— Выходит, американцы первыми подтолкнули Японию к войне.
— Не важно, кто был первым. Противостояние началось еще в годы русско-японской войны, которая велась за территории Маньчжурии и Кореи. Япония выиграла благодаря поддержке союзников — Америки и Англии, которые не хотели, чтобы Россия или Япония распространили свое влияние на азиатские страны.
— Когда была эта война?
— В тысяча девятьсот четвертом году. В то время экономика Японии настолько ослабла, что не было смысла продолжать войну. Перед Россией тоже стояли серьезные проблемы, не только экономические, но и социальные, — я имею в виду революцию. И Россия уступила победу Японии. Американский президент сыграл в этой ситуации роль посредника и помог обеим странам заключить мирный договор.
— Русско-японская война дала Америке хорошую возможность захватить Азию, так ведь?
— Да. Противостояние Японии и Америки началось задолго до атаки Перл-Харбора.
— Почему бы им не оставить друг друга в покое? Зачем продолжать войну?
— Войну вел империализм.
— Папа никогда не соглашался с теми, кто оправдывал американцев и утверждал, что правда на их стороне.
— Оправдания придумывают для того, чтобы защититься от обвинений.
— А как же правосудие?
— Правосудия не существует. Есть только истина.
Мама пила воду из стакана маленькими глотками.
— Однако, — продолжила она, — после войны американцы установили в Японии демократию. И японцы полагают, что им повезло: было бы гораздо хуже, если бы их завоевали русские, ведь в этом случае страну разделили бы на две части, как случилось с Кореей и Германией.
— И расплатой за это были атомные бомбы?
— Ты циничен. На конференции в Потсдаме, еще до взрыва атомных бомб, Трумэн вместе с остальными союзниками обещал демократизацию Японии.
Тут мой сын перебил ее:
— Но ведь американцы хотели сделать Японию своей колонией, разве не так? Вы же сами знаете, что после войны дедушка был пастором в Японии: это он сказал мне такое.
Мама прикрыла глаза, скрестив руки на груди. Сын встал и подошел к окну, чтобы опустить штору. На улице стемнело. Потом он снова сел рядом с мамой и сказал:
— Разве вы не держите зла на американцев? Вся ваша семья пострадала от атомной бомбы. А вы как будто защищаете их. Не понимаю.
Мама не ответила. Она рассеянно смотрела в стену.
— Знаешь ли ты, — наконец сказала она, — как японские военные вели себя в азиатских колониях? «Жестокие, грубые, злые, бесчеловечные, садисты, дикари…» Вот слова людей, пострадавших от их рук. Возможно, победа японцев в войне привела бы к необратимым последствиям. Многие радовались их поражению. Напомню лишь, что они убили более трехсот тысяч китайцев, прежде чем оккупировать Нанкин. Они не пощадили не только солдат и заложников, но и мирных безоружных жителей. Они изнасиловали женщин и потом всех их прикончили. Погибли даже дети семи-восьми лет.
— Это просто чудовищно.
Мой сын был потрясен. Он долго сидел, сжав голову ладонями.
— Но даже это не оправдывает использования атомных бомб. В них не было необходимости. Американцы могли предотвратить катастрофу.
Мама молчала. На кухне зазвонил телефон, прикрепленный к стене. Я сняла трубку и услышала голос маминого адвоката. Я позвала маму, и она медленно подошла к телефону. Выслушав все, что говорил адвокат, она ответила: «Превосходно. Спасибо». И повесила трубку. Тогда я сказала:
— Заварю тебе мяты. Потом мы пойдем домой.
— Спасибо, Намико. Сегодня я засну быстро, мне даже не придется глотать снотворное, — улыбнулась она и, вернувшись в свое кресло, продолжила разговор с внуком.
Чуть позже я принесла маме чашку мятного настоя. Сын по-прежнему расспрашивал ее о войне, и мама терпеливо все ему объясняла. Он спросил:
— Что за душой у тех, кто приводит нас к таким катастрофам? Скорее всего, ненависть, или расизм, или жажда мести.
Потом они долго молчали. Только тикали часы. В темпе moderato.
Затем мама сказала:
— К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать.
— Вы верите в судьбу?
— Да, — ответила мама. — Человек умирает по велению судьбы.
— По велению судьбы? Даже дедушка умер по велению судьбы?
Вместо ответа мама сказала:
— Я устала. Сегодня я хочу лечь спать пораньше.
Она поднялась с кресла и направилась в сторону ванной. Мы слышали, как в дом вошла госпожа С. Я закрыла книгу, содержания которой уже не помнила. И, положив книгу в сумку, позвала сына:
— Пойдем.
Когда мы собрались уходить, мама сказала, укладываясь в постель:
— Есть жестокость, которую невозможно забыть. Я пережила нечто более страшное, чем война и атомная бомба.
Я вглядывалась в ее лицо. «О какой жестокости ты говоришь, мама?» Вопрос готов был сорваться с моих губ, но я сдержалась. Сын поправил одеяло на ее кровати. Он больше не задавал ей вопросов. «Доброй ночи, бабушка», — попрощался он. Мама протянула руку и погладила его по голове. «Доброй ночи», — улыбнулась она.
