Беспокоился я, конечно, не о виде. Мой чемодан с «личными безделушками» требовал надежного укрытия. Антон и Федор засуетились:
— Конечно, Ваше Величество! Сию минуту! Простите нашу нерасторопность!
Меня повели дальше, к особняку. Рыльский бросил в мою сторону быстрый взгляд. То была смесь недоверия и привычного презрения к моей «изнеженности». Пусть себе думает всякое. Плевать… Главное — конспирация.
Но, поднимаясь по широким ступеням к парадному входу, я, наконец-таки увидел ЕЁ, и все мои здравые мысли куда-то улетучились.
Анна Александровна сидела на балконе второго этажа, полускрытая тенью вьющихся роз. Она держала толстую книгу в руках, чашка кофе на столике отдавала ароматным паром. Она носила платье. Черное. Глубокого траурного бархата, без единого намека на украшение. Оно кричало громче любой истерики.
Но сама девушка… Сама она была ослепительна. Рыжие волосы, как пламя на фоне черного бархата, были собраны в небрежный, но изысканный узел, выпуская несколько дерзких локонов, что касались ее щек. Лицо казалось овалом фарфоровой куклы, усыпанное легкой россыпью веснушек. Глаза — огромные, ясные, холодно-голубые, как крымское небо в ясный день, сверкали остротой незаурядного ума. Ее носик был чуть вздернутым. Он придавал лицу капризное, но безумно притягательное выражение. Она была воплощением юной, гордой, осознающей свою силу красоты.
И она нас не видела. Вернее, делала вид, что не видит. Говорила с двумя служанками, кивала на что-то в книге, отхлебывала кофе. Совершенно непринужденно. Абсолютно игнорируя факт прибытия Императора к ее порогу.
Антон и Федор замерли, как вкопанные. Их лица поочередно побелели и покраснели.
— Аннушка! — попытался рявкнуть Антон, но голос дрогнул. — Спускайся немедля! Государь прибыл!
— Простите, Ваше Величество, — залепетал Федор, кланяясь чуть ли не в пояс, — молодая… невоспитанная… горячая кровь… сейчас образумится…
Анна медленно подняла глаза. Взгляд скользнул по нам: по дядькам, по Рыльскому, чье лицо вдруг смягчилось до неузнаваемости, по гвардейцам… И наконец, на меня. Это был холодный, оценивающий, без тени подобострастия или интереса, взгляд. Как на неодушевленный предмет. Медленно, демонстративно, она вернулась к своей книге.
— Вот чертовка! — взорвался Николай в моей голове. — Истинно, дочка своей матери! Ты видал это? Это тебе не София с ее томными взглядами! Это — ледяное сердце!
— И нам нужно будет его растопить, — мысленно бросил я, не сводя глаз с балкона. — Она невероятно красивая. А этот траур… Шикарный ход. Прямо в душу.
Меня это не злило. Лишь забавляло.
Тем не менее мне нужно было срочно спрятать свои игрушки и привести себя в порядок. Я проигнорировал шпильку Анны и добродушно попросил ее родственников проводить меня в покои.
Через минуту я уже был на месте. Дверь щелкнула за спиной последнего слуги. Тишина роскошных апартаментов обволакивала меня. Она нарушалась лишь далеким шумом прибоя и криком чаек. Воздух, охлаждаемый магическими кристаллами в стенах, пах свежестью, морем и дорогим деревом.
Прямо передо мной блестела лакированная балконная терраса, а за ней — бездонная бирюза Черного моря, усеянная белыми точками яхт. Красота, достойная открытки.
— Ну, Соломон? — мысленно проскрипел Николай. — Располагайся. Чувствуй себя, как дома. Только не забывай, что каждую вазу здесь, наверное, прослушивает ее маменька.
— Не сомневаюсь, Ник, — ответил я, сбрасывая дорожный сюртук на спинку стула из светлого дуба. — Но сначала — гигиена и стратегический запас.
Мой взгляд упал на «особый» чемоданчик. Не теряя времени, я присел на корточки у огромной кровати под тяжелым балдахином из парчи. Пространство под ней было глубоким, затененным. Идеальное укрытие. Я протолкнул чемодан как можно дальше, в самый темный угол, туда, куда вряд ли заглянет даже придирчивая горничная во время уборки. Кожаный уголок едва виднелся в полумраке. Этого было достаточно.
— Надеюсь, твои игрушки не начнут стрелять от жары? — съехидничал Николай.
— Только если кто-то их потревожит, — парировал я, направляясь в ванную.
И вот тут роскошь ударила в нос. Мраморные стены и пол, золотая фурнитура, огромная ванна на львиных лапах. Я предпочел душ: мощные горячие струи быстро смыли с меня остатки дорожной пыли, запах гари «Голландца» и липкое ощущение недавнего боя. Пар затуманил зеркало, но когда он рассеялся, передо мной встало знакомое отражение. Лицо Николая Соболева. Все еще с легкой тенью усталости под глазами, но уже без следов вчерашнего «нездоровья». Бритва скользнула по щекам и подбородку, оставляя гладкую кожу. Но самой главной метаморфозой были янтарные глаза. Внимательные, острые, с той самой хитринкой, которая никогда не была свойственна настоящему Николаю. Мои глаза на его лице. Это зрелище по-прежнему было немного жутким.
— Признай, Соломон, — пробормотал призрак, наблюдая, как я вытираюсь пушистым полотенцем. — Ты привел это тело в порядок. Даже… почти симпатичным стал.
— Почти — ключевое слово, принц, — мысленно усмехнулся я, возвращаясь в спальню. — Но симпатия — это оружие. Особенно в предстоящей баталии. Пора выбирать доспехи.
Я распахнул дверцы массивного гардероба, который до отказа успели набить слуги. Внутри сияло буйство тканей и фасонов. Десятки костюмов висели в идеальном порядке: строгие сюртуки для аудиенций, нарядные визитки, легкие летние фраки из тончайшей шерсти, шелка и льна. Цветовая гамма — от сдержанного черного и серого до песочного, небесно-голубого, даже бледно-розового. Богатство и избыток.
— Боже правый! — мысленно ахнул Николай, явно вспоминая свой прежний гардероб. — Я и забыл, какое у меня изобилие в нарядах! Этот синий атласный — вон тот, с вышивкой? — выглядит как наряд оперного тенора. Слишком… театрально. А этот песочный лен — практично, но уныло. Скука смертная. О! — Его внутренний голос зазвучал оживленнее. — Смотри! Белый! Чистый, как первый снег! Фрак!
Мой взгляд упал на указанный предмет. Белоснежный фрак из плотного, но легкого шелка. Идеальный крой, безупречные линии. Я вытащил его. Ткань приятно холодила пальцы.
— Идеально, — констатировал я, мысленно уже примеряя его. Анна — в своем траурном черном бархате, как воплощение ночи, сопротивления, смерти для нее самой. Я — в ослепительно белом. Как призрак? Как ангел? Как вызов? Контраст будет оглушительным. Зримым воплощением пропасти между марионеткой-императором и жертвой политики. Идеальный фон для моей игры влюбленного дурачка. Он сразу задаст тон, подчеркнет разницу во взглядах, в позициях, в самом нашем отношении к этой помолвке.
— Отличный выбор, — усмехнулся я вслух, хотя в комнате никого не было. — Подчеркнем антагонизм. Пусть все видят.
Я быстро облачился. Белоснежная сорочка с высоким воротником, темно-синий галстук-бабочка, подчеркивающий белизну фрака. Застегнул пуговицы. Подошел к трюмо.
В зеркале смотрел молодой человек в безупречном белом фраке. Плечи расправлены, осанка не императорская, но уверенная. Лицо Николая, но с моим выражением: усталые, но живые, с хитринкой глаза, чуть тронутые иронией уголки губ. Выглядел… респектабельно. Почти элегантно. Для предполагаемого пьяницы и дебошира — более чем презентабельно. Для марионетки — вызывающе самостоятельно.
— Неплохо, — пробормотал Николай с ноткой удивления. — Даже… очень. Только не зазнавайся, Соломон. Анна — не из тех, кого впечатлит один только фрак.
— О, я в этом не сомневаюсь, — мысленно ответил я, поправляя манжету. — Это лишь первый выстрел.
И как по сигналу, в дверь постучали… деликатно, но настойчиво.
— Ваше Величество? Простите за беспокойство, — донесся голос слуги из-за двери. — Извольте пожаловать к столу. Госпожа Анна Александровна, господа Меньшиковы и капитан Рыльский ожидают вас в беседке с видом на море.
Игра продолжалась, и белый рыцарь выходил на поле боя.
Спускаясь по фасадной мраморной лестнице, я почувствовал, как крымское солнце ударило в спину. В беседке уже сидели все: Анна во главе стола. Она была в том же черном бархате, бледная и неприступная. Рыльский восседал справа от нее, дядьки — с другого бока. Место во главе стола, напротив Анны, пустовало.
— Простите за опоздание, — сказал я легко, занимая свое место. — Освежиться захотелось. После дороги. И после пиратов. — Я бросил на Анну быстрый взгляд. Никакой реакции. Она изучала маникюр на своих тонких пальчиках.
Слуги начали шествие с закусок. Устрицы на льду, икра, нежные паштеты. Я налил себе бокал крымского белого, прохладного, с нотками цитруса.
— Прекрасный вид, Анна Александровна, — начал я, делая глоток и окидывая взглядом панораму моря. — Ваше имение — настоящий райский уголок. И вы в нем — самая яркая жемчужина.
Она подняла глаза. Ее взглядом можно было тушить вулканы.
— Вы слишком любезны, ваше величество. Рай — понятие субъективное. Для кого-то это — тишина и книги. — Она слегка коснулась пальцем обложки томика, лежащего рядом с тарелкой.
— Ого, — усмехнулся Николай. — Уже отшивает.
— Книги — спутники мудрых, — парировал я с наигранным восторгом. — А ваша красота, Анна Александровна, способна вдохновить на поэмы, которые затмят все библиотеки мира! Скажите, часто ли вас сравнивали с Афродитой, выходящей из пены морской? Здешнее море, право, идеальный фон для вас.
Рыльский слегка поморщился. Дядьки переглянулись, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Анна же лишь тонко улыбнулась улыбкой, лишенной тепла.
— Сравнения — удел льстецов и плохих поэтов, Ваше Величество. Я предпочитаю конкретику. И факты.
Ее голос был низким, мелодичным, но каждое слово казалось отточенным лезвием. Она брала контроль над разговором. Игнорировала мои попытки играть влюбленного дурачка. Рыльский попытался вклиниться с вопросом о сборе урожая винограда, но Анна лишь кивнула, не отрываясь от меня.
Настал момент для тяжелой артиллерии. Я налил себе еще вина, поймав предостерегающий взгляд Рыльского. И вздохнул театрально.