зачем нам это делать? Если б нашёлся и у нас (это вполне возможно) подлец-учёный, который хотел бы выдать чужое открытие за своё, как он мог бы этого добиться? Ведь мы-то, мы будем знать, откуда это пришло. Мы отдадим ваши бумаги на рассмотрение комиссии учёных. Мы им вашего имени и не скажем, они будут убеждены, что автор открытия на свободе и находится где-либо в одной из западных европейских стран. Мы и никому вообще не назовем вашего имени, пока не узнаем точно, что вас больше нет в живых. О, тогда мы назовем ваше имя! Мы разгласим его на весь мир! И не только по чувству справедливости, которому вы имеете право не верить. Это будет соответствовать вашим интересам. Это будет наш реванш за Фукса, за Понтекорво, за стольких других. Открытие гениального русского учёного досталось нам! А они этого своего учёного сгноили в концентрационном лагере! Говорю о худшем, и, к несчастью, теперь более вероятном, случае, то есть о случае вашей гибели. Если же вам чудом удастся вырваться из СССР, мы озолотим вас и покроем славой. Вы начнете у нас новую свободную жизнь!.. Ведь прежде вы хотели уехать? Ведь как мои работодатели вообще о вас узнали? Неизвестным мне способом вы довели до сведения какого-то западного учёного, что находитесь на пути к большому открытию. Довели до его сведения осторожно, только что-то дали понять… Вот, кстати, для вас ещё свидетель. Вы хотели уехать!
— Тогда я ещё не был так болен. Я надеялся вырваться на свободу. Отчего вы вздыхаете?
— Вы не вырветесь. Не буду вас обманывать. Вы человек обреченный, это судьба трёх-четырёх гениальных людей, которые, быть может, теперь существуют в вашей несчастной, забытой Богом стране… Отдайте мне ваши бумаги… И не смейтесь! Не смейтесь все время. А то я подумаю, что вы близки к помешательству.
— У вас тоже дрожат руки, ваши руки душителя… Вы заметили, полковник в Берлине и в Венеции поглядывал на ваши руки… Давайте выпьем ещё водки. Хотите?
— Хочу. Всегда хочу. Возможно, что я стану алкоголиком.
— Не станете. Есть Наташа.
— Без Наташи я пропал бы.
— Вы и с Наташей пропадете… Я отдам вам бумаги.
— В этой папке всё?
— Всё. Водки осталось как раз на два стакана… Последняя капля бутылки приносит счастье. Берите её себе… У меня всё равно счастья никогда не было, а теперь оно и не нужно.
— За ваше здоровье.
— Спасибо. Видите, так гораздо лучше: без убийства… Подарите мне ваш пистолет.
— Чтобы кого-нибудь пристрелить из чекистов? Тогда с удовольствием.
— Нет, где уж мне. И не попаду. Да и не стоит руки марать, мелкая сошка.
— Мелкая сошка… Для самоубийства пистолет не очень удобен. Вам не подходит стреляться. Это не ваш стиль. Учёный должен вспрыснуть себе какой-нибудь алкалоид. Так покончил с собой знаменитый хирург граф Мартель в день вступления немцев в Париж. А то положите в колбу цианистого калия, подлейте кислоты и вставьте в рот отводную трубку. Так сделал знаменитый химик Виктор Мейер.
— У вас большие сведения по этому вопросу… Сами подумывали, а? Но вы говорите, они придут на заре. Здесь у меня ничего нет, а лаборатория ночью закрыта.
— Тогда откройте газ. У вас есть кухня?
— Общая с жильцами, в конце коридора.
— Как неудобна советская жизнь. Развестись нельзя: нет комнаты для супруги. Отравиться газом тоже нельзя: нет своей кухни. На Западе и это настолько проще. Но теперь ночью кухня пуста.
— Еще взорвется весь дом. Для благодетеля человеческого рода неподходящая смерть. Тоже не стиль.
— Что ж, я оставлю вам пистолет. Сыграйте себе на прощанье тарантеллу.
— Это идея. Но моя жизнь не тарантелла, как вы довольно пошло выразились… Да и нельзя ночью играть, соседи придут драться. Можно и без тарантеллы.
— Можно и без тарантеллы… В последний раз: не хотите улететь со мной?
— Не хочу улететь с вами. Берите папку и проваливайте.
— Зачем сердиться?.. И огорчаться особенно нечего.