На следующее утро она умерла. Когда мы с сыном пришли, ее врач и госпожа С. были уже в доме. Смерть наступила внезапно, однако мамино лицо казалось спокойным и безмятежным.
— Думаю, она ушла с миром, — сказал врач.
Госпожа С. кивнула.
— Сюда, госпожа.
Меня вызвал мамин адвокат. Вхожу к нему в кабинет, расположенный рядом с приемной, где секретарша стучит по клавишам пишущей машинки. Читаю документы, касающиеся наследства, и почти не глядя ставлю свою подпись, потому что мама уже показала мне все бумаги. Дело продвигается быстро, пока адвокат не протягивает мне два конверта, на каждом из которых надписано имя. В одном, с моим именем, похоже, лежит книга. Второй конверт не такой толстый и адресован человеку, которого я не знаю. Рядом с незнакомым именем несколько строк, предназначенных для меня: «Когда отыщешь моего брата, передай этот конверт ему в руки. В противном случае сожги его».
У меня есть дядя? Но кто он? Мама говорила, что она была единственным ребенком в семье, как и я. Где же ее брат? Как его найти? И почему только теперь? Странно… Я смотрю на адвоката. Сомневаюсь, что мама могла рассказать ему о своем брате, о котором ни разу за всю жизнь не упомянула собственной дочери. С какой стати расспрашивать незнакомого человека о моих семейных делах? Неуверенным голосом я произнесла:
— Кажется, у мамы не было ни сестер, ни братьев.
— К сожалению, ничего вам ответить не могу. Понятия не имею. Она никогда об этом не говорила.
Адвокат пожал плечами. Я молчу, чувствуя облегчение и легкое разочарование. Закрыв папку с бумагами, он сказал:
— Как вам известно, еще три года назад она подготовила все документы. Кроме этих двух конвертов.
— Кроме двух конвертов?
— Да. Недавно она сама принесла их сюда.
— Недавно? Не понимаю. Мама была больна, она не выходила из дома. Это невозможно…
— Погодите…
Он снова открыл папку и просмотрел документы.
— А, вот! — сказал он. — За три недели до смерти ваша мать приехала сюда на такси одна, без госпожи С. Она живет далеко, и я хотел отправить к ней свою секретаршу. Но она сказала, что дело слишком важное и она не может никому его доверить.
Я растерянно посмотрела на адвоката.
— Я был знаком с госпожой К., вашей матерью, несколько лет, — прибавил он. — В тот день мне впервые показалось, что на душе у нее спокойно. Простите меня за такие слова, но я рад, что она умерла с миром. Надеюсь, у вас все будет благополучно. Обращайтесь ко мне за помощью — например, в том, что касается вашего дяди, звоните, не стесняйтесь.
— Да. Благодарю вас. Я доверяю вам так же, как моя мать.
Беру оба конверта, кладу их в сумку и выхожу из кабинета адвоката. Снова идет дождь, он еще сильнее, чем раньше. Небо серое. Холодно. Останавливаю такси и еду домой, крепко сжимая сумку в руках.
— Приехали, госпожа. С вами все хорошо?
Возле дома шоферу пришлось громко меня окликнуть.
Войдя в гостиную, я сажусь на диван. Конверты лежат передо мной на столе. Никак не могу решиться открыть свой. Почему мама хотела, чтобы я отыскала ее брата, и почему она сама не сделала этого при жизни? Мой взгляд останавливается на конверте, адресованном маминому брату.
Юкио Такагаши. Так его зовут. У них с мамой почти одинаковые имена: маму звали Юкико. В конторе адвоката я не обратила внимания на это сходство. Теперь произношу вслух: Ю-ки-о и Ю-ки-ко. Возможно, их родителям было важно подчеркнуть близость между братом и сестрой. Но мама до замужества носила фамилию Хорибе, а у ее брата другая — Такагаши.
Папа говорил, что в Японии фамилия, полученная сыном от отца, сохраняется при вступлении в брак. Но муж может принять фамилию жены ради сохранения родового имени, если в ее семье нет мальчиков. Наверное, это как раз случай моего дяди. А может быть, у одного из маминых родителей была другая семья, и Юкио — ребенок от первого брака.
Удивительно, что мама никогда об этом не говорила: она не рассказывала не только о своем брате, но и о родителях.
Когда я родилась, мама хотела назвать меня Юки, но папа был против. Он сказал, что нехорошо давать ребенку имя, которое носит кто-то из членов семьи; можно давать имена только тех, кто уже умер. Обычно папа не был суеверным. Однако на этот раз он ни за что не хотел соглашаться с мамой. Она не настаивала, и меня назвали Намико.
Сложилась бы моя жизнь иначе и стала бы она хуже, чем теперь, если бы вместо Намико меня назвали Юки? Кто знает? И вообще, разве можно сравнивать жизнь, какой бы хорошей или плохой она ни была, с другой, несуществующей жизнью?
Наконец я беру ножницы. Открываю свой конверт и достаю оттуда тетрадь. В тетради письмо от мамы, написанное за три недели до ее смерти.
«Намико,
только что я написала длинное письмо своему брату. Скоро ты узнаешь, кто он такой. Сейчас я чувствую себя намного лучше, хотя скоро умру. Странно, правда? Обычно люди не говорят, что чувствуют себя хорошо, находясь на пороге смерти. Но жизнь моя действительно близится к концу.