Небо проясняется. «Неужели было необходимо убивать отца? Разве не нашлось другого выхода?» Подобные вопросы возникают всегда: неужели было необходимо сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? В письме мама призналась, что у нее не было выбора и она должна была убить отца. А перед смертью она говорила моему сыну: «К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать». Она намеренно не писала ничего, что могло бы послужить ей оправданием.
Цианистый калий, атомные бомбы, Холокост, массовые убийства в Нанкине… Неужели это все было необходимо? Мама полагает, что после этих катастроф бесполезно задавать подобные вопросы. Возможно, все, что нам остается, — попытаться понять причины, толкнувшие людей на преступления.
Мне кажется, маме удалось освободиться от тяжелого чувства вины: она выбрала собственную смерть так же, как некогда выбрала смерть для своего отца. Тем не менее, она, я думаю, не сожалела о том, что положила конец его жестокостям.
Быстрым легким шагом я направляюсь к дому. Кладбище остается позади.
На следующее утро, когда я уже собралась уходить в школу, зазвонил телефон. Снимаю трубку и слышу голос мальчика, который работает в цветочном магазине, — он доставляет цветы покупателям:
— Госпожа, у нас закончились камелии.
— Уже? На прошлой неделе я заказывала новую партию, так ведь?
— Да, знаю. Но вчера кто-то купил все камелии, так сказала Мадока.
— Ладно, сегодня вечером привезу еще.
Кладу трубку и звоню Мадоке — продавщице в нашем магазине.
— Ты запомнила человека, купившего все камелии? Такое редко случается.
— Да, это был пожилой мужчина, и он не говорил по-французски.
— Спасибо…
Я вешаю трубку.
Вечером мы с сыном сидим на кухне. После ужина мы едим салат из фруктов и пьем мятный отвар. Думаю о маме. Настой из трав всегда нравился ей больше, чем японский чай. Сын рассказывает о своих друзьях, о школе, о занятиях. И вдруг спрашивает меня, словно неожиданно вспомнив что-то:
— Мама, ты сегодня ходила на кладбище?
— Нет. А что?
— На бабушкиной могиле лежат камелии. Я думал, это ты их принесла. Кто же тогда приходил?
— Он здесь! Это конечно же он! — воскликнула я.
— Кто «он»?
В глазах сына удивление.
— Человек, которого бабушка просила найти. Ее сводный брат, — отвечаю я.
— Сводный брат? Я всегда думал, что она была в него влюблена. Значит, я ошибся, — сказал он разочарованно. — Где же он теперь? Надеюсь, он хоть заглянет к нам.
Я промолчала. Допиваю настой из мяты и верчу в руках пустую чашку. Долгое время мы не говорим друг другу ни слова. Слышно только тиканье часов. Мама любила именно такую тишину.
Я собралась было сказать что-то сыну, как позвонили в дверь. Мы переглянулись. Встаю из-за стола и иду открывать. На пороге в темноте стоит пожилой мужчина — он поклонился, сняв шляпу. В его лице я узнаю маму и своего сына.
— Добрый вечер, меня зовут Юкио Такагаши…
ХАМАГУРИ
Мама останавливается возле дома, обнесенного оградой. В палисаднике цветут гортензии — голубые, розовые, белые… На лепестках и на листьях еще блестят капли утреннего дождя. Между деревянными перекладинами забора улитка. Она ползет, выставив рожки. Осторожно касаюсь их кончиками пальцев. Улитка тут же прячется в свою раковину, как черепаха в панцирь. За забором старик собирает мелкие камешки и складывает их в ведро. На нем длинный белый халат, похожий на платье. Со двора доносятся крики детей: я прислушиваюсь, затаив дыхание. Должно быть, дети за домом. Хватаюсь за край маминой юбки.
Мама говорит:
— Все в порядке, Юкио. Вот церковь, где я начну работать с завтрашнего дня. Пока я буду на работе, ты поиграешь с детьми, они хорошие. У тебя появится много друзей.
— Я боюсь. Мама, можно мне остаться с тобой? Я не буду тебе мешать.
— Будь смелее. Тебе уже четыре года! Здесь ни у кого нет ни папы, ни мамы.
— Как у улиток? — спрашиваю я.
Мама удивленно смотрит на меня:
— Что?
— Одзисан сказал, что у улиток нет родителей.
Мама опускает глаза.
— Где спят эти дети? — снова спрашиваю я.
— В маленьком доме позади церкви. Те, что постарше, сейчас в школе. А младшие целый день здесь. Понимаешь?
Я не отвечаю. Я думаю о ней, моей единственной подруге. Соседские дети никогда со мной не играют. Они кидаются камнями и загораживают мне дорогу, когда я иду домой, окружают меня, толкаются и плюются. Они все старше меня. И никто не останавливает их. Я жду, пока они не уйдут сами. Они называют меня непонятными словами: «Тетенашиго!» или «Сын байшунфу!» Но я никогда не рассказываю об этом маме, потому что не хочу ее огорчать.
— А она тоже придет? — спрашиваю я маму.
Мама качает головой:
— Нет. С ней ты поиграешь в парке.
Мама толкает деревянную калитку. Я иду за ней. В первый раз вижу здание, которое называют церковью. Снаружи оно не отличается от обычного дома ничем, кроме двух перекрещенных жердочек, прикрепленных к стене над входом.
— Добрый день, Шинпу-сама! — обращается мама к незнакомому мне человеку.