— Я особенно и не огорчаюсь. Пора узнать occulta occultissima[345].
— Ваш далёкий родич ушёл от злосмрадия мира сего.
— Не за границу и не на тот свет: в пустыню… Так вы клянетесь, что расскажете обо мне миру?
— Клянусь всем, что у меня есть святого!
— Лучше бы чем-либо другим. У вас и святого ничего нет.
— Клянусь Наташей! Это она мне и сказала, что вы из семьи Нила Сорского.
— Не помню никакой Наташи. Проваливайте. До встречи в лучшем мире.
На улице было тихо. Он постоял несколько минут, прислушиваясь. Выстрела не было.
И тотчас подлетел аэроплан. «Как странно! Он без лётчика… Впрочем, теперь есть и такие…»
Тарантелла играла все быстрее. «Кто же играет?.. Не я, не Майков, кто же? Тот оркестр остался на Капри… Я скоро там буду, увижу Наташу… Да, что было бы со мной без нее? У него всегда первая мысль о провокации… Я не поддамся, меня они не собьют… Это атомная бомба, они подсунули атомную бомбу… Истребители ждут около границы… Подождите, голубчики, я поворачиваю назад… Если б он не отдал документов, я отобрал бы силой. Задушил бы? Нет, постарался бы заткнуть ему рот… Хотя всё равно он погиб… У меня аллергия к принципам… Кому же я везу документы, если я повернул на Москву?.. Как же я звал Майкова? И мне тоже всё равно погибать, уж лучше сбросить бомбу на них… Стреляют? Кто это стреляет? Да, летят аэропланы на Запад. Истребители или бомбовозы? И те, и другие, так… Значит, началась война? Они сбросят бомбы на Нью-Йорк? Посмотреть, как повалится Эмпайр стейт билдинг?.. А истребители палят в меня… И в меня… Их целая туча!.. Да, война. Ну, посмотрим, кто кого!.. Вот опять Москва… Кремль… Там все зло мира… Не все, но главное… Откуда же эта тарантелла?.. Нью-Йорк будет разрушен под звуки тарантеллы… Странно… Они разбудят Наташу! Но ведь она на Капри, а не в Нью-Йорке… Вот, вот, мавзолей!.. Не поспеете, голубчики! Нельзя терять ни одной минуты. Верно уже подорвался Эмпайр стейт… Сейчас рухнет! Так, так… Сию секунду… Опоздали, товарищи! Вот, готово! Прощай, Наташа!.. Попал!» Из мавзолея вылетело тело Тиберия с усами. Эмпайр стейт билдинг дрогнул и повалился. Грохот все рос и стал непереносимым. «А-а-а!» — закричал Шелль.
Вдоль гостиницы проезжал грузовик, но его шум никак на грохот взрыва не походил, домик был довольно далёк от каприйской дороги. Никакой музыки слышно не было. «Странно, очень странно», — думал Шелль, все ещё дрожа под одеялом кровати. Он и проснулся, и не совсем проснулся. «Наташа… Жива, она здесь!..» В комнате было темно, но за окнами как будто уже светлело. «Какое счастье, что я не поехал в эту страшную страну! Никогда не поеду!.. После «Сеньориты» всегда тяжёлая голова… Не случился бы опять nervous breakdown, как тогда… Я и права не имею жениться с моим прошлым, с болезнями!..» Сердце у. него стучало так же сильно, как в конце кошмара. Почему-то ему было страшно зажечь лампу на столике. «Совершенно нелепый бред! Хоть был бы какой-нибудь смысл!.. Никакого, ни аллегорического, ни символического. Просто вздор! Ни за что к ним, не поеду! Какое счастье, что я на Западе, на свободе!..»
Он с усилием приподнялся, сел на кровати, разыскал ногами туфли и прислушался. Ему показалось, что издали еле слышно в самом деле доносилась тарантелла. «Да, они там живут… Неужто так рано играют? Но тогда хоть понятнее… На ощупь — так и не зажёг лампы — пробрался к окну. Там за что-то ухватился рукой: сильно кружилась голова. Он постоял с минуту и отворил окно. Над Капри всходило солнце. комнату хлынул морской воздух. Он вдыхал его с жадностью Стало легче. «Господи, как хорошо!.. Всё пройдёт, быть может всё будет уничтожено, но это, это останется!..»