Когда при ударе кремня о кремень на мгновение, показавшееся всем вечностью, зал озарился ярким светом, пожилые кроты, которым уже доводилось принимать участие в совершении этого ритуала, громко запели, и зазвучала песнь, возникшая в столь же глубокой древности, как камни, окружавшие собравшихся в зале. Эти удивительные звуки обладали способностью проникать прямо в сердце, заставляя любого всей душой, всем своим существом воспарить и устремиться навстречу великому зову Камня. Ошеломленный Брекен ахнул и подался вперед: он уже не боялся, что его заметят в его укромном убежище, а самые первые ноты песни нашли в его душе глубокий отклик и помогли ему соприкоснуться с вечностью.
Последние из искр, высеченных кремнем, угасли, а Брекен все смотрел вниз, на поющих кротов. Он так и не заметил за то время, пока зал был освещен ярким светом, что в противоположной стене имеется туннель, похожий на тот, в котором прятался он сам, но расположенный чуть повыше, и на краю уступа в вышине стоит Скит, Святой Крот, который, согласно традиции храня молчание, следил за ходом исполнения Песни, как и полагалось каждому из Святых Кротов, ранее принимавших в нем участие.
Но глазам Скита открылось зрелище, от которого содрогнулся бы любой из Святых Кротов, и лицо его, обычно столь спокойное, исказилось от ужаса. Он увидел Брекена в то мгновение, когда в зале вспыхнул яркий белый свет, и понял, что впервые за множество столетий крот, не принадлежавший к числу летописцев, смог услышать, как звучит Песнь, являвшаяся все это долгое время тайной для непосвященных. Он воспринял это как чудовищное святотатство, как попытку осквернить священное таинство, влекущую за собой гибель духа. Содрогнувшись от ужаса, Скит повернулся и заторопился, направляясь к туннелям, ведущим к выступу, на котором стоял Брекен.
Даже не подозревая о том, что его присутствие было замечено, Брекен стоял, прислушиваясь к голосам пожилых кротов, исполнявших первую часть Песни. Слова древнего языка оставались непонятными для него, но постепенно ему удалось интуитивно постигнуть их глубинное значение. Наступила короткая пауза, один из кротов произнес несколько слов, наставляя остальных, и хор перешел к исполнению второй части; к нему присоединились новые голоса, и насыщенность звучания удвоилась. Казалось, с каждой новой строфой, с каждым новым словом и даже слогом Песнь набирает мощь, и становилось понятно, что этот древний гимн является выражением силы, побуждающей всех кротов, и не только летописцев, устремиться навстречу Камню, из которого все они вышли и к которому им суждено когда-нибудь вернуться.
Хор, в который вливались все новые и новые голоса, начал исполнять третью часть Песни, и Брекен заплакал от радости, заполнившей его сердце. Под воздействием чудотворных слов и дивной мелодии все сомнения, связанные с Камнем, с его собственными поступками, отягощавшие его душу, постепенно развеялись, и на смену им пришло поразительное по простоте и ясности знание. Брекен понял: все, что в нем есть, — от Камня, все его поступки, как прошлые, так и будущие, — от Камня. И все в мире — от Камня, и Мандрейк, и Рун, Меккинс и Халвер, Данктон и столь милый его сердцу Босвелл, и Ребекка, и любовь их тоже от Камня, истоки прекрасного чувства, возникшего между ними, заключены в Камне! Вся душа его преисполнилась блаженства, звуки Песни окрылили его, казалось, он вот-вот воспарит в заоблачные выси. Зазвучала четвертая ее часть, ее пели уже все кроты, собравшиеся в зале, и Брекену почудилось, будто и он поет вместе с ними, а душа его, охваченная безудержным стремлением вперед, неслась в полете вместе с отзвуками мощного хора голосов, и на мгновение ему удалось соприкоснуться с безмолвием Камня, недоступным взгляду, с источником всепроникающего света, частью которого является все сущее. И тогда он понял, где довелось побывать им с Ребеккой, и осознал, что поиски их закончатся, лишь когда им снова удастся вместе вернуться туда.
Пение прекратилось так же неожиданно, как и началось, но и Брекену, и стоявшим внизу летописцам казалось, что Песнь звучит по-прежнему, ведь ее отголоски еще не смолкли ни в их душах, ни в откликавшихся звонким эхом высоких стенах зала. Кроты снова принялись раскачивать круглую плиту из кремня, и вот она уже откатилась на прежнее место, и друг за другом избранные начали покидать мир, в который проникли с помощью Песни. Им надлежало сохранить память о том, что доступ в этот мир, скрывающийся в тайниках души, всегда открыт, в этом и заключалась суть ритуала исполнения Песни.
А стоявший на краю уступа Брекен почувствовал, сколь велика сила покоя, любви и всепонимания, открывшихся ему во время звучания Песни. Но постепенно все вокруг стало принимать привычные очертания, снизу начали доноситься шорохи, сопровождавшие неспешные движения летописцев, и вдруг за спиной у него послышался шум торопливых шагов и яростное пыхтение. Обернувшись, Брекен увидел Скита, Святого Крота, в чьем взгляде, обращенном на него, не было ни тени любви и умиротворения, его глаза горели пламенем гнева и ужаса.
