— Ваше Величество! — гаркнула командир в переднике, — видимо, главная швея Империи. — Бал уже вечером! А вы только встали! Простите за натиск, но времени в обрез! Приказ Ольги Павловны — привести вас в богоугодный вид! Вы ведь и сами могли бы подняться пораньше! В такой-то день! — ее тон не оставлял сомнений: я был последним безответственным балбесом, а она — спасительницей всего государства.
Меня, ошеломленного, быстро потянули в центр комнаты. Мерная лента обвила грудь, талию, бедра. Щипцы для снятия мерок щелкали, как капканы. Я пытался что-то промычать про «личное пространство» и «императорское достоинство», но слова тонули в вихре команд:
— Обхват груди! Запиши! Так… Длина от плеча! Ширина спины! Подколенный шов! Быстрее, девочки, быстрее! Его Величество изволил проспать!
Завершив «разведку боем», меня без церемоний выпроводили прямиком в ванную. А там уже ждал новый этап пытки. Меня обдало ароматным облаком миндаля и ванили, что было приятно, конечно. Но когда тебя окружают три почтенных матроны с мочалками и решительным видом, а ты гол как сокол…
Призрак Николая материализовался прямо над паровой струей:
«Ох, Соломон, Соломон! — захихикал он. — Великий охотник на демонов, укротитель Князей Бездны, отец государства! А теперь — пенная жертва царского этикета! Смотри, тетенька справа аж вспыхнула! А та, что моет тебе спину, хихикает, как девчонка! Признайся, когда в последний раз тебя так старательно… отдраивали?»
— Заткнись, Ник, — мысленно буркнул я, пытаясь сохранить остатки достоинства под напором мочалки в труднодоступных местах. Да, они краснели. Да, хихикали. И было чертовски неловко. Что до радости от происходящего, то она, безусловно, была. Ну, разве что противоречивая, сардоническая. Все это являлось отличной подготовкой к балу — так я себя утешал. Ну, а в целом, я чувствовал себя куском мяса на предпродажной подготовке.
Вылезти из ванны удалось лишь с чувством глубокой благодарности за то, что это кончилось. Но мои надежды развеялись мгновенно. Меня поволокли в соседнюю комнату. И там… там начался кошмар. Слуги выкатили с десяток вешалок на колесиках, ломящихся от костюмов. Там был и бархат, и шелк, и атлас. И строгие фраки, и расшитые камзолы, и нелепые, на мой взгляд, летние пиджаки всех оттенков радуги. Посреди всего этого буйства они установили тройное зеркало, ждущее свою жертву. И снова меня схватили чьи-то руки и потянули к первой вешалке.
— Хватит! — сорвался я, наконец найдя в себе силы. Голос прозвучал хрипло, но громко. — Мне нужно кофе. Свежая газета. И сейчас же! Иначе никакой примерки!
Главная Швея в коричневом переднике, который теперь казался мне кольчугой, прищурила свои буравчики-глазки.
— Кофе? Крепкий? — она оценивающе оглядела мои, вероятно, все еще помятые черты. — Ага… Видно, что не выспались. Ладно. — она махнула рукой одной из девчушек. — Принеси Его Величеству кофе. Крепчайший. И газету. Ну, и… пару круассанов, что ли. Только смотрите, — она грозно ткнула пальцем в мою сторону, — не заляпайте костюмы!
Спустя несколько томных минут мне вручили чашку, газету и поставили рядом со мной на стол блюдце с воздушными булочками. Кофе был божественен. Горячий, черный, горький, как правда. Пресса «Петербургский Вестник» пестрела светской хроникой и предвкушением «грандиозного события при дворе». Я жадно глотал и то, и другое, пытаясь вернуть себе иллюзию контроля. Пока я зачитывался заметкой о скандале в купеческой гильдии, рука потянулась к круассану. И тут — ШЛЁП!
— Не смейте пачкаться, Ваше Величество! — Главная Швея ударила меня по руке своей мерной лентой, как непослушного щенка. — Руки прочь от еды во время примерки! Доедите потом!
— Ха-ха-ха! — Николай катался по полу от смеха. — Вот она, справедливость! Великого Соломона по рукам бьют! Император, укрощенный мерной лентой! О, это бесценно!'
Я стиснул зубы. Одел-раздел, одел-раздел. Пиджак жал здесь, брюки топорщились там. «Плечи расправьте!», «Грудь вперед!», «Не сутультесь!». Этот долбанный церемониал был пострашнее битвы с Князем Бездны! Единственным островком спасения оставался глоток кофе, украдкой сделанный между сменами костюмов под всевидящим оком Главной Швеи.
Когда меня наконец отпустили, я был облачен в безупречный, но душный парадный мундир императорских цветов — темно-синий с золотом. Мои волосы, аккуратно уложенные, блестели от лака. Лицо, выбритое до скрипа, сияло свежестью. А за окном уже густели вечерние сумерки. Но пахло не свободой, а новой порцией обязательств.
Как раз в этот момент в дверь постучал Рыльский. Сам он щеголял в парадном, белоснежном кителе, который нелепо тянули вниз многочисленные тяжелые ордена. Лицо капитана являло собой все тот же комок напряженных нервов, прикрытый маской служебного рвения.
— Ваше Величество. Пора. Зал полон. Высшая знать жаждет лицезреть своего монарха… и его счастливую невесту. — в его голосе проскользнула едва уловимая горечь. Он протянул мне изящную брошюру. — Вот программа вечера. Ваши речи отмечены. Просто прочтете, когда будет нужно.
