачев, профессор В. И. Иванов-Незнамов и профессор Е.М. Тареев.
«Лечение товарища Сталина ведётся под руководством А.Ф. Третьякова, министра общественного здоровья СССР и И. Куперина, главы медицинского и санитарного управления Кремля.
«Лечение товарища Сталина ведётся под постоянным наблюдением Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза и Советского Правительства».
[XIII]
… — Быть может, вы считаете меня шпионом или белобандитом? Между тем, я не белый, не шпион, не бандит — и не русский. Не хочу отнимать у вас время философски-политическим спором. А то я мог бы сказать вам, гражданин Майков, что понятие «шпион» так же неопределённо, как его моральная квалификация. Мисс Эдит Кавелл занималась шпионажем, её одна из воюющих сторон расстреляла, а другая поставила ей памятник. Она делала своё дело не ради денег. Но вы ведь не знаете, почему я делаю моё. Продался ли я или же у меня есть гораздо более благородные побуждения, это вопрос личный, биографический и малоинтересный.
— Так же малоинтересно и то, кем я вас считаю. Мы все ищем, к чему приложиться в жизни. Многие не находят. И я не нашел. А вы нашли: приложились к международному шпионажу. Ваше дело. А я давно больше никого не сужу. Уж очень большая нужна была бы скамья подсудимых. И мне самому бы на неё и сесть. Ну да, вы продались иностранному правительству. Что ж тут такого? Вас за это ещё прославят. «La trahison est une question de dates[216]», — говорил Талейран. И никакого цинизма тут с моей стороны нет. Мне цинизм вообще чужд. Всю жизнь верил в «разумное, доброе, вечное», не очень верил, но верил. И теперь ещё верю, только не дождусь доброго и разумного. А вы, судя по нашему разговору, из циников? Неинтересно.
— Быть может, именно из циников: из людей, уставших от цинизма, объевшихся цинизмом в моем мирке.
— Неинтересно.
— И все-таки настоящим циником я никогда не был. Мне этот мирок и прежде был чужд.
— Как люди, мы не сходны: я печальный. Но в общественном, в моральном отношении разница невелика. Вы продались иностранному правительству, а мы нашему — и какому!
— Уж будто и вы продались? За компанию цыган повесился?
— Вот видите, как вы шутите над трагедией. Да, и я продался. Я беден как Иов. Вы видите, как я живу. У меня нет ни гроша. Купить себе книгу, — старую, новых я не покупаю, — это для меня финансовая проблема. Тем не менее я тоже продался. В 1937 году, я, со всем университетским персоналом, подписал горячее приветствие Иосифу Виссарионовичу по случаю очередных казней. С тех пор у меня так называемого «уважения к самому себе» стало гораздо меньше. Говорил себе тогда, что казнённые были ничем не лучше Иосифа Виссарионовича. Но позднее приходилось подписывать приветствия и по случаю казней людей, которых я никак подлецами считать не могу. Они только хотели свернуть шею Иосифу Виссарионовичу, то есть хотели того же, что я. Если б я не подписал, я потерял бы своё жалкое место лаборанта. Может быть, меня в концентрационный лагерь и не сослали бы…
— Могли бы и сослать. У вас люди незаметно и быстро испаряются, точно их и не было. И даже имена не остаются в памяти. Вроде как имена разных третьестепенных артистов, объявляемые мелким шрифтом в большом фильме.
— Скорее просто потерял бы место, которое дает мне возможность жить в этой дрянной комнате и не голодать. Значит, продался.
— Нет, значит только, что сила солому ломит. «Не предали они, они устали — Свой крест нести…» Вы видите, я, «циник» защищаю вас от вас же. Правда, крест несли недолго. Вероятно, одни у вас говорили: «Это пустая формальность», другие утешались «угрызениями совести», быть может, даже и каялись, особенно за водочкой, в очень тесном кругу, да и то редко: у вас ведь, по слухам, на десять собеседников всегда один сексот.
