— Пусть уморят!
— Будут вас бить.
— Пусть бьют!
Он засмеялся.
— Вот вы какая храбрая! Это хорошо… Ты очень мила, но ты глупенькая, — отечески сказал он. — Они сделают с тобой, что захотят. Не ты первая. Что ты можешь против них поделать? У них сила. На силу ты можешь ответить только хитростью. Я всему тебя научу… Ты бывала в театрах?
— В театрах?
— Да, в театрах. Я говорю ясно, ты меня не переспрашивай и отвечай толком.
— Нет, не бывала. Мой отец меня не пускал, говорил, что бывать в театрах безнравственно.
— Это верно, и я рад, что твой отец такой нравственный человек… Жаль, что ты по своему возрасту не могла видеть Адриенну Лекуврер[235]. Это была знаменитая артистка. Как она изображала истерику! А как умирала! Ни одна артистка не умирала так правдоподобно, так естественно, как она. Потом её отравили.
— Отравили!
— Я тебе не велел переспрашивать. Да, её отравили, и она умерла уже вправду. Должно быть, тоже очень естественно. А тебя отравлю я… Не смотри на меня с ужасом. Я тебя отравлю так, что ты через несколько часов будешь совершенно здорова. Даю тебе честное слово. Ты, верно, никогда не падала в истерике? Это нетрудно. Плакать ты, конечно, умеешь? Все девочки умеют плакать. Думай о твоём женихе, и у тебя выйдет отлично.
Он выпил ещё бокал вина, затем вынул из кармана пузырек.
— Что это? Что вы хотите сделать?
— Слушай внимательно. Это лекарство, которое я вывез из Мексики. Есть такая страна в Америке. Я оттуда вывез множество лекарств. Мой «целительный мексиканский чай» известен всему миру. Он спас от смерти тысячи людей. Но это совершенно другое. От этого лекарства у тебя сделается жар. Прими часа через два всё, что есть в этой склянке. Оставь только две-три капли. Запей не водой, а этим вином. Выпей его целых два стакана. Затем начни плакать и стонать. Возможно громче. Можешь даже упасть на пол и забиться в судорогах. Сбегутся люди. Скажи им, что ты отравилась ядом. Избави Бог, не говори, что это я тебе принёс яд, скажи, что достала дома, покажи бутылочку. Они пошлют за врачом. Объяви, что ты веришь только мне. Они пошлют и за мной. Должно быть, их врач прискачет раньше. Он увидит капли и объявит, что это страшный яд, что необходимо врачу быть при тебе неотлучно. Вероятно, потребует промывания желудка. Постарайся отбиться, это не поэтично. Но если нельзя, то что же делать? Затем приеду я и вылечу тебя. Может, приедет и сам граф.
— Я не хочу его видеть!
— Ты не смеешь так говорить о графе. Он испугается: граф добр. — Он выпил залпом ещё бокал. — Граф очень добр. Во Франции постоянно колесуют людей за воровство, но он при этом не присутствует, а если бы присутствовал, то, верно, смягчил бы их участь. Во Франции ежегодно тысячи крестьян мрут с голоду, хотя прохвост Вольтер уверяет маркизу Пуассон, что народ благоденствует. Вольтер сам хочет стать маркизом. Отчего бы нет, да и врал бы меньше. Если б граф видел, как голодают крестьяне, он отдал бы им часть хлеба, который он собрал для спекуляции. Конечно, небольшую часть… Видишь, как я откровенно с тобой говорю. Знаю, что ты на меня не донесёшь. Но если б и донесла, то тебе никто не поверит, а со мной ссориться опасно! — опять очень внушительно сказал он. — Так вот, граф приедет, увидит, как ты стонешь и бьешься в судорогах, и тотчас велит тебя выпустить: он терпеть не может больных. Кроме того, от твоих страданий он разжалобится, подумает о муках ада. Граф не очень верит в Бога, но страшно боится: а вдруг ад всё-таки есть? Увидишь, он даст тебе денег.
