А вот утро встретило нас суетой и ледяным взглядом Рыльского. Капитан императорской гвардии выглядел так, будто всю ночь не спал из-за кошмаров. Его шрам багровел на мертвенно-бледном лице, а глаза буравили меня ненавистью, приправленной специями в виде презрения к «пьяному дебоширу». Гвардейцы, выстроившиеся в коридоре, держали каменные лица, но по их аурам чувствовалось: новость о вчерашнем «позоре» императора уже облетела всех.
— Ваше величество, — скривился Рыльский, делая вид вежливости, от которой тошнило. — Дирижабль ждет. Если вы готовы покинуть… постель.
Я зевнул во весь рот, изобразив сонную негу, с удовольствием потянулся.
— Готов, Лев Павлович, готов. Везите, куда скажете. Лишь бы подальше от вашей кислой мины.
Он дернулся, как от пощечины, но промолчал. Меня это позабавило.
А дальше начались усиленные сборы: слуги метались по коридорам, кухне и складам собирая все самое необходимое, гвардейцы проверяли оружие, фрейлины расчехляли вееры и украдкой стреляли в мою сторону хитрыми глазками.
Что до Меньшиковой, то она лично пришла проводить меня и наставить на путь истинный.
— Много не пейте, ваше высочество, не бросайте тень на свою великую фамилию и ни в коем случае не смейте обижать мою девочку, иначе, видит Бог, я вас уничтожу… — тихо прошептала она мне на ухо в окружении других знатных господ. При этом регентша так отлично играла грусть из-за моего отъезда, что мне захотелось признать ее актрисой года. Ее носовой платок можно было выжимать от слез. Несколько дворян подыграли ей и с сочувствием опустили головы.
Далее я в сопровождении бравых орлов направился в город. Когда мы прибыли на место, питерская станция дирижаблей гудела, как растревоженный улей. Запах горячего масла, озона от магических двигателей и угольной пыли витал в холодном воздухе. И среди этой металлической стаи парил он — «Летучий Голландец». Махина. Роскошный, как дворец, и защищенный, как крепость. Сигарообразный корпус из темного дуба и полированной стали, три массивных баллонета фонили руническими узорами магических щитов. Императорская игрушка с огромными пушками. Это был мой дом на ближайшие дни. Я почувствовал себя мальчишкой!
Меня проводили в каюту. Хотя нет… Это была не каюта, а целые апартаменты в воздухе. Ковры, дубовые панели, хрустальные светильники, огромная кровать и даже камин. Слуги засуетились, раскладывая мои вещи. Но чемодан — тот самый чемодан — я взял из их рук с вежливой, но не допускающей возражений улыбкой.
— Это личные безделушки. Сам размещу. Спасибо.
Они покорно отступили. Я сунул тяжелый кейс вглубь огромного резного шкафа, прикрыв его дорогими, но безвкусными халатами Николая. Щелчок замка прозвучал, как первый аккорд в новой песне.
— Ну что, Ник? — мысленно обратился я к призраку, пока слуги накрывали стол для завтрака. — Море, солнце, крымское вино… и невеста. Не жизнь, а сказка! Верно?
— Сказка с подвохом, как обычно, — парировал Николай. — Анна Меньшикова… Я ее в детстве видел. Глаза, как у матери. Холодные. И умная слишком для своих лет. Будет как с Софией. Только хуже. Помяни мое слово.
— Ваше величество, — в каюту вошел старший слуга. — Завтрак подается. Омлет с трюфелями, ветчина, свежие булочки, кофе.
— Отлично, — я плюхнулся в кресло, развернув свежий номер «Петербургских ведомостей», который лежал на столе. Пока я уничтожал омлет с волчьим аппетитом, взгляд скользнул по заголовкам. И зацепился за маленькую заметку внизу третьей страницы:
«ГОЛОС СВОБОДЫ»: ЛОЯЛИСТЫ АКТИВИЗИРУЮТСЯ!
В столице и ряде губерний участились случаи распространения подпольных листовок, призывающих к свержению монархии и установлению республиканского строя. Анонимная группа, именующая себя «Либералами Истинной России» (Л. И. Р.), обвиняет регентский совет в коррупции и неспособности защитить империю от демонической угрозы, а саму монархию — в изжитости. Тайная полиция ведет розыск…'
Я фыркнул, отхлебывая крепчайший кофе из фарфоровой кружки.
— Смешно… Республика… Толпа, кричащая об иллюзорной свободе, пока не придет первый волк. Или демон. А потом они спешно начинают искать пастуха с крепкой палкой. Если ему удастся спасти пастбище, его смешают с дерьмом, чтобы не возвысился. А если потерпит неудачу, то на него понавешают всех козлов… Политическая конкуренция в этом случае — обоюдоострый клинок. Демократия служит прогрессу, не буду спорить… Но в случае больших вызовов — это неповоротливая машина. Монархия, Ник, конечно, тоже не идеал. Но это система. Иерархия. Порядок. Устойчивость… Если не косячить с наследниками. В хаосе республик сильные пожирают слабых. При царях то же самое, только честнее… — Я доел последний кусочек ветчины. — Им нужен враг? Пусть будет монархия. Главное, чтобы настоящего врага. Скверну. Они разглядели до того, как она их сожрет.
— Остапа понесло… — съязвил Николай и материализовался в соседнем кресле в виде призрака. Он явно хотел со мной подискутировать.