— Издеваясь, вы выдаете диплом себе, а не нам! А я прежде думал, что русская интеллигенция не продается…
— Оказалось же, по-вашему, отлично продалась?
— Многие, очень многие погибли…
— «Почиют вечным сном — Высокородные бароны…» Простите, я все глупо шучу.
— Глупо и гадко.
—Конечно, русская интеллигенция не виновата: есть и пить надо, кормить жену и детей надо?
— Я даже этого оправдания не имею: у меня нет ни жены, пи детей. Но, быть может, не надо было бы столько лгать, без прямого давления. А были мы честны и искренни… И литература была честная, искренняя. Теперь я и читать не могу. Открываешь любой роман, любую пьесу, — автор продался.
Это, быть может, не мешает ему быть хорошим человеком. Иные авторы стараются под это подвести какие-то якобы искренние убеждения, это наименее честные из всех. Русский народ был одним из самих тонких, духовных в мире. Но тридцатипятилетнего действия самой колоссальной развращающей машины в истории он не выдержал и не мог выдержать. Разумеется, я никак по ставлю ударения на слове «русский». Точно так же или ещё хуже продались Гитлеру немцы: писатели, философы, учёные. Верно, наше время так и будет названо: век всеобщей продажности и полного неуважения к идеям.
— Как вы все преувеличиваете! «Мы продались, вы продались, они продались»! И никакого неуважения к идеям нет, да и не все идеи заслуживают уважения… Ну, там, кто-нибудь как-нибудь себе скажет: «Попробую думать так-то». Разве вы не замечали этого и за собой: «Попробую изменить тональность свих мыслей». И если новая тональность «цинична», то это почти всегда удается.
— Вот вам, конечно, это и удалось: «Попробую найти своих покупателей». И нашли. Стали иностранным шпионом. Что ж, это скорее утешительно: не только, значит, мы. На Западе, правда, более тонко: от вас работодатели приветственных телеграмм не требовали.
— И не могли требовать, хотя бы уже потому, что на Западе чисток нет.
— Так-с. А наши эмигранты на Западе не продались, эти Чан-Кай-Ши без Формозы[217]?
— Не слыхал. Я человек практического дела и ими мало интересуюсь.
— А то было бы как-то странно: в России двести миллионов людей оказались продажными, а все непродажные находятся за границей, а?
— Я никогда такого вздора не говорил! Это вы говорили о всеобщей продажности. Говорили довольно неожиданно для «нециника»…
— Не все надо понимать буквально… А может быть, мы все снова станем хорошими, добрыми и разумными? А? Надо будет только подождать каких-нибудь сто лет?.. Здесь очень скверная идея, а на Западе верно и никакой идеи теперь нет. Или the American way of life[218]? Идея недурная, только, на беду, она никого не заряжает.
— Признаюсь, я не ожидал с вашей стороны такого подхода к делу. Вы от моего предложения отказываетесь, уехать с вашим открытием на Запад не желаете. Вероятно, всё же из патриотизма? «Патриотизм это vieux jeu[219]», говорит Эдда… Вы не знаете Эдду? Ах, да, я смешиваю… Собственно, Герцен[220] говорил то же самое: патриотизм самая ненавистная из добродетелей, я её всю жизнь терпеть не мог… Это не я говорю, это Герцен… Вы, верно, улыбаетесь: продажный шпион и ссылается на Герцена, прелестно, правда? Но ведь теперь и войны никакой нет, и я приехал в Москву не для шпионажа, а просто для того, чтобы вас вывезти… Позвольте подойти к делу иначе…
— Подходите как вам будет угодно, вы ведь психологический агент.
— Я все о вас знаю…
— Ничего не знаете. Никто о другом ничего знать не может.
— Знаю даже, что вы в родстве с Нилом Сорским. Помните «злосмрадие мира сего» или как-то там… Мне о вас говорила Наташа.
— Какая ещё там Наташа! Пожалуйста, не гипнотизируйте меня загадочными фразами. Не гипнотизируйте ни психологией, ни вашим колоссальным ростом, ни неподви