— Я его денег не хочу!
— Тебя никто не спрашивает! — в первый раз сердито сказал Сен-Жермен. — Ты можешь отдать часть на добрые дела. Я даже беру это на себя, возьму десятую долю того, что тебе даст граф, и раздам её беднякам. Остальное пойдёт тебе в приданое от графа. Ведь твой жених беден. Без денег нельзя быть счастливым, или это в сто раз труднее, чем с деньгами. Вижу по твоему личику, что ты поняла. Повтори всё, что я тебе сказал.
Она повторила. Он одобрительно кивал головой. Затем сполоснул водой свой бокал, вылил воду в её стакан и вытер бокал салфеткой.
— Никому не говори, что я пил вино. Пила ты. Ну вот, значит всё в порядке. До скорого свидания, моя милая. Бейся в истерике как можно лучше и кричи как можно жалобнее, — сказал он и встал. Хотел поцеловать её, но не поцеловал именно потому, что очень хотелось.
— Очень плоха! Совершенное отчаянье! — сказал он Мадам в её кабинете. — Я немного её успокоил и убедил её выпить вина. Теперь, пожалуйста, оставьте её в покое, может быть, она заснет. Я завтра заеду опять. А если вдруг понадобится сегодня, пошлите за мной. Вечером я на балу во дворце. Будут фигурные танцы. Его величество откроет бал с одной из принцесс, а я танцую в восьмой паре, — небрежно пояснил он. Мадам остолбенела от почтения. — Но, разумеется, я брошу бал и в случае надобности приеду немедленно. Жаль бедную девочку. Она глупенькая: не понимает своего счастья.
Получив извещение о болезни Элен Палуа, король забыл об инкогнито и примчался в карете в Олений Парк. Вслед за ним приехал и граф Сен-Жермен в бальном костюме, с огромными бриллиантами на кафтане и на туфлях. Людовик был бледен и растерян. Мадам, плача, говорила, что ни в чём не виновата. Её красивая помощница ахала и всё старалась привлечь внимание короля.
В своей комнате Элен на диване билась в судорогах. Только что приехавший врач испуганно смотрел на Людовика, с ненавистью на графа. Бормотал, что это сильнейшее отравление мышьяком, что надежды на выздоровление мало, что надо немедленно промыть желудок.
Сен-Жермен осмотрел больную. «Адриенна не Адриенна, а ловкая девчонка. Удивительно, как они все любят ломать комедию».
— Да, это так, — подтвердил он. — Опаснейшее отравление мышьяком.
— Спасите её! — крикнул король. — Я не хочу, чтобы она умерла!
Сен-Жермен задумался.
— Я попробую, — сказал он после минуты размышления. — Пусть мне принесут хрустальный кубок, — обратился он к Мадам. Она растерянно спросила, непременно ли нужен хрустальный.
— Непременно, если я говорю, — подтвердил он строго. Мадам побежала за кубком. — Теперь я установлю магический круг.
Он наклонился и стал делать над Элен странные жесты обеими руками. Все смотрели на него с изумлением. Изредка он бормотал непонятные слова. Когда принесли кубок, он налил в него несколько капель зелёной жидкости из нового пузырька. — Никогда с ним не расстаюсь, — пояснил он шепотом королю.
— Откройте рот, — повелительно сказал граф больной и влил ей в рот жидкость, затем, отдав Мадам хрустальный кубок, поднял обе руки к потолку и что-то опять забормотал.
— Удалось? Выздоровеет?
— Удалось, ваше величество, — ответил он, тяжело дыша. Лицо у него было искажено. — Через четыре минуты она совсем придёт в себя.
Король переводил взгляд с него на больную. Врач кипел от негодования, к которому примешивались страх и зависть.
— Так больше нет опасности? — спросил король и вытер лоб платком.
— Ни малейшей, ручаюсь головой. Но месяц или два у неё будет рвота и понос. Надо завтра же увезти её на поправку куда-нибудь в лес. Лучше всего в Компьень.
