На лице Меньшиковой расцвела искренняя, теплая улыбка. Почти материнская. Она поверила. Поверила в то, что ее «идиот» слишком глуп и пьян, чтобы соблазнить дочь Верейского. И это было для нее наилучшим исходом.
— Ничего, Николай, ничего, — заверила она меня, сияя. — Девушки простят. Особенно если ты выберешь… достойную. — Она встала, обходя стол. Подошла ко мне и положила руку на плечо. Ее прикосновение было холодным, как змеиная чешуя. — Я хочу, чтобы ты знал… В твоих же интересах, Николай… выбрать мою дочь. Анну. Она скромна, умна, воспитана в лучших традициях. И… преданна. Нам с тобой. — Она наклонилась ближе, ее шепот стал доверительным. — С ней ты будешь править долго. И безопасно. Я позабочусь об этом. Поверь.
Она смотрела мне прямо в глаза. В ее ледяных голубых омутах не было ни материнской нежности, ни советницы. Была сталь. И угроза. Прикрытая дамским шелком.
Выбора не было. Не сейчас.
— Ольга Павловна… — я встал, изобразив робкую благодарность и… надежду. — Вы… вы как мать для меня! Вы лучше знаете! Если вы считаете, что Анна… — Я сделал паузу, будто подбирая слова. — … что она лучшая партия… то я… я буду счастлив! Объявим на балу! Как вы и сказали!
Ее лицо озарилось торжеством. Она одержала победу. Оттеснила Верейских. Привязала «императора» к себе кровными узами.
— Умный мальчик, — она похлопала меня по щеке. — Иди отдыхай. Скоро начнется подготовка к балу. Тебе нужно быть в форме.
Я поклонился и вышел. Дверь кабинета Меньшиковой закрылась за мной с мягким щелчком. В роскошном, безмолвном коридоре меня встретил мой конвой. Призрак Николая тщетно корчил рожи самому хмурому стражнику.
— Жениться? На дочери Меньшиковой? — его голос прозвучал ошеломленно. — И ты…
— Что? — мысленно усмехнулся я, направляясь к своим покоям. — Согласился? Да. Ибо «нет» было бы приговором. Но бал, Николай… — Внутри зажегся холодный, острый огонек. — … это не свадьба. Это шахматная доска. И фигуры еще только начинают расставляться. Главное — успеть сделать свой ход до того, как Меньшикова поставит мне мат'.
Я вошел в свои покои. За окном уже горело полуденное солнце. И где-то там, за стенами дворца, на Невском проспекте, ждала «ячейка» под буквой «С». И снаряжение внутри нее. Охота приближалась. И бал… Бал был лишь началом игры. Или ее концом. Для кого-то…
Глава 9
Мой стиль боевых искусств — китайский винегрет.
Джеки Чан.
Кабинет Ольги Павловны Меньшиковой дышал холодным величием. Аромат типографской краски, табака и дорогих чернил витал в воздухе. Мраморный камин был пуст и поэтому молчал, хотя весенняя сырость Петербурга быстро просачивалась сквозь стены.
Она сидела за своим гигантским столом из черного дерева, ее тонкие аристократические пальцы перебирали отчет о доходах с уральских рудников. Но мысли витали далеко. Перед ней, развалившись в бархатном кресле, расположился Олег Александрович Верейский. Его пузо, стянутое золотой парчой камзола, слегка подрагивало от плохо скрываемого смеха. От него пахло дорогим табаком и дерзостью смутьяна.
— … и уверяю вас, Ольга Павловна, — ворковал он, выпуская очередное колечко дыма, — московские фабрики работают, как часы. Благосостояние княжества растет. Народ доволен. Вам не о чем беспокоиться.
Меньшикова отложила бумагу. Ее синие глаза, обычно холодные, как зимний Невский лед, сейчас сверлили Верейского с откровенной, нескрываемой яростью. Рубин на брошке полыхал, будто впитывал кровь.
— Мне всегда есть о чем беспокоиться, Олег Александрович, — ее голос был тих, он шелестел, как лезвие по шелку. — Особенно когда московские фабрики начинают ковать не только сталь, но и… амбициозные планы. Планы, касающиеся престола. Моего престола…
Верейский притворно удивился, подняв густые брови:
— Планы? Боже упаси! Я лишь отец, Ольга Павловна. Обеспокоенный будущим своей дочери. А София… ну, вы видели. Цветок расцветает. И тянется к солнцу. К императорскому солнцу. Разве можно винить юную девицу в столь естественных порывах?
— Порвать ей платье во время «случайной» встречи в саду? — Меньшикова улыбнулась, и эта улыбка была страшнее гневного крика. — Устроить «непредвиденный» визит в императорские покои глубокой ночью? Это не порывы, князь. Это расчет. Ваш расчет. И он мне не нравится. Я думала, мы друзья…
Она медленно встала, опираясь ладонями о стол. Ее тень легла на Верейского, как могильная плита.
— Прекратите это, Олег Александрович. Немедленно. Отзовите дочь обратно в Москву. Пока я еще готова считать это… дурной шуткой. Пока не начала задаваться вопросом, насколько глубоко ваши московские корни вросли в столичную грязь. И насколько болезненным будет их… выкорчевывание.
Верейский не дрогнул. Он лишь ухмыльнулся во весь свой мясистый рот, обнажив пожелтевшие зубы.
— Корни, Ольга Павловна? — Он с наслаждением затянулся. — Корни у меня крепкие. Очень. А что до слухов… — Он поймал ее взгляд, полный ледяной ненависти. — Они, знаете ли, уже ползут по дворцу, как тараканы. Сладкие такие слушки. Про юного императора и мою Соню. Говорят, он был просто очарован. Он и при жизни покойного императора волочился за ней по балам. И в покои впустил… с распростертыми объятиями. — Он встал, отряхивая несуществующую пыль с камзола. — Полагаю, одуматься нужно не мне, а вам, регентша. Мир и жизнь имеют свойство — меняться. И серые кардиналы — тоже. До свидания, Ольга Павловна. Меня ждут дела.
