— Ра waddod ydych, sy’n ddieithriaid yma? Dywedwch yn eich geiriau eich hunain a siaredwch o’r galon.
[ — Кто вы, чужаки? Говорите от всего сердца, своими словами.]
— Она хочет знать, кто вы такие, и просит вас рассказать о себе, — сказал Брэн.
— Хм, я не уверен, что имеет смысл рассказывать ей обо всем...— Брекен запнулся, не зная, как лучше выразиться, но тут вмешался Босвелл. Он обратился прямо к Келину, не прибегая к помощи Брэна.
— С чего нам начать? — спросил он.
Келин помолчал, а затем, к изумлению Брекена, заговорил на их языке, которым прекрасно владел, хотя акцент в его речи слышался более явно, чем у Брэна.
— Расскажи ей обо всем без утайки. От нее все равно ничего не скроешь. Я стану переводить.
В отличие от Брекена, которому были чужды всяческие церемонии, Босвелл повел себя так, словно готовился приступить к совершению обряда. Сначала он расположился поудобнее рядом с У-Pox, а затем замер, прикрыв глаза, словно читая молитву или пытаясь приобщиться к некоей силе, которая могла помочь ему сделать все как подобает. Брекен сильно удивился, заметив, что старая самка повела себя точно так же, как будто поняла его без слов.
И наконец Босвелл негромко проговорил:
— Я поведу рассказ от сердца к сердцу и постараюсь как можно точнее передать истину, исходящую от Камня. — Он умолк, а У-Pox легонько кивнула, склонив набок опущенную к земле голову.
— Меня зовут Босвелл, я летописец из Аффингтона. Путешествие мое заняло не один год, но невзирая на зимние холода и снег я принес тебе известия, которых ты ждала так долго. Да ниспошлет тебе Камень сил, дабы ты смогла смириться с тем, о чем вскоре узнаешь.
Он говорил, делая время от времени паузы, чтобы Келин смог перевести его слова. Брэн с Брекеном потихоньку отошли назад и стояли теперь в одном из темных уголков, и разговор между Босвеллом и У-Рох протекал так, будто они вели его с глазу на глаз. Даже Келина почти не было заметно, и могло показаться, что в норе никого нет, кроме Босвелла и очень старой самки.
— Крота, с которым я пришел и который помог мне благополучно проделать столь дальнее путешествие, зовут Брекен из Данктона — эта система, как и Шибод, входит в число главных. Брекен достоин всяческого доверия. — У-Рох легонько кивнула и повернула голову в ту сторону, где среди теней в молчании стоял Брекен.
— Я расскажу тебе о Мандрейке, что родом из Шибода, расскажу о великих переменах, значение которых не дано понять никому... — Так Босвелл повел свой рассказ, говоря в традиционной манере, присущей летописцам, для которых истина важней всего на свете и которые обладают великим искусством вести разговор от сердца к сердцу.
Когда Келин, переводя его слова, назвал Мандрейка по имени, У-Рох едва заметно вздохнула, тихонько что-то пробормотала и окинула невидящим взором сначала Босвелла, а потом и всех остальных по очереди. Казалось, у нее внезапно прибавилось сил, и ей удалось слегка выпрямиться. Лицо ее выразило гордость, которую испытывает всякий, кто сумел справиться с трудной задачей. Она произнесла несколько слов, и Келин сразу же перевел их:
— Ах, Босвелл, жаль, что ты не самка, ведь тогда нам не понадобилось бы так много слов. Расскажи мне о Мандрейке, которого мне удалось спасти однажды, расскажи мне обо всем до конца, а я в ответ поведаю тебе правду.
И тогда Босвелл заговорил снова. Он рассказал о Данктоне и о том, как изменил жизнь системы Мандрейк, упомянул о Ребекке и о Руне, порой негромко спрашивая Брекена о подробностях, которых сам он не знал или не мог припомнить. И под конец едва слышным голосом он поведал ей о сражении у Камня и о гибели Мандрейка.
У-Рох вздохнула и покачала головой. Босвелл же продолжал рассказывать — о Седьмом Заветном Камне, о смерти Скита, об эпидемии чумы и обо всех событиях, явившихся причиной их появления в Шибоде. Слушая его, Брекен впервые понял связь этих событий с Мандрейком. Но затем он подумал, что они связаны и с Ребеккой, и с Босвеллом, и с Аффингтоном. И с Камнем. Все сплетено воедино.
Последовало долгое молчание, а затем заговорила У-Pox. Она приподнялась и как будто внезапно выросла, и очертания ее фигуры, одетой в серый мех, на котором пролегло множество морщин и складок, явственно проступили на фоне черной сланцевой плиты, служившей одной из стен в норе. Она говорила иначе, чем раньше, в голосе ее появилась напевность, и слова, что она произносила, исходили как будто не от нее, а от совсем молодой и полной сил самки, которой удалось пробиться сквозь толщу времени и вложить свой рассказ в уста той, в чьем одряхлевшем теле лишь едва-едва теплилась жизнь.
Hen wyf i, ni’th oddiweddaf...
Crai fy mryd rhag gofid haint...
Gorddyar adar; gwlyb naint.
Llewychyd lloer; oer dewaint.
