– Мужественное решение, сударыня.
– Надеюсь, еще и верное, – усмехнулась я.
– Однозначно верных решений в природе не существует, и это неплохо, – осторожно сообщил арьянец и позволил себе улыбку. – Я лично телеграфирую вашему герру Коршу. Запрошу любого мага в охрану, то есть, подчеркиваю, на сей раз человека по его выбору.
Глава 11
Мадейра, Шартр, 28 октября
– О боги! – в отчаянии заломил руки пожилой мадейрец, обращая лицо к сиянию осенних небес. – За что вы наказали меня, обременив этим дураком?
Синий, переходящий в лазоревую безмятежность по краю, купол храма осени не отозвался эхом на стоны несчастного. Исчерпав список адресатов для принятия жалоб, тот понуро уставился на стену. Слой штукатурки лежал ровно, работа была проделана безупречно во всех отношениях, придраться не к чему, не зря приятель так расхваливал наемного чужеземца и его таланты в ремонте. И быстро, и без споров, и оплата ничтожная, даже по меркам небогатой Мадейры, захолустья большого Ганзейского протектората.
Провинции большого альянса – не одна эта, а сразу несколько – с недавних пор словно бы проснулись, встрепенулись и вздумали мечтать о славе и достатке полноценных стран. Решения, которое устроило бы всех, пока не нашли: то мечтали о создании Лайнского союза, то грезили о полной свободе…
Здесь, в провинциальной столице, сходили с ума, увлеченные заманчивой идеей: обособление государства Мадейры, великого – а как же без величия? – и независимого. Не все еще определились, что звучит лучше и сулит бо́льшую пользу. Первое – величие в рамках нового альянса – нравится многим, и особенно соседям, таким же нетитульным в Ганзе: Балге, Кервии, Серпе… Второе греет душу гордым сынам Мадейры, для которых независимость – это возможность самим стать ровней Норбургам и перечисленных соседей постепенно внести в нетитульные нации более мелкого союза. Без их согласия, правда, но, когда хочется власти, подобные мелочи не смущают.
Мадейрец, что обреченно рассматривал стену, без особой теплоты относился к обеим силам. Он отвечал в муниципалитете Шартра за ремонт обветшалых стен домов и оград по пути следования кортежа эрцгерцога Карла Льюиса. Этот маршрут известен каждому горожанину до мельчайшей детали, давно уже выбраны места, откуда всего удобнее глазеть на зрелище. Многие жители рады появлению высокого гостя. Помогают по мере сил – приводят в относительный порядок сады, высаживают не в сезон цветочки на клумбах, вывешивают корзины под окнами и на балконах. Муниципалитет небогат, всякому понятно. А выглядеть убого перед гостем не хочется… Приятель вон нашел дешевого работника и сам взялся проверять за ним дело и даже помог с материалами.
– Это что? – громко и раздельно, акцентируя каждый звук, выговорил мадейрец.
– Ишак, – важно и гордо пояснил Равшан.
Видимо, предполагая немалую глупость в собеседнике, он ссутулился, оттянул пальцами уши вверх и воспроизвел крик «ии-а, ии-а»… Выпрямился и широко улыбнулся, снова указав на стену. Караван ишаков Равшан изобразил в творческом порыве, сверх оговоренных работ, бесплатно. Животных он обводил краской по трафарету, только уши у каждого рисовал разные.
Постепенно у стены собирался народ, рассматривая «фреску» и обсуждая, как к ней отнесется высокий гость. Он уже прибыл в город и пока что находился на вокзале.
– Закрась! – рявкнул мадейрец и показал рукой движение кисти с краской.
– Ишак! – обрадовался Равшан, заподозрив взаимопонимание. – Крась-крась…
На ганзейском наречии он знал не более десяти слов, важнейших для выживания. Мог попросить есть и пить, сказать «хорошо», «плохо», «спасибо» и «привет»… И сейчас изливал на заказчика все свойственное его народу уважение к начальству. Круглое лицо сияло широчайшей солнечной улыбкой, узкие глазки щурились, и мадейрец впервые заподозрил в них тень лукавства.
– Спасибо! Хорошо, привет! – выдал Равшан самую подходящую к случаю часть словарного запаса.
Поднял ведро, вскинул на плечо сумку и пошел прочь. Серые, рыжие и красные ишаки остались на стене, деть их было некуда, время не позволяло.
– Однако же сей дурак-с внес уже третью поправку в наши планы, сударь, – с рассудительным раздражением отметил мужчина средних лет, что устроился у столика кафе в полусотне метров от стены с ишаками. – Он закрасил два окна-с, он починил забор излишне надежно. И вот – новая глупость.
– Князь, дались вам его рисунки, – лениво усмехнулся собеседник недовольного, любовно поглаживая инкрустированную серебром трость с набалдашником слоновой кости. – Мы сместим нашего человека вон к тому углу дома, у начала набережной, это даже удобнее. Сюда будут смотреть все, на ослов-с… Поскольку и сами они ослы-с. После спросят: кто отвлек внимание? Любой и покажет под присягой: дурак Равшан начудил-с… Он будет кругом виновен, он же теперь бомбист и – как же это правильно? – фундаменталист, да-с. Вся слава ему. Это не помеха, бомбист Равшан разместится там, еще до рисунка. Мы обсуждаем суетные мелочи, и все они не понадобятся. Если вы доставили именно то, что обещано, да-с. Особенный подарок. Он сработает, и пусть истинные поборники славы и чести Мадейры останутся в тени.
– Вы доставили то, что я заказывал?
– А вы?