Он поклонился… насмешливо, глубоко, и вышел, оставив за собой шлейф табачного дыма и немой вызов. Меньшикова сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Верейский перешел черту. И черту эту следовало выжечь каленым железом. Она уже обдумывала первые шаги: кого арестовать, кого подкупить, чью фамилию бросить Рябоволову на растерзание… Но в этот момент дверь кабинета распахнулась с таким треском, что задрожали хрустальные подвески люстры.
Ввалился ее личный слуга, Фомка, бледный как полотно, с глазами, готовыми выскочить из орбит. Он задыхался, будто бежал от самой Бездны.
— Ваше… ваше сиятельство! Простите! Беда! Император!..
Меньшикова резко вскинула брови:
— Что с Николаем⁈ Говори!
— Запил! — выпалил Фомка. — До чертиков, матушка, запил! В Зимнем саду! С фрейлинами! Орет, частушки похабные распевает, по столам скачет! Бокалы бьет! Одну барышню за юбку ухватил, чуть не порвал! Все в ужасе! Графиня Волконская в обмороке!
Ольга Павловна схватилась за голову и начала массировать височные доли. Пульс забил в висках молотом.
Николай! Идиот! Тряпка! Видимо, известие о предстоящей помолвке с Анной доконало слабенькую душонку. Решил уйти в запой. Прямо посреди бела дня! На глазах у всего двора! Но самое паршивое — это был идеальный козырь для Верейского — император-пьяница, страшно разочарованный тем, что женится не на его дочери… Этот слух прекрасно ложился в копилку к тем, что уже стали расползаться по двору.
Но безумное пламя гнева быстро сменилось ледяной, расчетливой яростью.
— Где он сейчас? — голос ее сделался спокойным, как поверхность озера перед бурей.
— Гвардия… гвардия еле оттащила, ваше сиятельство! В его же покои! Буянит теперь там! Мебель ломает! Орет, чтоб выпустили, иначе всех перережет!
— Идиоты! — рявкнула Меньшикова. — Запереть! На замок! Пусть там блюет и спит, пока не протрезвеет! Поставьте к двери двойную охрану. Добавьте арканистов! Никого не впускать и не выпускать! Я сама разберусь с этим… императором, когда он придет в себя. Ступай!
Фомка юркнул за дверь. Меньшикова опустилась в кресло, закрыв глаза. Головная боль сжимала виски тисками.
Верейский, пьяный дебош Николая… Все рушилось. Нужно было срочно тушить пожар. Сначала — изолировать позор. Потом — найти способ заткнуть рты свидетелям. И уж потом… потом разобраться с московским выскочкой. Она потянулась к графину с вишневой настойкой. Нужно было успокоиться. Хотя бы на минуту.
Черт возьми, а ведь сработало! Идиотский план! А сработал, как надежные часы. Шаг за шагом, как по нотам…
Я брел по Ломанной улице, уже в облике Соломона Козлова — темные волосы, серые глаза, слегка потрепанный, но крепкий камзол. Запах канализации и дешевой жареной рыбы служил бальзамом для души после дворцовой затхлости и духов фрейлин. В голове Николай визжал от восторга, как мальчишка на каруселях:
— Ты видел их лица⁈ Видел⁈ Когда ты, точь-в-точь я, пьяный в стельку, ухватил эту пухленькую блондинку за… эээ… ну, за самое выдающееся место и заорал: «Эх, мамзель, плясать горазда⁈» А потом прыгнул на стол с криком: «Гойда!» и разбил вазу с орхидеями⁈ Боже, я бы умер от стыда! Но они поверили! Все! Даже Рыльский! Его физиономия… ха! Он был готов тебя придушить на месте!
— Поверили, потому что ожидали именно этого, Ник, — мысленно усмехнулся я, огибая лужу сомнительного содержания. — Идиот-император, не выдержав давления, ударился в запой? Самый логичный сценарий для них. Особенно после визита Софии и новости о твоей «скорой» женитьбы. Я просто дал им то, чего они ждали. Грубо, топорно, но эффективно.
— Да-да-да… А потом этот побег! Это же гениально! — Николай продолжал захлебываться щенячьим восторгом. — Заперли тебя в комнате. Ты создал эту… тень? Копию? Которая тут же рухнула на кровать и захрапела! А сам — к камину! Вытащил полено, которое еще тлело… Начертал на нем руну — я чувствовал, как жгло! — и швырнул в окно! В ту сторону, где патруль! БА-БАХ! Эти дураки ринулись туда, крича «Диверсия! Диверсия!» А ты… ты просто натянул на себя лицо этого пьяницы-фехтмейстера, Федора! Выпрыгну в окно, пока все бежали мимо тебя на взрыв, и буркнул что-то про «чертовых демонов»! И прошел! Свободно! Прямо через главные ворота! Сменил облик уже в переулке… Боже, это же чистой воды искусство!
— Банальное и топорное искусство отвлечения внимания, принц, — поправил я. Улица днем была гораздо более оживленной, нежели ночью. Появились люди в потертых плащах и кожаных доспехах, с оружием на поясе. Это были охотники. Мы приближались. — Главное — использовать ожидания врага против него самого же. Они ждали пьяного дебоша — получили. Ждали паники после «диверсии» — получили. Ждали, что я буду сидеть взаперти — а я уже здесь. Простота — сестра гениальности. И экономии сил. На маскировку под Федора ушло меньше энергии, чем на полноценный доппельгангер.