Я взял брошюру в руки. Она была толстой, увесистой. С кучей всяких пунктов: «приветственное слово, благодарность регентше, объявление о помолвке, тост за невесту»… Каждая строчка была выверенной и утвержденной «сверху». Меньшикова даже мыслить мне самостоятельно не позволяла. Это был тотальный контроль. Хотя, на ее месте, я поступил бы также…
Я тяжело вздохнул. Пора было идти на бал, — на войну, где вместо пушек звучала музыка, а вместо ядер — свистела ложь. Я надел маску в виде глуповатой улыбки, чуть растерянного взгляда и легкого румянца волнения. Николай Соболев, марионетка всея Руси, был готов к выходу.
Спустя несколько минут Рыльский распахнул двери в главное крыло дворца. Звуки оркестра, гул голосов, звон бокалов — все это накрыло меня густой волной. Мы вышли на галерею, ведущую в главный бальный зал. Внизу пестрело море огней, бриллиантов, мундиров и декольте. Золоченные трубы громко объявили мой визит:
— Его Императорское Величество, Государь Соболев Николай Юрьевич!
Гул стих. Сотни голов склонились в почтительном, но корыстном поклоне. Я спускался по лестнице, улыбаясь во все тридцать два зуба, махая рукой. Представление начиналось. А я думал только о еде, и мой взгляд невольно падал на столы с угощениями для знати.
Не успел я вступить на паркет, как ко мне направилась сама Ольга Павловна. Рядом с ней грациозно плыла Анна.
И… черт меня подери! Она сияла! Её голубое платье, как кусочек утреннего неба, было усыпано перламутровыми пайетками-звездами. Оно переливалось при каждом ее шаге. Корсет подчеркивал точеную осанку. А в пышной рыжей косе… сверкали хрустальные голубые бабочки. Казалось, они вот-вот вспорхнут. И от этого ее синие глаза горели еще ярче, холоднее, словно то были не глаза, а Ригель в созвездии Ориона.
— Вот это вид… — Николай аж присвистнул в моей голове. — Даже я, призрак, оценил. Жаль, что за этой красотой скрывается нож, направленный тебе в спину, Соломон.
— Согласен, Ник, — мысленно ответил я, не сводя глаз с Анны. — Опасная красота. Но чертовски притягательная…
Регентша взяла меня под одну руку, Анну — под другую. Ее хватка была железной. Она повела нас к центру зала, к императорскому столу на возвышении. Оркестр смолк. Все замерли.
— Дорогие гости! — Голос Ольги Павловны, усиленный магией, заполнил зал. — Мы собрались в этот прекрасный вечер, чтобы отпраздновать событие, которое уже давно перестало быть секретом для нашего светского общества! Радостное событие, укрепляющее династию и Империю! Сегодня мы официально объявляем о помолвке Его Императорского Величества Николая Юрьевича и моей дочери, Анны Александровны Меньшиковой! Да…
— Я против! — голос, полный искреннего негодования, прозвучал громом и прокатился по залу.
Князь Олег Верейский шагнул вперед из толпы. Рядом с ним, чуть позади, с высокомерно вздернутым носиком и глазами, полными ядовитого торжества, стояла София. За ними толпилась группа влиятельных князей и графов, их мрачные лица говорили о солидарности. В зале воцарилась гробовая тишина. Настолько глубокая, что я слышал шипение шампанского в бокалах.
Анна резко отвела взгляд в сторону, но я успел поймать на ее губах едва сдерживаемую, ликующую улыбку. «Помолвка сорвется!» — кричало ее выражение лица.
Верейский указал на меня пальцем, дрожащим от праведного гнева:
— Я не могу допустить этого! По всему дворцу гуляют другие слухи, Ваше Величество! Слухи о том, что вы опорочили честь моей дочери, Софии! Что вы после демонического прорыва, в ту роковую ночь, пригласили ее в свои покои и лишили невинности! И теперь, чтобы смыть этот позор, по законам империи вы обязаны жениться на НЕЙ! А не на дочери регентши!
Тишину надрезал многоголосый шепот. Сотни глаз уставились на меня, на Меньшикову, на Анну, на Софию. Некоторые придворные, циничные до мозга костей, уже поднимали бокалы, предвкушая скандальный спектакль. Я почувствовал, как рука Ольги Павловны сжала мою руку так, что кости затрещали. Я сделал шаг вперед, надевая маску растерянного, виноватого юнца.
— Ваше Сиятельство! Ольга Павловна! Я… я никогда бы… — начал я, нарочито заикаясь, тараторя с пафосом. — Мы просто говорили… о поэзии! Клянусь! Я бы не посмел… опорочить честь… такой прекрасной… девушки как София Михайловна! Ой, Олеговна! Это клевета!
Ольга Павловна отпустила мою руку. Ее лицо было ледяной маской. Она сделала шаг вперед, навстречу к Верейскому и, не оборачиваясь, сказала:
— Ваше Величество. Анна. Сядьте за свой стол. — Ее голос был тихим, но резал воздух, как сталь. — И помалкивайте. Я сама со всем разберусь.
Она сделала еще два медленных, властных шага в сторону Верейского. Весь зал замер, затаив дыхание. Она остановилась. Повернулась к Олегу Александровичу… спиной. То был жест глубочайшего презрения. Потом медленно обвела взглядом зал, встречаясь глазами с ошеломленными гостями. Когда она заговорила, ее голос, усиленный магией, звучал холодно и неумолимо: