Однажды в непроницаемом тумане они сбились с пути и заблудились в пустыне. С помощью местного следопыта наконец-то вышли на нужную тропу. Но этот инцидент чуть не закончился печально. Друг проводника рассказал жителям близлежащей деревни о происшедшем. Туземцы приняли чужаков-европейцев за работорговцев. В одно мгновение те были окружены галдящими аборигенами. Любая попытка сопротивления граничила с самоубийством. Только чудом Брем и барон удержались от искушения применить пистолеты. К счастью, какой-то арабский торговец, проезжавший мимо, смог наконец прояснить ситуацию и успокоить возмущенных африканцев.
Тем временем южный ветер принес жару. Воздух наполнился пылью. Нагретые тела покрылись обильным потом. Двигаться вперед днем стало просто невыносимо. 6 июня Брем вернулся из Тендара с Петериком, который искал здесь полезные ископаемые. Благодаря его препаратам удалось снять у юноши приступы дизентерии.
Дневная жара вынуждала двигаться по ночам. Перед началом короткого сезона дождей такие ночные рейды стали удачным способом преодолевать большие расстояния в относительно комфортных условиях. При свете звезд и зарниц ближних гроз двигались быстро, в относительной прохладе. Местные жители чрезвычайно неохотно сдавали в наем вьючных животных, даже если за них предлагали двойную цену. Слишком сильна в них была ненависть к белым, которые лишили их земли и теперь отнимали свободу, — даже сильнее, чем желание получить прямую выгоду!
День 23 июня 1848 года стал для юного Брема самым тяжким за все время странствий. Сломленный лихорадкой, он больше не мог сидеть в седле. Попросив воды, он устроился в тени мимозы и отдал себя на волю провидения. Но барон заставил его продолжить путь.
«У меня опять сделалась лихорадка, и я, сидя на верблюде, страдал больше чем когда-либо. В полдень зной сделался страшным. При этом лихорадочное состояние так усилилось, что я у каждого дерева слезал с верблюда, чтобы защититься от палящих лучей солнца и хоть на минуту ощутить прохладу. Усердно молил я барона и служителей дать мне лишь несколько капель воды, потому что мне ничего более не нужно, и оставить меня тут на дороге; я готов хоть умереть, лишь бы не подвергаться пытке карабкаться в седло. Никогда я не чувствовал себя таким несчастным. Когда барон или честный старый Гитерендо снова принуждали меня к езде, я считал их своими лютыми врагами, а между тем они выбивались из сил, чтобы как-нибудь облегчить мои страдания. Описать их мне кажется невозможно. В Европе самый жалкий бедняк в подобных обстоятельствах найдет себе прохладный приют — какое-нибудь место, где может полежать спокойно. А я, палимый снаружи африканским тропическим солнцем, чувствовал, как разгоряченная лихорадкою кровь распирает мне жилы, едва сохраняя сознание висел на спине верблюда, да еще должен был изловчаться, чтобы не упасть с высокого седла; мое тело сотрясалось от озноба, который колотил меня наперекор жгучему зною.
Никакими словами нельзя описать мучений лихорадочного пароксизма, когда едешь на верблюде, в полуденную пору, через пустыню внутренней Африки, облитую отвесными лучами неумолимого солнца».
На следующий день стали наконец видны воды «Белой реки». Страна с адским климатом оказалась позади. Все страдания вскоре были забыты. После долгих лишений можно было насладиться свежей водой и пересесть на лодку. Ожесточенные порывы ветра быстро гнали небольшую барку вниз по течению.
Хартум встретил их проливным дождем. После четырехмесячного путешествия они вернулись на базу с огромной коллекцией. Беспокойства Брема о зверинце оказались напрасными: все его друзья были в хорошем состоянии. Большой двор нового дома, где они расположились по возвращении, давал Брему больше возможностей для временного устройства дорожного зоопарка.
Сезон дождей начался в том году сравнительно поздно, и это помогло группе совершить ряд удачных охотничьих вылазок. С середины июля случались некоторые кратковременные грозы, но только в начале августа начались одна за другой бури, активно мешавшие их путешествиям.
3 августа Альфред отправил родителям подробный отчет о поездке, в котором очень подробно писал отцу об африканском мире пернатых. Впервые Брем позволил себе нелицеприятные высказывания в адрес барона, с которым он уже с февраля имел несколько тяжелых стычек. «Коллекции оказались целиком на мне, а барон ездит, куда ему вздумается, навесив все дела на меня».
В общем, поездка в Кордофан была не самым приятным воспоминанием Брема.
