Он держался приветливо, но с большим авторитетом и говорил с Меккинсом как с равным. Броум понравился Меккинсу, который гордился своим умением быстро определять, что представляет собой тот или иной крот. К тому же наступили неспокойные времена, и чем больше у тебя друзей, тем лучше. Поэтому он не таясь объяснил Броуму, что жизнь в его системе изменилась к худшему за время правления Мандрейка, который, как выяснилось, успел причинить луговым кротам немало горя, столкнувшись с ними на пути в Данктон. Меккинс упомянул и о том, что Рун готовится захватить власть, и о последствиях, которыми чревата ситуация для его родного Болотного Края.
Затем Меккинс рассказал Броуму о Ребекке, признав, что не может привести доводов, которые заставили бы луговых кротов предоставить ей убежище, кроме одного: как ему кажется, у Ребекки особый путь в жизни и судьба ее связана не только с парой кротышей. И Роза разделяет его мнение.
Броум отнесся к его словам с большим интересом, ему самому было о чем рассказать Меккинсу, первому из кротов, занимавших значительное положение в Данктонской системе, с которым ему довелось встретиться. Но сначала нужно было узнать еще кое-что.
— Скажи мне, Меккинс,— негромко проговорил он, — что тебе известно о Камне?
Броум заметил, что Меккинс отнесся к этому вопросу иначе, чем к предыдущим. Поведение его стало более непринужденным, словно ему удалось ненадолго отвлечься от мыслей об ответственности, лежащей на плечах главы хотя бы части системы, такой, как Болотный Край.
— Ты имеешь в виду Камень вообще? — спросил Меккинс. — Или именно Данктонский?
— А что, между Камнями есть различия? — ответил Броум вопросом на вопрос.
Меккинс замялся. Ему никогда не приходилось беседовать с кем-либо о Камне, даже после того, как он отправился к нему ради Ребекки и Камень откликнулся на его молитвы. С тех пор он преисполнился глубокого благоговения перед Камнем и ни с кем не заводил о нем разговоров, боясь, что его неправильно поймут. Наконец он сказал:
— Данктонский Камень обладает огромной силой. Возможно, он и поныне является подлинным центром системы, ведь поначалу, когда кроты обитали лишь на вершине холма, так и было. Однако стараниями Мандрейка и Руна, о которых я тебе уже рассказывал, мы утратили прежнюю связь с Камнем. — Меккинс помолчал немного и добавил: — Если тебя интересует мое мнение, мне кажется, важнее Камня в Данктоне ничего нет.
Броум кивнул. Судя по его виду, ответ Меккинса пришелся ему по душе, но он ничего не сказал вслух. Теперь настал его черед делиться мыслями, которые он очень долго хранил от всех в тайне. Преодолев последние колебания, Броум решил, что может довериться Меккинсу:
— Тебе придется учесть следующее: в нашей системе бытует представление, согласно которому данктонские кроты — злые колдуны, к их лесу опасно приближаться, а Камень на вершине холма, о котором все мы изрядно наслышаны, — дурной Камень. — Услышав это, Меккинс явно изумился. — Ну, так уж у нас сложилось. Впрочем, многие из здешних кротов верят в Камень как таковой, полагая, что ему следует поклоняться. Как и в любой другой системе, у нас есть свои ритуалы. Но система наша велика, и кроты в ней живут разные. В последние годы ситуация осложнилась из-за бесконечных смут и раздоров — нечто подобное происходит и у вас. Из разговоров с Розой я с удивлением узнал, что она несколько раз наведывалась к вашему Камню. «В нем вовсе нет ничего дурного», — сказала она мне. Однажды ночью я и сам решил сходить к Камню. Хотя эта затея казалась мне довольно рискованной, я ничего не мог поделать: словно неведомая сила погнала меня туда.
— Да! С Камнем именно так и бывает, — подтвердил Меккинс.
— Разумеется, я не нашел в нем ничего дурного, напротив... Мне вряд ли удастся описать впечатление, которое он произвел на меня.
— Ничего страшного, — с понимающей улыбкой сказал Меккинс, — я знаю, что ты имеешь в виду.
— Возможно, этим бы все и ограничилось, если бы не события, происшедшие в прошлом сентябре. Один из наших кротов погиб в Данктоне в бою за самку. Его брат Стоункроп является (точнее говоря, являлся, ведь теперь он уже не с нами), достойнейшим среди самых доблестных бойцов в нашей системе. Так вот, Стоункроп вознамерился отправиться с отрядом бойцов в Данктон и отомстить за гибель брата. Мне едва удалось их отговорить — если честно, меня испугала мысль о возможных последствиях. Но при этом я подумал: может быть, все же стоит совершить попытку вторгнуться в Данктон?
Меккинс вздрогнул от неожиданности, но Броум со смехом сказал:
— Не беспокойся. Выслушай сначала до конца. Поразмыслив, я заключил, что, кроме Камня, нам в Данктоне ничего не нужно, вернее, даже не Камня, а доступа к Камню. У наших кротов появилась бы своего рода точка опоры, и тогда, возможно, наконец затихли бы бессмысленные распри, мешающие нам жить. И ведь, по сути дела, Луга занимают половину Данктонского Холма, не так ли? А если рассматривать наши две системы как единое целое, получается, что Камень как раз в самом его центре?
Меккинса охватила неподдельная тревога. Он успел понять, к чему ведут все эти речи.
Броум продолжал говорить:
— Я упомянул об этом вот почему: если тебе понадобится мое содействие для того, чтобы отстоять в борьбе против Руна Болотный Край (а мне кажется, оно тебе не помешает), я в свою очередь попрошу тебя оказать помощь мне. Пойми, территория нам не нужна, нужен лишь доступ к Камню.