– Извольте не отвечать вопросом на вопрос, не с мальчиком препираетесь, да-с, – вспылил названный князем и осекся, заметив внимание стоящей у стойки дочери хозяина кафе. – Вот, извольте.
Он толкнул пальцами по столу прямоугольник, похожий на открыточки, какие вкладывают в букеты с цветами. Собеседник развернул, изучил и убрал в нагрудный карман. Извлек похожую бумагу и отдал.
– На указанную сумму пресса будет возмущена до бешеной пены у рта, все мы в едином порыве обратимся за помощью к нашему старшему брату, ликрейскому медведю, – усмехнулся собеседник князя. – Люди уже подобраны, шум произведут преизрядный, да-с. Можете смело сообщить вашему льву, что берлога почти свободна.
– А без имен?
– Боже мой, да какие имена, аллегории, только аллегории, – усмехнулся обладатель трости. – Пора мне, князь. Приятно с вами кофию испить, но прошу простить, дела, да-с.
Человек поднялся из-за столика. Он оказался весьма велик ростом, сух и жилист. Довольно дорогой костюм сидел на нем, как на вешалке, – плебейски. Шейный платок, излишне яркий и с большим узлом, тоже не указывал на настоящий вкус. Брошь, скалывающая узел, блестела отнюдь не бриллиантово. Хотя видом огранки камень намекал на свое благородство, но, как и обладатель трости, был подделкой, очевидной любому опытному глазу. Весь лоск в точности походил на фальшивое благополучие Шартра, наспех замазавшего трещины в стенах по одному-единственному маршруту, уже давно опубликованному во всех местных газетах.
Князь проводил собеседника презрительным прищуром настоящего аристократа. Бросил на столик плату, едва не обрушив в обморок владельца кафе: кремово-коричневые ликрейские купюры тут были в ходу и цену им знали.
– Без сдачи, – вальяжно добил князь мадейрскую нищету, похлопал хорошенькую дочь хозяина кафе по щеке и пошел прочь.
– Сам ликрейский посланник, – благоговейно охнул хозяин кафе, гладя пальцами купюру и не решаясь сразу ее поднять и уложить в кошелек. – Всем соседям сообщу: князь Волевский счел наш кофе наилучшим и денег за него не пожалел дать впятеро…
Посланник меж тем проследовал до набережной, щурясь на высокое солнце и ускоряя шаг. Зеваки и бездельники уже скапливались и толкались, готовые заранее занять лучшие места по маршруту кортежа. Волевский тоже позаботился об удобстве, но совсем иного сорта: он желал в главный момент этого дня находиться в кругу людей, способных засвидетельствовать и его непричастность к происходящему, и искренность скорби. А сверх того – неоправданное, поспешное, вызванное душевной болью обещание от лица властей своей страны прийти на помощь братьям, если потребуется.
– Князь, – сладким, как горный мед, голосом окликнули Волевского у самой калитки в парк нужного особняка. – Одну минуту…
Выговор у женщины был странный. Но ей бы и большее простилось при подобной внешности. Точнее – бесподобной. Князь поперхнулся и прочистил горло, невольно склоняясь перед незнакомкой и не отрывая взора от ее дивного лица. В глазах бликами солнца тек тот же горный мед, что наполнял голос. В волосах путалось красное золото осени, пахли они дивно и непривычно, горькими, терпкими травами. Князь вдохнул – и лишился остатков рассудительности.
– Да-с, но зачем же мелочиться, свет мой? – окрепшим голосом спросил он. – Минутку? Да я весь ваш, сударыня-с.
Смех у красавицы оказался чудесным и звонким, как говор бубенчиков. Волевский даже взрыкнул, прикидывая в уме, во что обойдется такая драгоценная девица. Все они, здешние, сговорчивы, стоит похрустеть купюрами. Эта, надо думать, кервийка, не зря тамошних женщин полагают красивейшими на весь Старый Свет.
– Я журналистка из Нового Света. – Длинные ресницы сморгнули, позволив солнечному блику упруго качнуться. – Я тут ничего и никого не знаю, хоть по рождению я местная. Но моя мама…
– А вы говорили – минутка-с, – почти прошептал князь, завладевая рукой незнакомки и поглаживая перчатку. – Лапушка, так я вас в свет введу, определенно-с. Это дело важное, и покровитель тут надобен надежнейший, вы верно избрали человека для беседы, да-с.
– Я наняла экипаж, – улыбнулась красавица. – Тот, глядите. Поговорим без лишних глаз?
– Гм, – промычал князь, с удовольствием изучая зашторенные оконца обшарпанной кареты, старомодной, но обнадеживающе вместительной. – Так чего мы ждем-с?
– Но я надеюсь на вашу порядочность, – мило порозовела красавица. От растерянности перед напором князя ее произношение сделалось невнятным.
– Надейтесь, – задохнулся князь, впечатленный этой ловко выказанной стыдливостью, и потащил добычу к карете. – Это мое второе имя, так точно-с.
Он распахнул дверцу, сам первым сунулся внутрь и потащил следом красавицу. Она некстати упиралась и даже почти готова была звать на помощь. Тянуть незнакомку в недра омута тени было почти столь же приятно, как вываживать здоровенного сома, предвкушая пир и хвастовство перед другими рыбаками… Дверца хлопнула, погружая недра старого экипажа в сумерки. Осознав, что сам стал дичью, Волевский дернулся было оттолкнуть «добычу» и выбраться наружу. Но не смог – тело безвольным тестом осело, ветхие подушки дивана жалобно захрустели обивкой.