«Кордофан во всех отношениях наихудшая страна из тех, что я знаю, вода здесь имеется только в сезон дождей, а так путник вынужден ограничиваться скромными запасами из бурдюков, часто грязных, и вода эта часто малопригодна для питья. Леса состоят из небольших низкорослых кустов мимозы с устрашающими шипам и, как правило, без листвы, что делает их весьма неприглядными. Земля покрыта колючками и травой, растущей буквально на глазах, — под названием асканит, с мелкими страшными шипами, которые через одежду проникают в кожу, заставляя ее гноиться… Селения арабов все в бедственном положении находятся вдали от оживленных дорог, в 2, 5 и даже 12 часах езды друг от друга».
В письме Брем сообщал родителям, что он не собирается пока возвращаться домой.
«Мы получили тут известия о беспорядках во Франции, Германии, Италии. Буду осваивать здесь ремесло натуралиста. Это моя судьба, и я не стану ни кем иным, как естествоиспытателем. Я не хочу домой. Так же как невозможно вывести из дуба ель, так и у рентердорфского пастора может быть только сын-натуралист».
Свои соображения он изложил Мюллеру, которого просил оставить его здесь для сбора коллекций и изучения животных.
В начале июня ситуация прояснилась. Стало понятно, почему так долго не приходили деньги для продолжения экспедиции. Дедушка Мюллера, спонсировавший поездку, неожиданно умер, и барон для урегулирования вопросов наследства срочно возвратился домой.
Возвращение в Каир
Когда прибыла остальная часть денег, путешественники стали готовиться к обратной дороге. Генерал-губернатор щедро приказал выдать в полное их распоряжение две небольшие гибкие лодки, которые обычно перевозят лес на север. На них было достаточно свободного места, что также явилось немаловажным фактором при транспортировке животных. Наутро 29 августа подняли парус и 3 сентября были уже в устье Атбары, последнего притока Нила.
В Бербере команда приготовила судно для последнего опасного участка у порогов. Вскоре пустыня уже тянулась бахромой по берегам реки. Брем обязательно хотел увидеть те грандиозные памятники древней культуры, которые на пути в ту сторону он не смог посмотреть. Комплекс пирамид Мероэ давал прекрасную возможность приобщиться к древностям. Построенные из песчаника памятники сильно разрушились[10].
Поселок Абу-Хамед, ворота в Нубийскую пустыню, знаменовал собой начало опасного участка водного пути. Команда умело и решительно преодолела все коварные места.
Храмовые комплексы Напаты, расположенные у подножия священной горы Баркал, оказались полностью разрушенными.[11]
Царские гробницы в целом были похожи на пирамиды области Мероэ, хотя они гораздо меньше, чем пирамиды в Гизе. Например, если длина стороны Великой пирамиды 233 метра, то расположенные на небольшой территории «пирамидки» Мероэ и Напаты имеют длину стороны 10, а высоту всего 20 метров.
После монотонных пустынных берегов нубийское побережье Нила порадовало хоть некоторым разнообразием: появились финиковые пальмы и зеленые поля. Около Эд-Деббы путешественники достигли точки, где в прошлый раз сошли с лодки и двинулись пешком.
В Дондоле путешественники позволили себе несколько выходных, которые были использованы для орнитологической охоты, принесшей большую добычу.
Между тем близился главный рискованный порог в Вади-Хальфе. Европейцам неоднократно говорили об опасностях, которые грозят при преодолении этого участка реки. Однако Брем и Мюллер были непреклонны в своем решении плыть этим путем. Но надо было позаботиться хотя бы о бесценных коллекциях — они ни в коем случае не должны были пропасть. Под присмотром слуги Али Арха коллекции были выгружены на берег. Нубийским же спутникам была предоставлена свобода выбора — и никто из них не решился плыть через пороги. Капитан, старый и опытный речной волк, в последний раз попытался уговорить молодых людей сойти на берег, однако те не внимали никаким мудрым советам.
И вот настал долгожданный, но страшный день 5 октября. Кораблик дрейфовал в направлении скального лабиринта.
«5 октября. На закате солнца палуба маленького корабля оживилась. Пришли важные рейсы, люди опытные и бывалые, бодрые и крепкие матросы — и все предлагали нам свою помощь. Лоцман выбрал из них лучших и наиболее крепких. По нашему желанию, пришел наконец и беллаль, наш прежний старый рейс, пришедший помочь молодым людям своими советами. У каждого весла стало по два гребца, а на руле трое лоцманов. На берегу поставили матроса с громадным деревянным молотком, который должен был развязать канат, державший нашу лодку. Он уж был готов.
— Мужи и сыны Нубии, читайте фатха, — скомандовал беллаль. И все присутствовавшие хором громким голосом стали произносить первые строки вечной книги — Корана.
— Помилуй нас, Господи, от беса, окамененного Тобою!
— Во имя Всемилостивейшего!
— Слава и хвала Создателю, Всеблагому, Царствующему в день судный! Тебе послужим, Тебе помолимся, да направишь нас на истинный путь, на путь тех, к которым Ты милостив, а не на тот путь, по которому ходят заблудшие, возбудившие праведный гнев Твой! Аминь!