Стара я и не понимаю тебя...
Недуг тяжелый гложет меня...
Птицы кричат, струится река,
Сияет луна, и ночь холодна.
Она говорила на шибодском языке, и Брекену показалось, что в ее устах он звучит ритмичнее и мелодичней, чем речь Брэна и других кротов, обитавших в долине. Келин принялся переводить, а ее голос сопровождал его рассказ словно прекрасный звучный аккомпанемент, без которого Брекен с Босвеллом не смогли бы до конца постигнуть смысл ее истории, пронизанной силой чувства, которое можно выразить лишь с помощью поэзии.
Сначала Брекен не вполне понял, о чем она говорит, но потом догадался, что ее рассказ не связное изложение событий, а скорее, вереница из множества образов и воспоминаний. Он подумал, что такое свободное изложение куда ярче, чем повествования, которые встречаются в хрониках летописцев. Она говорила о Мандрейке и присущей ему жизненной силе, которой были чужды покой и скука, положенные в удел обитателям уютных туннелей и нор.
Мандрейк, душе твоей неукротимой
Полет орла подобен над широким руслом
Реки многоводной. Будь я удачливей,
Ты отыскал бы путь к спасенью,
Но невезение мое определило твой удел.
И сердце мое от тоски иссохлось.
Вот ястреб внезапно к земле устремился —
Среди сланцевых плит пятном темнеет твой мех,
Темнеет среди склонов Шибода, и слышен вой
Гелерта.
Он черен подобно Ллин-дир-Арви.
Я исхудала, недуг меня гложет.
О Мандрейк, я прошу, услышь меня.
Ибо тебе суждено возвратиться,
Восстать из теней, залегших в толщах сланца.
Вновь я услышу шум твоих шагов.
Среди цветов, подобных звездам, ветер пляшет,
Снежинки испещрили листья папоротника.
Нет, ястреб меня уже не увидит,
Но круг замкнется победой моей.
Что это? Голые бока и склоны голые
И ни шерстинки, ни травинки,
Лишь когти ломкие, как одряхлевшая скала.
Листок этот вскоре ветром сорвет, Печален его удел.
Родившийся в этом году — старик,
Возродившийся через год полон сил.
Вот так суждено возродиться тебе,
И я разделю твою судьбу,
Ты снова будешь рядом со мной,
И черный Шибод услышит мой смех.
Но сердце мое источила тоска
За долгие годы разлуки с тобой,
И ветер свалил все деревья, что росли на горе.
О, как я смеялась, как выла метель,
Когда ты попался мне на пути.
Остыли озера, в них нет ни капли тепла,
Вороны поселились в Кастель-и-Гвине,
Там, где однажды прошел и ты, Где царит безмолвие Камня,
Где нерушимой твердыней высится Триффан.
От горя сжимается сердце:
Не довелось мне побывать там с тобою
И никогда уже не доведется.
Другой придет тебе на смену,
И ты тогда ко мне вернешься.
И он предстанет пред Камнями Кастель-и-Гвина,
Где неумолчно ветер воет,
Где нерушимой твердыней высится Триффан.
Ее напевный голос затих, Келин перевел последние из слов, и затем надолго воцарилась тишина. Брекен не сводил глаз с У-Pox, и пробужденные ею образы давнишних событий, великих стремлений и Мандрейка, о котором она говорила так, будто он не погиб, слились в его уме воедино, и мысли его обратились к Камням Шибода: он знал, что ему предстоит отправиться к ним.
Но сильней всего он почувствовал, как безгранична ее любовь к Мандрейку, как горюет она о том, что не сумела сделать все как надо, хоть и спасла его однажды. Слушая ее рассказ, ощущая, что за каждым из ее слов стоит правда, он наконец понял, что такая же любовь к Мандрейку жила в душе Ребекки. Он снова, уже в который раз, вспомнил, как ужасно кричал Мандрейк, когда появился на прогалине у Камня. И ведь он слышал его душераздирающие крики, но не сумел на них откликнуться. Да и кому дано унять такую страшную тоску? Откуда взять столько сил? Он снова посмотрел на У-Pox, и ему захотелось сказать ей что-нибудь, что хоть немного утешило бы ее.
— Расскажи ей о Ребекке,— внезапно проговорил он и, повернувшись к Келину, спросил: — Ты не сказал ей?
— Она все знает,— негромко проговорил Босвелл, и Келин кивнул.
— Нет, — настаивал Брекен, — пожалуйста, скажи ей, что я люблю Ребекку. — Он подумал, что, узнав об этом, У-Pox, которой пришлось столько лет провести в ожидании, поймет, что какая-то частица столь дорогого ее сердцу Мандрейка все же сохранилась. — Скажи ей об этом, — повторил Брекен, обращаясь к Келину.
Келин что-то негромко проговорил, повернувшись к У-Pox, и она перевела взгляд на Брекена. С трудом передвигаясь, она подошла к нему и прикоснулась к нему лапой.
— Dywedwch wrthyf sut un ydi Rebecca! — тихонько сказала она.
Брекен взглянул на Келина, ожидая, что тот переведет ее слова.
— Она сказала: «Пожалуйста, опиши мне Ребекку»,— перевел Келин.