авно завтра уезжаем… Наташа наверху», — подумал он. Один из салонов не был отведен под праздник. Он почтительно повёл туда догарессу. Они сели в кресла.
— Ты великолепна, дитя моё, — сказал он. — Я лучшей догарессы никогда в жизни не встречал!
— Ты тоже великолепен. Но ты подлец из подлецов! — ответила она. Шелль поднял брови.
— За что такая немилость, женщина великого гнева?
— Подлец из подлецов!.. Ты говорил, что я дура, да? Дэ как дубина, а как ахинея, да? Я и умом, и инстинктом почувствовала правду! Твой патрон мне сказал, что ты женат! И эту твою ободранную жену ты выдал мне за его любовницу! Всё-таки есть предел и бесстыдству, и вранью! Я чуть в обморок не упала, когда он меня спросил, знакома ли я с твоей женой!
— «Чуть» не считается, — сказал Шелль. — Тебе было бы и очень невыгодно падать в обморок. «По понятным причинам», как пишут литераторы.
— Если я не упала, то только потому, что ты мне давно опротивел! Но я скажу ему все!
— И то скажешь, кохана, что ты советская шпионка?
На это она не сразу нашла ответ.
— Ты ещё, по-видимому, и шантажист, в дополнение к другим твоим достоинствам?.. Я оболью её царской водкой!
— Ты всех коварных соперниц обливаешь царской водкой. Это не принято: надо обливать серной кислотой. Всё же не советую, — сказал он, и глаза у него стали злыми и жестокими. Эдда испугалась. — Я имею основания думать, что царская водка потом попала бы на твоё собственное личико. Будем говорить серьёзно. Ну да, я женился, что же из этого? Это было моё право: я ещё в Берлине заметил, что я тебе опротивел. Это мне причинило тяжкие душевные мучения. И ещё больше то, что ты сошлась с молодым американцем. Тебе всё можно, да?
— Кто она такая? Он называл её «Натали». Ты был на ней женат ещё в Берлине?
— Нет. Ты отлично знаешь, что я любил тебя и одну тебя. Пока ты меня не бросила… Ты величественна, как Хо Ши Мин. Имя Хо Ши Мин значит: «Тот, кто сверкает».
— Как мне надоели твои глупые шутки!.. Меня никто не бросал! Я бросила и двух своих мужей. Один, как ты знаешь, был законный, настоящий, а другой почти настоящий.
— Я думал, почти настоящих было больше?
— Х-хам!.. Чем же ты занимался после того, как я тебя бросила?
— Тем, что рвал на себе волосы. Оправившись же немного от потрясения, решил, что насильно мил не будешь. Я и хочу расстаться с тобой полюбовно. Согласись, что я тебя осчастливил. Без меня тебе было бы дожа не видать, как своих ушей. Он уже твой любовник или только станет им в ближайшие часы?
— Моя интимная жизнь тебя совершенно не касается… У него равнодушные чёрные глаза, я этого не люблю. Глаза должны быть огненные или стальные, как у тебя.
— У него глаза хорошие. Левый зрачок светлее правого.
— Этого я не заметила. Он не понимает, что такое настоящая любовь! Для него это, верно, то же самое, что хороший обед. Я сама люблю тонкие блюда и изысканные вина, но разве это то же самое! Разве из тонких блюд и изысканных вин можно сделать трагедию? Даже Джим лучше! Хотя для меня он слишком чист.
— А я?
— Ты тоже многого не понимаешь, но ты другое дело… Она русская? Просто, верно, какая-нибудь Наташка-горняшка?
— Моя интимная жизнь тебя совершенно не касается.
— Она здесь? Я её не видела. Даю голову на отсечение, что и она тебя бросит.
— Неужели даешь голову на отсечение? Нотариус такого соглашения не засвидетельствует.
— Напрасно ты мне не веришь. Во мне сидит колдунья!
— Сидит, но очень глупая… Постой! Что это? На твоей короне поддельные бриллианты заменены настоящими? Кинжал в грудь по самую рукоятку!
— Ты думаешь, он мне её подарит? — с беспокойством спросила Эдда.
— Это возможно. Если ты будешь хорошо себя вести, я посоветую ему подарить её тебе. Вообще он тебя озолотит. И ты этим будешь обязана всецело мне.
— Я знаю, что он тебя ценит. Просто не могу этого понять. Но я ему открою на тебя глаза.
— Тогда и я ему открою на тебя глаза. А какой у тебя теперь комплекс? Клеопатры или Мессалины? Написала новые стихи?
— Теперь я пишу простые, классические. Как Виктор Гюго. Впрочем, я испытала и сильное влияние Ти-Эс Эллиота. Он замечательный поэт!
— Но ведь он, кажется, очень правый, роялист?
— Поэзия выше всего этого! И я всегда ненавидела все серединное, это совершенно не для меня. Я и у средних портных никогда не одевалась. То есть одевалась, но с презрением. Одеваться, так у Кристиан Диор. И как досадно, что именно теперь, когда есть деньги, поехать в Париж нельзя! Это тоже твоя вина… А твои люди монолиты это так vieux jeu[329]! Я начинаю думать, что и в роялизме есть своя прелесть. Ты когда-нибудь слышал: «Oh, Richard, oh, mon roi[330]?»
— Нет. И полковник, верно, тоже не слышал. Поэтому ему лучше этого не говори.
