Третий гроб оказался попроще. Дубовый, массивный с выжженными коронами по бокам. Борис Соболев. Старший брат, чей труп я увидел, как только попал в этот мир. Его доспехи, пробитые демонскими когтями, всё ещё хранили следы чёрной крови. На груди у него висел медальон с миниатюрой: Николай-ребёнок смеялся на руках у Бориса.
«Ты всегда был лучше меня… Но почему же ты погиб?» — с нескрываемой горечью в голосе спросил принц, сидящий в моей голове. Но ответа не последовало.
— Я дам тебе попрощаться, — внезапно сказал я. Николай замер в уголке сознания, будто пойманный врасплох.
— Как? Зачем? — его голос дрожал, смешивая тоску, гнев и надежду.
— Чтобы они поверили, что ты всё ещё здесь. Игрушка. Плачущая кукла на троне.
Он не ответил, но его молчание было согласием. Я отпустил контроль над телом, и мой дух отступил в тень угла. Тело захлестнула волна чужой боли — Николай рухнул на колени перед гробами, пальцы впились в резные края, будто пытаясь вцепиться в ускользающее прошлое.
— Отец… Мама… Брат… — его голос сорвался в хрип, слезы катились по щекам, оставляя мокрые дорожки на серебряной оторочке камзола.
Зал замер. Даже хладнокровная Меньшикова, стоявшая у трона с беспристрастным лицом, сжала губы до белизны. Верейский переминался с ноги на ногу, его ордена звякали, словно кандалы. Юсупов же наблюдал за этим с ледяным равнодушием алхимика, изучающего реакцию в тигле.
— Простите… — шептал Николай, целуя холодное стекло над лицом отца. Его дыхание запотело на поверхности. — Я всё исправлю… Клянусь…
Толпа зашепталась. Где-то сзади зазвенел бокал — кто-то уже праздновал предстоящее регентство Ольги. Николай вскинул голову, его взгляд метнулся к гробу матери. Он обнял белый саркофаг, прижавшись щекой к серебряной розе, и замер. В тишине было слышно, как трещит лак под его пальцами.
— Хватит, — мысленно толкнул я его, возвращая контроль над телом. Слезы мгновенно высохли, будто их и не было. Тело выпрямилось с неестественной плавностью, как марионетка на туго натянутых нитях.
— Садитесь на трон, ваше величество, — прошипела Ольга, указывая резким жестом на массивное кресло из чёрного дерева. Его спинку венчал двуглавый орёл с рубиновыми глазами — они сверкали, словно пропитанные кровью.
Я прошёл сквозь толпу, чувствуя, как взгляды впиваются в спину: одни — с ненавистью, другие — с жалостью, третьи — с расчётом. Трон встретил ледяным прикусом — металлические шляпки болтов под обивкой впились в тело, напоминая, кому теперь принадлежит эта власть.
— Корону! — рявкнул Рыльский, и священник в багровых ризах, похожий на оживший труп, поднял диадему с алмазами. Камни блестели тускло, будто выцветшие от дождя.
— Николай Третий Соболев, волей бога и кровью предков… — голос патриарха гудел, как набат, но слова тонули в грохоте моего пульса.
Я не слушал. Вместо этого смотрел на Ольгу. Она уже примеривала корону регента — тонкие пальцы скользили по золотым шипам, а губы шептали что-то, заставляя рубин на брошке вспыхивать алым.
— … да здравствует император! — грянул зал.
— Да здравствует! — подхватили дворяне, но в их голосах звучала фальшь, как в театральной постановке.
И тут из толпы выступил мужчина в зелёном камзоле, расшитом волчьими пастями. Его лицо пылало яростью, а рука сжимала свиток с печатями.
— Не потерплю, чтобы Меньшикова правила! — он вскинул свиток, и пергамент развернулся с шелестом крыльев нетопыря. — Вот доказательства её грязных интриг! Она ведьма! Её семья…
Рыльский молнией метнулся к протестующему и взмахнул мечом. Быстро. Тихо. Лезвие сверкнуло, разрезая воздух с шипением раскалённого железа.
Голова смутьяна упала на мрамор с глухим стуком. Кровь брызнула на серебряные розы гроба императрицы, превратив их в багровые. Тело ещё дергалось, пальцы судорожно сжимали обрывки пергамента.
— Скучно не будет, — резюмировал я, ловя взгляд Ольги. Её глаза сверкнули, словно клинки, готовые вонзиться в следующую жертву.
— Да здравствует император! — громко повторил Рыльский, вытирая лезвие о плащ. Алые полосы на ткани слились с вышитыми кабанами, создавая иллюзию, что зверье оживает.
А толпа замерла. Воздух сгустился, словно перед ударом молнии. Где-то в глубине зала зазвенело разбитое стекло. Ольга махнула рукой церемониймейстерам, и тут же грянули трубы, возвещая начало пира. Слуги быстро выволокли тело бунтаря, вытерли кровь и поставили гигантские столы в центре зала.
«Итак… С чего ты начнешь?» — мелькнул испуганный голос принца в голове.
— Для начала напьюсь и сыграю роль неопасного шута. — натянув на лицо маску страха, мысленно бросил я. — Это даст нам фору.
Глава 4
«Я начинал революцию, имея за собой 82 человека. Если бы мне пришлось повторить это, мне бы хватило пятнадцати или даже десяти. Десять человек и абсолютная вера. Неважно, сколько вас. Важно верить и важно иметь четкий план.»