— Это ты сейчас так думаешь, — скептически заметил Меккинс.
— Кто знает, что будет завтра, — ответил Броум. — Но пока это могло бы положить конец убийствам и распрям между жителями двух наших систем, а также внутренним раздорам.
— Ну и чем, по-твоему, я могу тебе помочь? — спросил Меккинс.
— Понятия не имею, — ответил Броум. — Но после разговора с Розой мне стало казаться, будто ей известно, что тебе предстоит сыграть в будущем более значительную роль, чем ты предполагаешь.
Меккинс и Броум застыли, глядя друг на друга. Оба думали о грядущих великих событиях, которым суждено вскоре изменить все, к чему они привыкли. По прошествии некоторого времени Меккинс сказал с улыбкой:
— Знаешь, Броум, ты удивительный крот. У нас в Данктоне очень не хватает таких, как ты.
Броум рассмеялся и легонько хлопнул его по плечу, скрепив таким образом узы возникшей между ними симпатии.
— Кстати, — сказал он, — если твоя Ребекка и есть та самка, на которую пал выбор Кеана, о чем ты, как я заметил, и словом не обмолвился, посоветуй ей держать это в секрете. Видишь ли, убийство Кеана вызвало негодование среди луговых кротов. Кроме того, многие любили Стоункропа и теперь скучают по нему. Если выяснится, что она хотя бы косвенно связана со смертью Кеана и с тем, что Стоункроп покинул систему, ей не миновать неприятностей.
Меккинс уклончиво улыбнулся и поднялся, намереваясь уйти.
— Так это она? — спросил Броум.
— Да, — ответил Меккинс, который терпеть не мог вранья.
— Видимо, таких, как она, немного на свете, — сказал Броум.
— Это верно, — ответил Меккинс, и на этом их разговор закончился.
Меккинс ненадолго наведался к Розе, передал Ребекке совет Броума и поспешил обратно в Данктонский Лес в надежде выяснить, что там происходит.
Ребекке нигде не доводилось видеть такого очаровательного беспорядка, как в норе у Розы. Кротыши не уставали бродить по ней, рассматривая разные предметы, изумляясь и радуясь. Стены туннелей не отличались тщательностью отделки, но создавали атмосферу уюта. Кое-где из стен выступали округлые края камней — Розе они нравились.
У самого входа лежали в кучке засушенные листья и цветки ясменника. По словам Розы, их запах, похожий на аромат кумарина, как ничто другое, напоминает вернувшемуся домой кроту о том, что мыслить здраво куда проще у себя в норе, чем за ее пределами. Рядом виднелись горки буковых орешков и ягод черной бузины, засохшие, сморщившиеся и ставшие очень крепкими.
Кое-где в полу попадались кусочки кремня. Самый большой и плоский Роза использовала для измельчения трав, а рядом с ним валялись обрывки листьев шандры, от которых исходил аромат, слегка отдававший тимьяном. Стоило кроту оказаться в этом уголке норы и закрыть глаза, как на него накатывала благоуханная волна и ему начинало казаться, будто он стоит среди открытого поля.
— Да, да, моя радость, вот поэтому мне не удается растолочь их до конца. Всякий раз, как я берусь за это дело, дивный запах заставляет меня позабыть обо всем! — сказала Роза, объясняя, почему повсюду разбросаны стебли и листки шандры, которые она и не думает никуда убирать.
Возле дальней стены, напротив входа, Роза соорудила себе неповторимое гнездо — подстилка состояла из листьев голубого плюща, перемешанных с лепестками цветов шиповника и дикой лаванды. Однажды Роза разрешила Виолете провести там ночь. Наутро Виолета пожаловалась, сказав, что ей было жестко и неудобно спать. И неудивительно, ведь часть собранных Розой и сложенных поблизости ягод шиповника «каким-то непонятным образом» закатились под гнездо, а Роза этого даже не заметила.
Возле одной из стен лежал сухой панцирь жука-кардинала, который Роза ни за что не хотела выбрасывать. «Ведь он заполз сюда однажды летним днем и мирно провел тут вечерок, наблюдая за тем, как я хлопочу — не припомню, чем именно я занималась, — а потом вдруг взял и умер!» Виолете жук не слишком нравился, но Комфри не мог налюбоваться его цветом — точь-в-точь как темно-красная охра — и тусклым блеском неподвижным крылышек.
В центре норы находился причудливый продолговатый камень с розоватыми и голубоватыми вкраплениями, украшенный разными сухими листьями и травами, зелень которых слегка поблекла под слоем пыли. Казалось, он постоянно меняет форму в зависимости от времени дня и угла зрения. «О нет, меняется не камень, — объяснила однажды Ребекке Роза, — меняешься ты сама».
Обитавшая в этой благоуханной норе Роза всю жизнь лечила данктонских и луговых кротов, не делая между ними никаких различий. Ее долгая жизнь приближалась к концу, и вот теперь, на исходе холодного января, Ребекка пришла к ней, спасаясь от преследования. Даже за время, истекшее с момента их последней встречи, происшедшей перед Самой Долгой Ночью, Роза заметно ослабла и постарела. Из-за болей в плечах и задних лапах она старалась теперь двигаться поменьше и поэтому ложилась так, чтобы наблюдать за сновавшими по норе кротышами и Ребеккой, не поворачивая головы. Розе всегда хотелось видеть глаза тех, с кем она разговаривает, а ее собственные глаза по-прежнему светились теплом и покоем, несмотря на донимавшую ее боль.