Он оборачивается:
— Марико!
И подходит к нам. У него борода. Никогда еще я не видел такого высокого человека. Мне страшно, я прячусь за маму. Он наклоняется ко мне, улыбаясь. Зубы у него белые и большие, совсем не такие, как у остальных взрослых, которых я встречал. Он пытается взять меня за руку. А я не хочу. Длинный нос, карие глаза, светлая кожа. До сих пор я не видел ничего похожего.
— Ты Юкио, верно? — говорит он мне ласково.
Он странно выговаривает слова. Я не отвечаю.
— Стесняется, — объясняет мама.
Мы заходим в узкую переднюю и разуваемся. Рядом просторная комната с татами на полу. Там нет ничего, кроме деревянной статуи женщины. Мама разговаривает с человеком, которого она назвала «Шинпу-сама». Я разглядываю статую. Она выше мамы. Женщина держит на руках ребенка, на голове у нее длинное покрывало. Глаза без зрачков. Накидка до полу, как у того человека с бородой. Я дотрагиваюсь до статуи.
— Кто эта женщина с ребенком? — спрашиваю я маму.
Мама оборачивается и говорит:
— Это мать Кирисуто. Ее зовут Мария.
— Кто такой Кирисуто? — спрашиваю я снова.
— Сын Ками-сама, — отвечает человек с бородой.
Я не понимаю:
— Разве у Ками-сама был ребенок? Его отец — Ками-сама? Странно!
— Это не странно, Юкио, — одергивает меня мама.
Человек с бородой улыбается:
— Ты совершенно прав.
Мы подходим к окну и смотрим на детей в саду. Их пятеро или шестеро. Они играют в прятки. Неподалеку женщина в кимоно набирает воду из колодца: она стирает белье. Сад окружен живой изгородью, которая выше той женщины. Я встаю на цыпочки. Человек с бородой хватает меня под мышки и поднимает над подоконником — теперь поверх изгороди я вижу соседний дом. На веранде сидит мужчина и курит трубку.
— Как высоко! — кричу я, тянусь рукой к потолку и касаюсь его. Шинпу-сама берет меня на руки и гладит по голове.
— Нравится? — спрашивает он.
— Да! Я хочу стать таким же большим, как вы.
Он улыбается:
— Ты станешь большим, когда будешь взрослым.
Перебирая пальцами его черную бороду, я говорю:
— Я не хочу становиться взрослым, я хочу только вырасти большим.
— Зачем? — удивляется он.
— Чтобы быть сильным. Чтобы давать сдачи мальчишкам, которые кидаются в меня камнями, и защищать маму от злых соседей.
Он посмотрел на меня. В его глазах я заметил слезы. Он крепко прижал меня к себе, а потом опустил на землю.
— Хочешь поиграть в саду?
— Да!
Открыв дверь, расположенную рядом с окном, он окликнул женщину, которая стирала белье.
— Вот мальчик, о котором я говорил вчера. Его зовут Юкио.
Женщина в кимоно идет к нам, вытирая руки о длинный фартук.
— А, так это ты, Юкио! — улыбается она. — Мы тебя ждали. Пойдем.
Отыскав в передней свои башмаки, я спускаюсь в сад. Женщина берет меня за руку. Оборачиваюсь и смотрю на маму: она едва заметно улыбается мне.
В том доме, кроме моей мамы, есть еще две женщины: одна готовит еду, другая следит за детьми. Мама помогает им, особенно пожилой женщине, которая работает на кухне. Утром и вечером взрослые моют посуду и убираются. Если нужно что-нибудь починить, в церковь приходит мастер. Он также приносит бесплатные лекарства. Но он тут не работает. Говорят, это друг Шинпу-сама.
Оказывается, Шинпу-сама приехал из другой, далекой страны.
Маму здесь называют онэсан. Для всех мы брат и сестра. Я даже не говорю ей «мама», в церкви этого слова не существует. Но я не могу звать ее онэсан. Поэтому я не разговариваю с мамой, пока она работает.
Я играю, ем, отдыхаю после обеда с моими ровесниками или детьми помладше. Прежде чем сесть за обеденный стол, все молятся и поют. Я не понимаю слов, но стараюсь повторять за остальными. После ужина все начинают готовиться ко сну. Мы с мамой уходим, не прощаясь.
Так проходит несколько недель. Теперь я умею произносить «Шинпу-сама». Мне нравится в церкви. Никто из детей не обижает меня. Взрослые очень внимательны к нам с мамой.
Если стоит хорошая погода, то сразу после ужина мы идем в парк, который рядом с нашим домом. Если она со своим отцом уже там, мама оставляет меня с ними и возвращается домой или уходит за покупками. Мы с ней играем до тех пор, пока мама не забирает меня. Наверное, ее отец дружит с мамой. Я зову его Одзисан. Иногда он навешает нас. Я не знаю, где она живет, потому что мы с мамой никогда не были у них дома.
Однажды мама заставила меня пообещать, что я никому не расскажу ни о ней, ни об Одзисане, ни особенно о том, что он приходит к нам. Мама не объяснила — почему.
Он приходит к нам только ночью и уже без нее. Приносит мне игрушки и книжки с картинками. Мы ужинаем, потом он играет со мной. Когда я ложусь спать, он еще у нас. Засыпая, я слышу их с мамой голоса. Но он никогда у нас не ночует.