Фидель Кастро
Проснулся от удара… Но не от физического, а от того, что выворачивает мозг через уши. Свет из щели между шторами вонзился в зрачки раскаленной иглой. Я задыхался, будто на груди лежал бес-душитель. Губы слиплись, язык прилип к нёбу, словно обугленная пластиковая деталь. Пахло кислым вином, рвотой и едким потом — ароматом вчерашнего «триумфа».
Память возвращалась обрывками: хриплый хохот, брызги шампанского на парчовых шторах, дружеские объятия с графом Ломовым — тот пах, как дохлый осетр, выброшенный на берег Невы. Его борода колола щеку, а жирные пальцы сжимали мое плечо: «Ваше величество, вся Россия за вас!» Я орал похабные частушки, бил кубком о мраморный пол, пока осколки хрусталя не впились в подошвы некоторых гостей. Меньшикова наблюдала с регентского трона, улыбаясь так, будто видела уже свой портрет в учебниках истории… поверх моего трупа.
— Ты… превратил меня в шута! — голос Николая прорезал череп, как пила. Он материализовался у зеркала, полупрозрачный, с искаженным от ярости лицом. Его пальцы впились в раму, но прошли сквозь позолоту. — Род Соболевых никогда…
— Род Соболевых практически сгинул, — выплюнул я, сползая с кровати. Мышцы дрожали, будто их били током. В зеркале мерцало отражение: бледный юнец с синяками под глазами, в рубахе, испачканной вином и чьей-то помадой. Шея в красных пятнах — то ли от удавки, то ли от женских губ. — Теперь ты — я. А я — тот, кто выжжет ваш позор дотла. Не сомневайся.
Я сгреб со стола графин с водой — остатки вчерашнего «фейерверка». Ледяная влага обожгла горло, смывая вкус похмелья. Но этого было мало.
— Очищение! — я сжал кулаки и вцепился в резерв — крошечное солнце под ребрами. Магия жахнула по венам, как удар хлыста. Кожа слегка задымилась, со лба хлынул пот, смешиваясь с черной слизью, сочившейся из пор. В воздухе запахло горелой патокой и гниющими яйцами. Алкоголь выходил клубами пара — я видел их: извивающиеся тени зеленого змия, последние вспышки отравы.
— Ты… сжигаешь мою плоть! — закричал Николай.
— Твоя плоть — мусор, — прошипел я, наблюдая, как синие прожилки на руках бледнеют. — Я же сделаю из нее оружие.
Уже через пять минут я стоял, опершись на спинку кровати. Дрожь в теле исчезла, а противный вкус на языке испарился, как не бывало. Зеркало показывало того же юнца, но глаза… глаза теперь горели царственной решительностью Соломона. В груди клокотала ярость — чистая, без примесей.
— Теперь, — повернулся я к призраку, — научись смотреть в лицо реальности. Твой «позор» — это мой щит. И когда-нибудь он станет петлей для тех, кто над тобой смеялся.
Николай молчал. Он чувствовал, что впервые за семь сотен лет существования его род стал сильнее, чем он мог бы мечтать. И страшнее. Интуиция буквально била в набат об этом…
Шелковый халат шлепнулся на пол, как сброшенная кожа. Тело обнажилось — ребра выпирали под бледной кожей, мышцы в некоторых местах висели тряпками, будто их выкрутили и бросили сушиться. Но самым отвратительным был пивной животик. Николай, мерцая в углу, сжал кулаки:
— Ты похож на больного кота с помойки!
— Ты сам себя довел до такого состояния… Но я скоро это исправлю. — огрызнувшись, я впился ладонями в ковер. Ворс вонзился в кожу — приятная замена песку арены или армейскому плацу.
Первый рывок — кости хрустнули, будто сломались. Десять. Пальцы онемели. Двадцать. Локти горели, как будто в них вбили раскаленные гвозди. Тридцать. Пот залил глаза, смешался с соленым вкусом на губах. Сорок. Капли падали на ковер, оставляя темные пятна.
— Остановись! — Николай метнулся ко мне, но его рука прошла сквозь плечо. — Ты умрешь!
— Умирал… сотни раз… — выдохнул я на пятидесятом отжимании и перекатился на спину. — Теперь… Мне не хочется повторять этот опыт.
Я немедленно перешел к прессу.
Каждый подъем отдавался ударом в солнечное сплетение. Тридцать раз. Живот горел, будто в нем растворили расплавленный свинец. Пятьдесят. Николай замер, наблюдая, как кожа натягивается над редкими валиками мышц.
— Вы… вы все были слабаками! — я хрипел, переходя на приседания. — Пили вино… ели павлинов… а демоны… и враги при дворце рвали вашу власть!
Сорок. Пятьдесят, — бедра свело судорогой. Я упал на колени, неудачно схватился за спинку кровати. Зубья резного дерева больно оцарапали ладони. Кровь смешалась с потом.
— Безумие… — прошептал призрак.
— Нет, — я встал, дрожа всем телом. — Простая математика. Каждая капля пота — минус один шанс у врагов убить меня.
Я попрыгал на месте и перешел к бою с тенью. Николай, разинув рот от шока, молча наблюдал за моими нечеловеческими движениями. Принц недоумевал, как такой слабый мешок с костями, способен двигаться, словно молния. Через десять минут я взял перерыв, а после отдыха продолжил.
Минуло два часа, и пол блестел, как лед после шторма. Я стоял на четвереньках, трясясь, но сжатый кулак ударил по паркету:
— Видишь?
В зеркале — все тот же тощий юнец. Но теперь на шее пульсировали толстые вены, а взгляд мог прожечь стекло.