[223] и говорили, что после её кончины на престол вступит её племянник Пьер[224], человек странный. Граф внимательно ко всему прислушивался. Но уехать за границу он хотел не иначе как с какой-нибудь тайной миссией от короля: граф любил политику, притом именно тайную.
К политике тоже мог открыть доступ дар волшебника. Надо было только доказать наглядно свой дар королю. Вероятно, Людовик ⅩⅤ знал, кто такой граф. Король и верил в породу, и не очень верил: думал, что аристократия для его трона более надёжная опора, чем народ; при нём доступ к военным чинам был открыт лишь для людей, имевших три столетия дворянства. Но на этом сословные предрассудки короля кончались. Госпожа Помпадур, ставшая первой особой в государстве, была дочерью мелкого приказчика, — её фамилия Пуассон[225], вызывавшая вечные насмешки в Версале, была крестом её жизни. Король при всём своём невежестве, был человек очень неглупый. Женщинам за красоту, мужчинам за ум, таланты и особенно за занимательную беседу прощал даже самое неподходящее происхождение.
Успех чаще всего давался умом, но мог прийти без него, к кому угодно и откуда угодно: из кулис театра, из приёмной ветеринара, из шатра фокусников. Мог он прийти и из Оленьего Парка. Сен-Жермен стал в нём бывать. Мужчины туда допускались редко, но для врачей делалось исключение. Волшебник понравился Мадам. Он был всегда очень хорошо одет, вежлив и любезен, привозил цветы. Нравился он и девочкам, с ними был ласков, но малолетними не увлекался: «Так дойдёшь и до уровня развратного канальи», — говорил он себе, имея в виду короля, которого, впрочем, в душе скорее любил: «У кого же нет недостатков?» Всё же мучительно королю завидовал: уж очень ему хорошо живётся.
О новых воспитанницах он получал сведения от полицейских и от Лебеля. С полицией он был везде в самых лучших отношениях. Королевского камердинера принимал у себя, когда других гостей не было, и не только давал щедро на чай, но и угощал запросто дорогими винами. Говорил, что общественные предрассудки отжили своё время, — в древнем Риме они были просто невыносимы! Сам же он ничего не имеет против людей из плебейской среды, ничего не имеет даже против актёров и не отказался бы публично, при всех, сесть за обед с Мольером[226], принадлежавшим именно к этой касте, «sorte de gens la plus méprisable du monde[227]», хотя духовенство не велит с ней якшаться, а парижский суд не допускает её к присяге: всё равно солгут. Поэтов же он зазывал к себе, закармливал и задаривал. Один из них написал в его честь стихи:
Ainsi que Promethée, il déroba le feu
Par qui le Monde existe et par qui tout respire;
La nature a sa voix obéit et se meut.
S’il n’est pas Dieu lui-même, un Dieu puissant l’inspire[228].
Граф ему подарил большой хрустальный флакон панацеи, отрез расшитого золотом бархата, купленный им когда-то в Веракруце на распродаже вещей ацтека Монтесумы[229], а также портрет музы Клио[230] в рамке с жемчужинами, правда, очень маленькими, но подаренными ему в Индии великим моголом, прямым потомком знаменитого Бабера[231]. Заходили к нему в гости и видные чиновники полиции. Эти панацеи не брали, но охотно принимали в дар деньги. От них и от Лебеля он, едва ли не первый в версальском обществе, со всеми подробностями узнал, что в Олений Парк насильно отправлена новая воспитанница, Элен де Палуа, и что она — случай неслыханный — решительно отказывается отдаться королю. Девочка прехорошенькая и уже немолодая: ей шестнадцатый год.
Насильно девочки увозились из дому очень редко. Всё же иногда — что ж делать?— приходилось прибегать и к силе. С отцом мадмуазель де Палуа Лебель сговорился. Но девочка была влюблена в небогатого дворянина Родеса, он тоже был в неё влюблён. В случае несогласия отца на брак Родес предлагал увезти её тайно в Компьень, где у него был клочок земли. И надо же было на их горе случиться, что Элен на улице, проезжая в своей карете, увидел король! Она сделала реверанс. Людовик ⅩⅤ снял шляпу и улыбнулся ей, внимательно её оглядев. Затем что-то сказал стоявшему за его спиной человеку. Элен очень испугалась и побежала домой. Лебель её проследил.
На следующее утро граф, как всегда, встал рано и тотчас принялся за работу в своей лаборатории. Там у него было два стола: один алхимический и страшный, его он показывал посетителям; другой очень простой, за ним он работал над изготовлением красок. Всю жизнь, до своих последних дней, мечтал об изготовлении какой-то краски для материй, которая должна была принести ему ещё гораздо больше, чем панацея и философский камень.