— Завтра же утром увезти её!
— Теперь уложите её в кровать. Дайте ей поесть: бульон, цыплёнка, компот, и немного хорошего вина. Я ещё раз зайду к ней минут через десять.
— А промыть желудок? Промывание необходимо, — жалобно сказал врач.
— Не сейчас. Вы будете приезжать в Компьень, и там будет видно, — ответил граф, понимавший, что всем надо жить. Врач успокоился. Мужчины вышли из комнаты. Король направился в классную и там тяжело опустился в кресло. Сен-Жермен вошёл за ним и с любопытством осмотрелся: в этой комнате до того никогда в ней не бывал. Мебели было немного: два кресла и кровать с низким изголовьем, окруженная с трёх сторон высокими стоячими зеркалами.
Через четверть часа Сен-Жермен, очень весёлый и оживлённый, вернулся в комнату Элен. Она лежала в кровати, бледная и измученная. Он ласково потрепал её по щеке.
— Граф уже уехал. Ты его больше не увидишь. Тебя увезут в Компьень. Я устрою так, что твой жених будет там тебя навещать. А завтра я туда приеду с чиновником казначейства. Граф тебе подарил двести тысяч ливров!.. Молчи, дурочка. Впрочем, ты не дурочка, а умница. Я хотел получить с графа триста тысяч, но он дал только двести. Сказал, что и этого довольно за то удовольствие, которое ты ему доставила. Кажется, он добавил: «И пусть она с поносом идёт ко всем чертям!» Надеюсь, ты не обидишься?
— Я так счастлива!.. Спасибо вам, — прошептала она. — У меня в самом деле будет это?
— Что это, моя милая?
— Понос, — еле выговорила Элен.
— Ничего ровно не будет. Когда чиновник уедет, ты отдашь мне двадцать тысяч для бедных. Из остального папе не давай ни гроша. Я даже не велю его к тебе пускать. Жениху тоже пока ничего не давай, всякие бывают женихи… Не сердись, я пошутил. Ну, до свидания, дитя моё, желаю тебе счастья. Года через два я приеду к вам в гости. Ты меня познакомишь с твоим мужем.
— Приезжайте раньше, умоляю вас!
Он засмеялся.
— Может, и через два года не приеду. Буду верно в Московии.
— В Московии? У турок? Зачем вам ехать в Московию! Там вас могут посадить на кол!
— Может, и не посадят.
— Да что вы там будете делать?
— Лечить людей. Панацеей…
— …Так, значит, у вас две панацеи, Николай Аркадьевич? Вы не только хотите удлинить жизнь людей, но научить их добру? Хорошо, хорошо, вы будете проповедовать на Западе и моральную панацею. Вам нужно познакомить с ней мир. Но без вашего биологического открытия вас и слушать никто не будет. Разве на Западе, без гения Достоевского, стали бы слушать какого-нибудь Мышкина или Алешу Карамазова[236]? Куда лезете? Кто такие? — один идиот, другой мальчишка. Совершенно другое дело, когда говорит великий учёный, открывший в своей науке новые пути! Послушайте, я вам устрою статьи в газетах, радиосообщения, телевизию, что хотите, и не для вас, а для вашей идеи! Вы будете говорить о всеобщем сближении, о последних аксиомах сотням миллионов людей. Уедем, Николай Аркадьевич! Я использовал для вас его панацею. Я подал им идею новой провокации, они дали нам аэроплан, он нас ждёт! Конечно, на границе они собираются нас сбить. Вы понимаете, какая очаровательная, какая дивная провокация: капиталисты пытались вывезти своего агента, то есть вас, но тому помешала бдительность рабоче-крестьянской власти! Мне предложено спуститься на парашюте, обещаны разные блага. Условия с провокаторами они часто выполняют, я ими не соблазнился. Принял, конечно, с полной готовностью, но у них свой план, а у меня мой, бабушка надвое сказала. Погибнем так погибнем, вы сами говорите, что вам терять нечего. Это fifty-fifty