Брекен находился словно в столбняке, он не разобрал слов Скита и не понял значения его взволнованных жестов.
Но в следующее мгновение слух вернулся к нему, и по всему огромному залу разнеслись отзвуки разгневанного голоса. Каждый из летописцев замер, вглядываясь в тьму, из которой до них донеслись страшные слова:
— Брекен из Данктона, ты проклят Камнем, ты проклят Камнем, отныне ты отлучен от великой его благодати и любви, ты...
Кроты услышали неясный шум и всхлипывания, свидетельствовавшие о том, что наверху происходит нечто ужасное.
Произносивший слова анафемы Скит надвигался на Брекена, и тот начал отступать, приближаясь к самому краю уступа, ведь ни один из кротов не осмелился бы применить силу, столкнувшись с глубоко почитаемым Святым Кротом. Брекен пребывал в полнейшем смятении, он не понял, чем вызван гнев Скита, почему в прекрасный мир, который открыло ему звучание Песни, внезапно вторгся сеющий ужас ураган. Он почувствовал себя как кротеныш, получивший вдруг мощную оплеуху от матери, которая прежде всегда дарила его лишь теплом и любовью. Он начал всхлипывать, будучи не в силах поверить в происходящее, им овладели растерянность и страх, и он продолжал отступать перед натиском грозного кошмара. А Скит тоже пребывал в смятении, ведь Святой Крот, как нередко говаривал он сам, по сути мало чем отличается от всех прочих. И поступок Брекена потряс его до глубины души.
Стоило Скиту увидеть святотатца, как слова проклятия уже помимо его воли сорвались у него с языка, а смятение в его душе лишь усилилось, когда Брекен начал пятиться к краю пропасти: он выглядел не как крот, сделавший нечто неподобающее и чувствующий себя виноватым, а как детеныш, лишившийся матери и отчаянно нуждающийся в помощи.
Но Брекен был не малышом, а взрослым кротом, изрядно возмужавшим за время трудного путешествия в Аффингтон. Как только он ощутил близость пропасти за спиной, растерянность сменилась гневом, волна ярости, захлестнувшая его душу, вытеснила любовь, и он кинулся навстречу Скиту, вскинув когтистые лапы. Но старик Скит не дрогнул и продолжал продвигаться вперед. Возможно, присущая ему мудрость помогла ему понять, что Брекен и не подозревает о том, что совершил кощунство, и увидеть, сколь глубок след, оставленный в его душе любовью Камня. Возможно, Скит хотел произнести слова, отменявшие анафему, эхо которой еще не успело смолкнуть, хотел ласково притронуться к Брекену и успокоить его. Но так или иначе — и ни один из летописцев, даже Босвелл, на глазах у которого все это произошло, не берется утверждать что-либо с полной уверенностью — так или иначе Брекен решил, что Скит вознамерился его ударить, а потому применил один из приемов, которым успешно обучил его Медлар. Он скользнул вперед, резко развернулся, ударив Скита, а тот лишь растерянно ахнул, сорвавшись с уступа, и с криком полетел с огромной высоты вниз, туда, где стояли избранные, с ужасом прислушиваясь к доносившимся сверху звукам. Он рухнул на пол, и его хрупкое старческое тело, обагренное кровью, вытянулось и застыло раз и навсегда.
Брекен посмотрел вниз, цепенея от ужаса, а затем перевел взгляд на свои когти, на которых поблескивали капли крови Скита, и жуткий страх, черный, как ночная мгла, объял его душу. Когда снизу донеслись взволнованные крики, он развернулся и бросился бежать изо всех сил перебирая лапами. Он мчался по пустынным проходам в стремлении оказаться как можно дальше от места, где свершилось преступление, от бездыханного тела, лежавшего на полу в том зале, где еще совсем недавно, звучала Песнь, которая позволила ему соприкоснуться с безмолвием Камня. Но бегство от ответственности за содеянное зло было равносильно для него бегству из мира света в мир тьмы. Задыхаясь от непомерных усилий, роняя слезы и всхлипывая от страха, Брекен наконец выбрался на поверхность земли, поспешно покинул островок покоя, окруженный буковыми деревьями, и кинулся бежать дальше по бугристому вскопанному полю, над которым уже сгустилась ночная мгла и дул порывистый ветер, направляясь к крутому обрыву в северной части Аффингтонского Холма.
Три дня спустя Босвелл нашел его у Поющего Камня, возле которого он в глубоком отчаянии сидел под моросящим дождем. Босвелл покинул обитателей Аффингтона, оплакивавших кончину Скита и читавших молитвы над его телом, поднялся на поверхность земли и отправился к Камню, вспомнив о том, как в свое время сам убегал туда в тяжелые для него минуты.
Брекен действительно оказался там, он что-то бормотал себе под нос и, казалось, обезумел от горя и сознания страшной вины. Он все пытался найти какой-нибудь выход, но каждая новая перспектива казалась ему мрачней другой. Если бы Босвелл полагал, что его друг намеренно убил Скита, который был когда-то его наставником и которого он нежно любил, он не стал бы разыскивать Брекена. Но он не хотел и не мог в это поверить и, обнаружив, что Брекен, дрожа от холода, сидит у Камня и молит его о помощи, просит подсказать, как ему теперь жить дальше, Босвелл окончательно убедился в том, что не ошибся.