Гирион не стал противиться воле пастыря, хотя сам он предпочел бы спуститься в подвал и встретиться лицом к лицу с тем, кто там прячется. В том, что источник Скверны именно внизу, гиритец не сомневался. Опыт подсказывал ему, что гниль всегда жмется к земле, там не слышно молитв и не видно солнечного света.
Гирион чувствовал, как что-то темное замерло в тревожном ожидании, и двуручный меч храмовника с шелестом покинул заплечные крепления. В слишком узких, для крупного монаха, помещениях от грозного оружия было мало проку, но нечеловеческая сила Гириона вполне позволяла ему наносить и колющие атаки клинком, который смог бы удержать далеко не каждый мужчина.
— То, что прячется внизу от света Гирита, никуда не денется, брат. Оно застигнуто врасплох и зажато в угол, а посему будет драться до последнего. — Алектис почувствовал сомнения Гириона. — Я не хочу, чтобы в разгар боя нам ударили в спину. Поднимайся сразу на последний этаж.
Рыцарь-защитник кивнул, признавая правоту пастыря, и его латный сапог опустился на первую ступень, жалобно скрипнувшую под весом монаха.
Подниматься Гириону пришлось боком, так как его ноги оказались слишком крупны для ступеней. Алектис, некоторое время стоявший внизу и смотревший на спуск, ведущий в подвал, пробормотал короткую молитву Гириту и огляделся. Взгляд пастыря стал пустым, сейчас он более явственно ощущал присутствие Скверны, пропитавшей эти стены. То, что показалось ему неясным видением на улице, сейчас превращалось в отчетливую тень. Сосредоточившись, храмовник начал шептать молитву богу-защитнику: — Тот, кто защищает нас от Скверны, тот, кто дает детям своим силу служить своим щитом, тот, кто ведет нас по праведному пути, прошу, освети это место, разгони мрак и позволь мне увидеть истинное Зло, дабы сокрушить его, во имя твое.
Последнее слово короткой молитвы сорвалось с губ храмовника, вместе с горестным вздохом. Гирит Защитник, как и прежде, не обращал свой взор на тех, кто называл себя его детьми. Нынешние гиритцы обладали лишь малой толикой былого могущества ордена, и от этого у Алектиса щемило в груди.
Никто из ныне живущих храмовников точно не знал, почему их бог отвернулся от них, никто не ведал, чем они провинились перед Гиритом и каждый боялся думать о том, что будет с орденом дальше.
Все больше и больше братьев Алектиса погибали, практически лишенные благословения. Те, кого боевые братья называли пастырями, сами с трудом находили отблески серебристого света в окружающем мраке, из последних сил стараясь провести всех по неясному пути.
Но монахи продолжали держать все это втайне от жителей Ариарда, в чьих глазах они до сих пор оставалась единственными защитниками. Освященное древнее оружие и броня, передававшиеся теперь от погибшего гиритца — воина тому новичку, что должен сменить его, да остатки дара пастырей — все, что некогда могущественный орден мог сейчас противопоставить Скверне.
Выращенные на непрекращающихся молитвах, нынешние храмовники уступали в силе своим предшественникам все больше и больше, и гибли гораздо быстрее, не в силах на равных сражаться с крепнущими силами Зла. Каждый раз, когда в храм-монастырь приносили новорожденных младенцев, Алектису становилось горько от осознания того, какая судьба уготована невинным детям.
Только несгибаемая воля и нерушимая вера помогали пастырю не сойти с выбранного пути. Он был убежден, что все происходящее это испытание, которое Гирит выбрал для своих детей. Если они будут стойкими, если они не убоятся судьбы и продолжат служить щитом бога, то он вновь обратит свой милостивый взор в их сторону.
Вот во что верил Алектис и те рыцари, что сейчас отправились с ним. Они не отступят, пусть даже в конце пути их ждет смерть, они с честью будут идти к своей цели и сбросят свое бремя, бремя бездушных. Таково их проклятье и их путь.
Решительно сжав кулаки, пастырь ступил на лестницу и сразу же почувствовал слабое биение Бездны наверху. Алектис поспешно склонил голову, возблагодарив Гирита за это короткое видение и за то, что он позволил ему еще раз послужить проводником своей божественной воли. На миг в разуме пастыря зародилась мысль о возвращении божьей милости. Смогут ли они отыскать ответы в обители Нерушимых Врат? — Мы сможем, или же погибнем, пытаясь, как и те, кто отправился в Оскверненные земли до нас. — Произнес Алектис, обращаясь к самому себе, но Гирион его услышал.
Рыцарь-защитник был полностью согласен с пастырем. Он, как и его братья видели свой священный долг перед Гиритом в том, чтобы служить щитом от Скверны. Но без благословения бога орден, рано или поздно, сгинет и тогда ничто больше не сдержит тьму. Пока ее продвижению мешала стена Святой Преграды, воздвигнутая на останках павших в бою сидонитов. Мощь Стены не вызывала сомнения в том, что Сидоний Воздаятель, по-прежнему, благоволит тем, кто отдал свои жизни сражаясь со Злом.
Гирион надеялся, что в главной обители сидонитов они смогут отыскать то, что поможет им самим вновь обрести благословение. Это был единственный шанс и, если потребуется, Гирион готов был отдать свою жизнь, лишь бы почувствовать прикосновение бога Защитника и вернуть ордену былую мощь.
Гиритцы неоднократно пытались отбить утерянную обитель сидонитов, но раз за разом терпели неудачу. Сейчас, у пастырей появилась какая-то призрачная надежда, и они пошли на осознанный риск. Если нынешняя миссия потерпит неудачу, орден долго не оправится от потерь, если оправится вообще. Для тех же, кто вызвался отправиться в проклятые земли, оставалось только два пути — победа или смерть.
Гирион был готов и к тому и к другому. — Наверх. — Алектис догнал рыцаря-защитника. — Поспешим. Оставался еще подвал. Что бы там не таилось, его тщательно скрывали и Алектис со стыдом готов был признать, что проходя по улице, он почувствовал кого-то из прокаженных, а не то, что вызвало само распространение Скверны. Решив придерживаться первоначального плана, пастырь двинулся следом за рыцарем-защитником.
К тому моменту, когда Алектис перешагнул через последнюю ступень, Гирион уже стоял в центре небольшой комнаты, поочередно глядя на три двери, ведущие в разные стороны.
— Сюда. — Пастырь сразу же указал в сторону дальней стены, вдоль которой тянулась полка с горшками с торчащими из них сухими стеблями, утратившими свои цветы и уродливо изогнувшими серые стебли в потрескавшихся горшка.
Присмотревшись, пастырь увидел, что умершие растения погружены отнюдь не в землю, а в бурый перегной, в котором копошились склизкие черви, один вид которых вызывал омерзение. Под полкой полусидел, полулежал игрушечный медведь. Потрепанную мягкую ткань в некоторых местах покрывала коричневая корка, в которой угадывалась запекшаяся кровь, места, где ранее находились бусинки — глаза, были вырваны, что придавало игрушке весьма неприятный вид. Больше Алектис ничего рассмотреть не успел, так как Гирион начал действовать.
Сделав два широких шага, храмовник ногой ударил по замку, сорвав дверь с петель и вышибив доски косяка. Дерево еще не успело коснуться пола, когда рыцарь уже оказался внутри небольшой комнаты, чьи окна оказались плотно зашторены.
В ноздри бездушного сразу же ударил мерзкий смрад Скверны. Не замедляя шага, Гирион двигался вперед, давя сапогами детские игрушки и пачкая уличной грязью мягкий ковер, не сводя глаз с узкой кровати, отгороженной цветной занавеской, сейчас больше напоминающей творение безумного художника, использовавшего вместо красок кровь.
Разноцветная ткань потускнела и ссохлась, так что теперь нельзя было угадать, что изображалось на ней ранее. Но это не интересовало гиритца, так как он отчетливо видел богомерзкие символы нанесенные кровью поверх выцветших рисунков. Срывая занавеску и одновременно отводя назад меч для удара, храмовник скривился от омерзения, вызванного прикосновением к нечестивым символам.
— Игрушка… Вы не видели…
Тускло сверкнувший клинок Гириона пронзил сутулую и чрезвычайно худую женщину насквозь, не дав ей договорить. Отточенное лезвие легко пробило впалую грудь, выйдя из спины. Покрытое кровоточащими язвами лицо исказила гримаса боли. Бесцветные, потрескавшиеся губы искривились, обнажая почерневшие, начавшие крошиться зубы и в лицо гиритцу ударил отвратительный смрад.
— Игрушка… — руки женщины, заканчивающиеся начавшими срастаться пальцами и длинными когтями, беспомощно заскользили по широкому лезвию. — Вы не видели? — Она подняла невидящие, превратившиеся в бельма глаза на Гириона.
Гиритец не ответил и мощным рывком послал свое оружие вертикально вверх. Рыцарь — защитник никогда не колебался перед лицом Скверны, в этот раз смотревшей на него когда-то человеческими глазами. Благословенная сталь без труда рассекла кости женщины, разрубив ее почти пополам и покинув тело, перебив ключицу. Взметнувшееся было вверх лезвие, швырнуло кровавые капли на стены и потолок и резко рухнуло вниз, вторым ударом лишая прокаженную головы и плеча правой руки.
Безразлично переступив через бездыханное тело, Гирион взглянул на кровать. Тонкие губы рыцаря плотно сжались, и в голубых, как ясное небо глазах, сверкнул праведный гнев.
— Скверна не щадит никого, брат. — Встав рядом с рыцарем-защитником, Алектис взглянул на распростертое средь измазанных кровью простыней тело ребенка, крепко привязанное к спинке и ножкам грязными тряпками. На краешке изодранной ткани, пастырь увидел буквы на древнеимперском, складывающиеся в слова молитвы к Лигее Благодетельнице. Даже прикосновение ткани, благословленной молитвой, причиняло существу, рожденному человеком, но переставшего им быть, нестерпимую боль.
Тьма уже получила абсолютную власть над мальчиком, и он почти утратил человеческий облик: волосы облезли с морщинистой головы, усеянной множеством рогов, нос запал, рот превратился в разверзнутую пасть с длинными клыками и раздвоенным языком. Но страшнее всего были глаза — два бескрайних океана абсолютной тьмы, в которых плескалось яростное безумие.
То, что когда-то было человеком, теперь шипело богохульные речи, роняя на тощую грудь, дурно пахнущую слюну. Неестественно изогнутые сразу в несколь