За завтраком он выпил полбутылки шампанского. Перед важными делами ничего не пил; перед менее важными пил немного. Сегодняшнее дело, тщательно им обдуманное, было небольшое. «И очень доброе дело… Выйдет!» Он переоделся, достал из шкапа бутылку, отлил в пузырек двадцать капель синеватой жидкости, закупорил и положил в карман. Велел подать коня. У него были очень хорошие лошади, арабские, мекленбургские, андалузские. Необыкновенно роскошны были и седло, попона, сбруя. Прохожие его узнавали и смотрели на него с любопытством, страхом и почтением: «Волшебник! Граф Сен-Жермен! Тот самый!..» Доехав шагом до малонаселённой части города, он поскакал. Остановился у калитки Оленьего Парка, сошёл с лошади, ввёл её в парк и там привязал к дереву. Его увидели из окон и, как всегда, ему обрадовались. Он прошёл в кабинет Мадам, ласково здороваясь по дороге с девочками. Они любили этого врача, он больным никогда противных лекарств не давал и часто лечил конфетами. В этот день все в доме были взволнованы необыкновенным происшествием. Самые бойкие воспитанницы пытались его расспросить, но он только погрозил им шутливо пальцем.
— …Слышать не хочет!.. Всю ночь не спала, целый день плачет! Не ест, не пьёт, подруг видеть не желает! Такая дурочка! Влюблена в какого-то голыша! — с горестным недоумением сказала Мадам.
«Старая…» — подумал граф и тяжело вздохнул.
— Да, это очень странный случай.
— Просто не знаю, что с ней делать! Не высечь ли? Как вы думаете?
— Ни в каком случае! — сказал граф. — Избави Бог!
— Я воспитывалась в Сен-Сире[232], основанном госпожой де Ментенон[233], там за провинности наказывали розгами барышень постарше и познатнее, чем эта девчонка, и отлично помогало.
— Может быть, но наш нынешний возлюбленный монарх это запрещает. И в чулан тоже её не сажайте. Тут необходимо лечение и особенно внушение. Где она?
— Я дала ей лучшую комнату. Она дворянка.
— Разрешите мне пройти к ней. Я хочу с ней поговорить наедине.
Мадам разрешила: он был врач, хотя и неофициальный, и она знала его корректность. Проводила его по коридору. Он вошёл без стука и затворил за собой дверь; опасался, что будут подслушивать: либо сама Мадам, либо «Цербер»[234]. Так назывался домоправитель, огромный человек с такой толстой бычьей шеей, что палачу было бы трудно отрубить ему голову одним ударом.
Элен де Палуа сидела в кресле с опущенной головой. При его входе с ужасом взглянула на него, вскочила и опять села. «Прелестна! — подумал он. — Какая будет женщина года через два!» На столике стояли блюда с крышками, бутылка и стакан. «Ни к чему не прикасалась!» Граф очень ласково поздоровался с девочкой, придвинул стул и сел против неё, внимательно на неё глядя.
— Не волнуйтесь, — сказал он мягким вкрадчивым голосом. — Я вам ничего дурного не сделаю. Я ваш друг и хочу вам помочь. Я излечиваю все болезни. Я граф Сен-Жермен.
Она смотрела на него с изумлением и робостью. Слышала о нём и тоже знала, что он волшебник. Но его слова, ласковая интонация голоса и доброе, сочувственное выражение его лица её немного успокоили.
— Я не больна, — прошептала она.
— Я тоже думаю, — сказал ей вполголоса граф и громко произнес: — Я вижу, что вы нездоровы. Позвольте пощупать ваш пульс.
Он помолчал с минуту, не прикасаясь к её руке, затем ещё громче сказал:
— Ого! Сто десять. Вы больны. Сейчас вас осмотрю.
Он заговорил с ней шепотом, но иногда громко задавал вопросы об её сердце, лёгких, желудке. Она ничего не понимала. Вдруг он встал, быстро подошёл к двери и отворил её. За дверью никого не было. Он позвал слуг и велел принести воды. Взял у лакея в синей ливрее графин и стакан, опять затворил дверь и сел у столика. Теперь был спокоен: не подслушивают. Налил вина в бокал и выпил с удовольствием. «Не думал, что им дают такое хорошее».
— Пожалуйте сюда, Элен, — сказал он. Она послушно подошла к столику и села. — Хотите вина? Не хотите, ну и не надо. Пока, может быть, лучше не пить… Успокойтесь, граф ничего вам не сделает.
Она вздрогнула, и лицо у неё искривилось.
— Я знаю, какой он граф!
— Я тоже знаю… А хороший человек ваш жених? Родес? Вижу по вашему лицу, что он очень хороший.
— Вы знаете?.. Кто вам сказал?
— Я всё знаю, я волшебник. Если вы будете меня во всём слушаться, то вас отсюда завтра же выпустят. И вы выйдете за него замуж.
— Правда? Вы правду говорите? Ради Бога, скажите!..
— Если же вы не будете меня слушаться, то вы погибли! — наклонившись к ней, сказал Сен-Жермен негромко, но очень внушительно. — Пока они обращаются с вами хорошо. — Он приподнял крышку с блюда. — Видите, цыплёнок. Но это будет длиться недолго. Они посадят вас в чулан и будут морить голодом.