— Я с ним наладила очень хорошие отношения. Он хамоват, но, кажется, я ему понравилась, — сказала Эдда с застенчивой улыбкой. Она вообще смотрела на своё участие в разведке как на милую, забавную проказу; даже не очень ясно понимала, кому она собственно служит.
— Это отлично и даже совершенно необходимо. И мы с тобой, повторяю, должны расстаться по-хорошему. Мы друг друга знаем и любим. Заключим gentleman agreement[331]. Очень советую тебе болтать поменьше. Тогда я о тебе не скажу ничего, кроме самого лучшего. Веди себя с Рамоном вообще тихо. Не устраивай истерик, разве только простые маленькие сцены. Ты, впрочем, не истеричка, то есть ты устраиваешь истерики редко. Но имей в виду, что он первобытен и вспыльчив, может дать тебе и по уху. Против этого ты, вероятно, ничего иметь не будешь, однако и щедрости у него убавится. И у тебя больше не будет тонких блюд и изысканных вин. Что бы он тебе ни говорил, отвечай: «Я именно это хотела сказать!» или: «Я именно это хотела предложить!» Восторгайся его идеями. Можешь восторгаться и его элегантностью. Впрочем, он в самом деле элегантен. Ему полагалось бы, например, носить такие галстуки с полосками и с цветочками, от которых колокола начинали бы бить набат. А у него галстуки одноцветные, без рисуночков, очень хорошие. Как у меня… Ну а теперь, сиятельная догаресса, ты должна вернуться к твоим подданным, на «машкараду», как сказал бы твой шут-полковник. Выйди первая, одна. А почему ты без хари?.. В старину маска называлась харей.
— Ты боишься, как бы Наташка-горняшка не увидела нас вместе? Всё равно я в любую минуту могу тебя у неё отбить. Я полжизни отдала бы, чтобы она от тебя сбежала!
— Неужели полжизни? Я боюсь, как бы нас не увидел вместе дож. Он тогда сбросит меня с балкона в Большой канал. Это, кажется, в «Лебедином озере» два танцора танцуют на высокой скале и на каком-то антраша один сбрасывает другого со скалы в пучину. Кроме того, ты тогда не получишь короны.
— Ну хорошо, так и быть, я согласна на gentleman agreement. Только ввиду моего огромного успеха… Ты на меня всегда имел влияние. Ты один! Я объясняю себе это тем, что имела неосторожность тебе отдаться в первый же день нашего знакомства. Это страшно важно!
— На какой день вашего знакомства ты отдалась Джиму?
— Тоже в первый день, но это было по долгу службы.
— А Рамону?
— Рамону на второй.
— Держись за него, кохана.
— Постараюсь. Меня не забывают мужчины, которых я бросаю. И ты не забудешь. «Tu ne quitteras plus les hontes triomphales. Qu'inventa, une nuit, mon vieux demon charnel[332]!», — грозно продекламировала она.
— Это твои стихи? Или только тобою исправленные?
— Как у меня теперь синяки под глазами? Меньше или больше?
— Гораздо меньше. Никаких синяков. Только вот что, дочь моя рожоная. У тебя всегда все в жизни кончалось вздором. На этот раз постарайся изо всех сил твоего небольшого умишки. Глотай всё, что попадётся, с жадностью, как щука. Брать с Рамона деньги — это угодное Богу дело. Тотчас произведи рокировку, как в шахматах. Обеспечь себя. Высоси из него тридцать шесть миллионов золотых франков, как маркиза Помпадур у Людовика ⅩⅤ.
— Я уже от тебя два раза слышала о Помпадур. Ты повторяешься… Теперь скажи мне тридцать раз les mot de Cambronne[333].
— Это ещё зачем?
— Разве ты не знаешь, что таков старинный обычай во всех театрах Франции? В случае успеха надо сказать артистке le mot de Cambronne.
— Я не могу произнести такое слово на коронации дожа.
— На ухо, — предложила она, подставляя ему щеку.
— На ухо, пожалуй, скажу с удовольствием.
Оставшись один, он закурил новую папиросу, курил теперь беспрерывно. «Ах, как скучно! Смерть мухам. Просто сил нет! — думал он. — Какой идиотский праздник! За последние годы таких было три или четыре. Левый социолог увидел бы в этом символ обреченности буржуазной культуры. Может быть, но и она лучше того, что может прийти ей на смену. И это в моей жизни далеко не самое худшее… Как ужасен тот мир, в котором я прожил почти всю жизнь! Уж если я сам задыхаюсь, «подлец из подлецов», как она сказала. Просто поверить трудно… Ведь есть в мире светлое, есть столько хороших людей, почему мне так не повезло в жизни?.. Но теперь я навсегда вылезу из грязи. Завтра уедем… Что я делал бы без Наташи?..»
В одной из гостиных он наткнулся на Рамона.
— Ну, что, как по-вашему? Все хорошо?
— Изумительно. Ваш праздник перейдёт в историю.
— Теперь и вы видите, что может сделать частный человек, сознающий свои обязанности!.. Выражаю вам благодарность за помощь и советы.
— Я сдал последние счета и остаток ваших денег секретарше, — сказал Шелль. — Как вы знаете, мы завтра вечером уезжаем. Завтра и я, и, вероятно, вы будем заняты целый день. Позвольте с вами проститься.
— Я приеду на вокзал.
— Это очень мило, но зачем вам беспокоиться? Как хотите. Тогда простимся на вокзале.