Западные, к которым и приближались путники, были широко распахнуты, и изнутри слышались звуки музыки и весёлые крики. Перед воротами стоял на страже толстенький мужичок с алебардой в руках и в кожаном шлеме, составлявшими единственные предметы его вооружения. Привалившись плечом к створке, он гораздо больше интересовался происходившим по ту сторону частокола, чем прибывающими гостями. Заслышав стук копыт, он лениво обернулся, и тотчас попытался принять воинственный вид: крестьяне с окрестных деревень почти никогда не приезжали на лошадях и уж точно без оружия. Впрочем, он и не думал запирать ворота: долгие годы безопасности и отдалённость от Стены делали свое дело, и безмятежное выражение его лица ясно говорило, что само наличие стражника возле ворот — это не более чем проформа.
— Приветствую вас, гости, — провозгласил он сиплым голосом, — по делу или увеселения ради?
— Проездом, добрый человек. — Томас подъехал к нему поближе и, нагнувшись, вложил ему в ладонь мелкую серебряную монету. — Не подскажешь ли, где уставшие путники могут найти ночлег на эту ночь?
Стражник, оставшись очень довольным этим подношением, махнул рукой в сторону ворот.
— Прямо туда, добрые люди, не заблудитесь. По этой улице шагов триста, а там городская площадь, — друзья переглянулись: надо же, он называет Длинную Лошадь городом, — прямо на ней большая двухэтажная гостиница, «Два короля» называется. Она недёшева, но у таких богатых господ, я думаю, денег на неё хватит. Милости просим, — крикнул он уже им в спину, — и не забудьте посетить наш праздник. Весь город нынче ночью сегодня гуляет! И скажите Гарвену — это хозяин гостиницы, что это я вас к нему прислал! Ифор меня зовут…
Кивнув Ифору на прощанье, Томас со всей кавалькадой направился по улице. Мощёная дорога при въезде в Длинную Лошадь заканчивалась; улица представляла собой просто прибитую ногами и копытами землю, по всей видимости, по весне и осени превращавшуюся в непролазную грязь. Что было совершенно необычно для деревни, пусть даже и такой большой, как эта, так это наличие двухэтажных и даже трёхэтажных домов: даже в Хартворде таких не имелось, и это действительно давало некоторые основания называть Длинную Лошадь городом. Первые этажи таких домов, сложенные из крупного известняка, настолько глубоко уходили под землю, что для того, чтобы войти внутрь, требовалось спуститься по небольшой лестнице во внутренний дворик. Верхние этажи, все деревянные и, вероятно, от недостатка места, каждый следующий по размерам больше предыдущего, нависали над улицей. Впрочем, насколько заметили путники, такие высокие дома стояли только в районе западных ворот, а чем дальше, тем более Длинная Лошадь начинала походить на обычную деревню с плетёными заборами и огородами.
Чуть дальше стала заметна и своеобразная конфигурация поселения: оно напоминало многолучевую звезду. Все улицы и проулки сходились в центр деревни, смещённый к Западным воротам; дальше на восток от площади дома мельчали и беднели, и там вольготно чувствовали себя свиньи, собаки, куры и прочая живность, свободно разгуливавшая по улицам.
Чем ближе к площади, тем больше народа попадалось навстречу, поодиночке и в обнимку, с факелами и музыкальными инструментами, в венках, а некоторые почему-то с маленькими вениками в руках. Мужчины — в нарядных расшитых рубахах, а девушки и женщины в праздничных платьях, нередко довольно откровенных, и что особенно поразило всю компанию — всё больше и больше людей, встречавшихся им по дороге — в расписных масках, почти полностью скрывавших лица. Дело близилось к полуночи, и весь этот веселящийся и подвыпивший люд стремился куда-то к Восточным воротам.
В середине деревенской площади стоял большой крытый колодец, вокруг которого при свете многочисленных факелов около полутора десятков пар под зажигательные звуки волынок и инструментов, напоминавших скрипки, отплясывали что-то похожее на бранль, но в заметно более быстром темпе. Вокруг толпилось с полсотни зевак, притопывающих и хлопающих в ладоши; везде сновали девицы, судя по виду, прислуга из разных таверн, с большими подносами, заставленными кружками с брагой и элем. Во всех домах горели окна, а двери распахнуты настежь, причем видно было, что люди, заходящие внутрь и выходящие наружу, вовсе не обязательно являлись хозяевами этих домов. Везде танцевали, пели и пили.
Эдмунд, Гуго и Томас спешились, ведя на поводу лошадей. Гостиницу они заметили сразу: большое двухэтажное здание с огромной вывеской перед входом, и главной задачей стало пробраться к нему через толпы народа. Немедленно какие-то девушки с масками на лицах, подскочив к молодым людям, водрузили им на голову цветочные венки и даже сделали попытку втянуть Гуго с Томасом в танцующий хоровод. Гуго, немедленно развеселившись и подарив на ходу пару поцелуев, клятвенно пообещал найти этих красавиц через часок.