Но усталость, накопленная за последние безумные ночи, накрыла меня тяжелой волной. Газета выпала из рук. Я допил кофе, повалился на невероятно мягкую постель и провалился в сон почти мгновенно. Воздух под нами гудел, «Голландец» плавно несся на юг. Мир и политика могли немного подождать.
Однако, насладиться долгим сном мне не дали. Через какое-то время меня вырвало из объятий Морфея. Резкий, неприятный щелчок дверной ручки иглой оцарапал слух. Я вскочил на кровати, рука инстинктивно потянулась туда, где обычно, в прошлых жизнях, висел клинок — к стене над кроватью… Но сейчас там просто висел второй комплект пижамы.
В дверях, залитый светом палубы, стоял Рыльский. Его лицо было каменным, но в глазах плескалось все то же старое презрение, приправленное сейчас каким-то… вымученным сожалением.
— Ваше величество, — его голос зазвучал натянуто вежливо. — Тысячу раз простите, что побеспокоил ваш сон. Но… возникла необходимость.
Я зевнул, протирая глаза и изображая сонного простачка.
— Лев Павлович? Что опять? Дирижабль падает? Демоны напали? Или вы просто спать мне не даете? Забавы ради?
Он шагнул в каюту, плотно прикрыв дверь за собой. Запах дорогого табака и мужского одеколона от него стал резче в замкнутом пространстве.
— Речь об Анне Александровне, государь. О вашей… будущей супруге. — Он выговорил это слово, будто глотнул уксуса.
— А-а-а, — я сладко потянулся. — Аннушка! Прелесть! Глазки, говорят, как у маменьки! И умница!
— Не «говорят», ваше величество, — Рыльский впился в меня взглядом, пытаясь прочесть хоть что-то на моем лице. — Анна Александровна — образец благородства, ума и красоты. Воспитанница лучших европейских пансионов. Говорит на пяти языках. Разбирается в политике, экономике, даже в основах магии лучше иных арканистов. — Он делал паузы, будто заставляя себя произносить каждый комплимент. — Ее сердце… чистое. Преданное. Империи. И… своей семье.
Я смотрел на него, изображая глуповатый восторг, а сам ловил каждую нотку в его голосе. Ревность. Жгучую, бессильную ревность. Он не просто охранял Анну по долгу службы. Он боготворил ее, как дочь своей возлюбленной. Уверен, он не раз представлял себя в роли ее отчима. И, наверняка, мысль о том, что она достанется «пьяному идиоту» Николаю, терзала его не хуже всяких демонов.
— Она… она вас ждет, государь, — продолжал Рыльский, сжав кулаки так, что костяшки побелели. — С трепетом. С надеждой. Пожалуйста… — Он сделал шаг ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то почти молящее, дикое. — Пожалуйста, не обижайте ее. Не разочаровывайте. Она заслуживает… лучшего.
«Лучшего, чем я? Или лучшего, чем вы с Меньшиковой можете ей дать, капитан?» — промелькнула в моего голове мысль.
Я вскочил с кровати, изобразив порыв.
— Лев Павлович! Да как я могу⁈ Она же… она же ангел! Я буду ее беречь! Лелеять! Цветы дарить! Стихи писать! Я, правда, не умею, но научусь! — Я схватил его за рукав мундира. — Вы ведь верите мне? Да? Я изменюсь! Ради нее! Все женщины ждут этого от своих мужчин. Глядишь, я стану первым, кому это удастся.
Он посмотрел на мою руку на своем рукаве, потом на мое сияющее лицо дурачка, поймавшего золотую рыбку. Отвращение и какая-то жалкая надежда боролись в его глазах. Он медленно, будто с огромным усилием, высвободил рукав.
— Верю, ваше величество, — проскрипел он. — Думаю… что верю.
И как раз на этих его словах небо решило взорваться. Буквально.
Пронзительный, ледяной вой сирены рассек гул двигателей. Одновременно дирижабль качнуло так, что я едва удержался на ногах, а Рыльского швырнуло в стену. За дверью каюты раздались крики, топот бегущих ног. Голос капитана судна, усиленный магией, грохнул по всему корпусу:
— БОЕВАЯ ТРЕВОГА! ВСЕМ ПО МЕСТАМ! ВОЗДУШНЫЕ ПИРАТЫ! ТРИ КОРАБЛЯ НА КУРСЕ! ГОТОВИТЬСЯ К ОТРАЖЕНИЮ АТАКИ!
Рыльский вскочил, его лицо исказила ярость уже другого рода. Боевая. Он выхватил клинок, который всегда носил при себе.
— К черту! — рявкнул он, уже не обращая внимания на титулы. — Сиди тут! Не высовывайся! — Он выскочил в коридор, захлопнул дверь, и я услышал щелчок мощного замка. «Для моей же безопасности». Как мило.
Я ринулся к иллюминатору. Сердце бешено заколотилось, но не от страха, а от липкой досады. Участвовать! Рубить! Жечь! Адреналин бил в виски кузнечным молотом. За стеклом разворачивалось адское зрелище. На фоне полуденного неба, как стервятники, шли три уродливых, обшитых ржавым железом дирижабля.
Знаки пиратов во всех мирах были одинаковыми. Черепа, скрещенные кости тускло блестели на боках летящих посудин. С них уже лились очереди из скорострельных пулеметов. Пули со звоном и снопами искр разбивались о магические щиты «Голландца», заставляя рунические узоры на баллонетах вспыхивать ярким светом.
С пиратских кораблей полетели огненные шары и сгустки льда: работали их бортовые маги. Наши арканисты отвечали им взаимностью: щиты держались, атакующие заклинания впивались в броню враждебных посудин…