Привязав лошадей к длинной жерди, прикрепленной к стене рядом с входом, путники помогли девушкам спешиться, и зашли в переполненную залу. В лицо им дохнуло тёплым воздухом, в котором перемешались запахи браги, пива и жареного мяса; в дальнем углу горел очаг, в котором над пылающими углями томилась насаженная на вертел половина бараньей туши; падающие капли жира с шипением разбивались о раскалённый лист железа, заменявший противень. Двое слуг по очереди медленно вращали вертел, морщась от нестерпимого жара. За длинными столами в общей зале сидели человек тридцать, производившие невероятный шум; стук глиняных кружек, смех и нестройные песни висели в воздухе. Девушки в передниках, раскрасневшиеся от жара и постоянной беготни, обносили посетителей всё новыми порциями еды и выпивки. Одна из них, заметив новоприбывших, остановилась, и на вопрос Томаса о хозяине указала пальцем на здоровенного мужчину за стойкой.
— Вам к нему, — пояснила она, пытаясь перекричать шум, — зовут его Пэдриг Гарвен. Вам комнаты нужны? Ежели подождёте немного, то проще будет разговаривать.
— Почему подождать?
— Полночь скоро, и народ весь повалит на восточные луга праздник отмечать.
Томас кивнул, и молодые люди уселись за один свободных столов в самом дальнем от очага углу. Спустя несколько минут перед ними появились кружки с пивом, кисловатым вином и большое блюдо с кусками хорошо прожаренной свинины, щедро посыпанной свежей петрушкой. В этот момент народ, собравшийся в зале, бурно захлопал в ладоши; на середину залы вышли два человека, одетых в цветастые плащи, как будто сшитые из кусочков разноцветной материи, один с лютней, второй со скрипкой в руках. Старший из них, с длинными, свисавшими по обе стороны рта усами, находился уже в изрядном подпитии, второй, лет двенадцати на вид, не больше, поддерживал его под локоть. Молодцевато поклонившись, они без лишних проволочек под хлопанье, притопывание и одобрительные выкрики собравшихся затянули залихватскую песню:
Ночь Аонгуса грядёт,
А дни погожи и светлы,
Радуйтесь и веселитесь
О, юноши и девушки!
Щекот соловьиный
По миру разносится,
Сладкою истомою
В сердце ко мне просится.
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.
Ты всех девушек милее,
О, желанная!
Ты — лилей лилея,
О, благоуханная!
Взглянешь благосклонно —
Сердце радости полно;
Взглянешь непреклонно —
В муке тумится оно.
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.
Ты всегда играешь мною,
О, как ты жестока!
Нет ни дня покоя мне,
Белогруда, светлоока!
Жду тебя с волненьем,
О, моя красавица!
Сердце чрез мгновенье
У меня расплавится.
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.[3]
Песня закончилась под всеобщее ликование; несколько пар даже пустились в пляс. Вдруг с деревенской площади донёсся громкий звук колокола и большинство посетителей ринулось к выходу, не забыв при этом прихватить с собой полупустые и только початые бутыли. Самых забывчивых из них, не заплативших либо пытавшихся вынести наружу кружки, у двери встречала прислуга. Через десять минут в зале осталось только с полдюжины человек, не особо торопившихся на гулянье, либо уже излишне подвыпивших. Сочтя этот момент достаточно удачным, Эдмунд с Томасом направились к тянувшейся через всё помещение длинной деревянной стойке, за которой стоял Пэдриг Гарвен, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Это был крупный человек с густыми бровями и взлохмаченной шевелюрой.
— Катерина уж сказала мне, — буркнул он в их сторону, — нету мест… извиняйте.
Последнее слово он выдавил из себя, быстрым и цепким взглядом оценив кожаные колеты подошедших и меч, болтавшийся на боку Томаса. Ни слова не говоря, Эдмунд высыпал на прилавок перед ним горсть мелких монет, среди которых попалась даже одна серебряная.
— Хм, — пробурчал хозяин. Он ещё раз взглянул на них и быстро, чуть склонив голову — на их спутниц, сидевших за столом, — пожалуй, для благородных господ найдётся. Но надобно будет ещё серебра добавить.
— Не многовато ли? И с чего вы взяли про то, что мы благородные?
Гарвен развёл руками.
— Я уж тридцать лет здесь гостиницу содержу да гостей привечаю. Могу золото от медяка отличить. Спутниц ваших хоть в рубище обряди, но лиц таких среди крестьянок не найдёшь. Да и вы при оружии. Но ежели тайну хотите сохранить, то я и так никому ничего не говорю и имён не спрашиваю, иначе б знатные люди у меня и не останавливались бы. В нынешние времена многие запросто путешествуют, в недорогой одежде, чтобы внимания к себе не привлекать. А насчёт монеты… Праздник нынче, добрые люди. У меня все комнаты битком забиты, да всё по парочкам, подвинуть никого не удастся. Но раз молодые люди не из простых, да при деньгах, могу знатные апартаменты предоставить. У меня таких три, и деревенщинам я их не сдаю. Кроватей дополнительных там нет, так что для вас три комнаты будет в самый раз. Для девушек ваших одна, и две для парней, или как вы там распределитесь… Уж простите великодушно, но они у меня пустуют по большей части, а обстановка там дорогая.