Я замолчал, опустив взгляд. Тем временем Николай, отдаваясь эхом в моих висках, сжался в немой, скулящий комок горя. Я ему искренне сочувствовал… А Анна сейчас смотрела на меня не как на императора. Не как на убийцу Глеба. А как на человека. В ее глазах, тех самых, синих, вечно холодных озерах, лед не просто тронулся. Он дал трещины, сквозь которые проглядывало что-то невероятное: растерянность, понимание, и… почти физическая боль от чужой утраты. Почти… жалость.
Оркестр грянул финальный, торжественно-трагический аккорд. Зал взорвался аплодисментами. Анна вздрогнула, словно очнувшись. Её щеки вспыхнули ярким румянцем стыда и смущения. Она резко, почти грубо отвернулась от меня, уставившись на сцену, где актеры кланялись.
— Довольно! — выдохнула она, голос снова стал резким, но без прежней ледяной силы. — Хватит… воспоминаний. Смотрим… финал. Браво, маэстро! Браво!
Она захлопала в ладоши, слишком громко, слишком нарочито, впиваясь взглядом в занавес, который медленно полз вниз, скрывая бутафорскую трагедию. Но ее плечи были напряжены, а кончики ушей горели алым. Лед тронулся. Но айсберг был все еще огромен и смертельно опасен. В этом я не сомневался.
Финал оперы грохотал аплодисментами, как шквал бури по парусам. Ольга Павловна грациозно поднялась с кресла. Статуя из черного бархата и ледяного спокойствия. Ни слезинки.
— Великолепно! — ее голос зазвенел, как упавшая на мрамор монета. — Но империя не ждет. Слишком много государственных дел накопилось. Лев Павлович, проводите меня во дворец. — Ее взгляд, острый как стилет, впился в Анну. — Император с невестой отужинают в «Изумруде». В вип-ложе. Наслаждайтесь, дети мои… Ведь счастье — перелетная птица…
Рыльский метнул на меня затравленный взгляд. Будто он спрашивал: «Что мне делать? За какую ниточку дернуть? Как не провалиться сквозь землю?»
Я же ему едва кивнул, мол жди или напорешься на неприятности. Его челюсть сжалась, он развернулся следом за Ольгой, его плащ-накидка взметнулся, как крыло ворона.
Далее нас с Анной проводили гвардейцы. Ложа-ресторан «Изумруд» висела над основным залом театра, как гнездо хищной птицы. Нас отвели за полупрозрачные голубые занавески в центре ложи. К сожалению, они не скрывали нас, а лишь подчеркивали, мол вот они, куклы, на виду. Мы сели на свои места друг напротив друга. Вокруг стал доноситься гул сотни голосов, звон хрусталя, скрежет ножей о фарфор — толпа дворян накатывала волной. Мой Абсолютный Слух ловил все. Каждый шепот. Каждый смешок. Каждый вдох.
Официант в ослепительно белых перчатках подал меню — томик в кожаном переплете. Анна взяла его, ее пальцы чуть дрогнули. Я махнул рукой, не глядя:
— Мне то же самое что и Анне Александровне. Дубль.
Шепот вокруг жужжал, как осиный рой:
— Вон! За балдахином! Сам Император! С Анной Меньшиковой! — восклицала какая-то дама.
— Говорят, она его приручила! В опере не ковырял в носу, не зевал! Чудо! — вторила ей подруга.
— Он выглядел бледным… Может, болен? — спрашивал какой-то мужчина.
Ближе к нашему столику, за голубой занавеской переливался звонкий, нарочито-восторженный голосок:
— Божечки! Он такой… величественный! А Анна — просто королева красоты! Прямо сказка!
Потом я услышал ответный, смутно знакомый бас… Андрей Юсупов:
— Величественный? Да этот сопляк — тёщина марионетка! Вся империя об этом знает. Да и настоящие мужики не в опере сопли жуют, а в Запределье с монстрами сражаются! Где кровь, грязь и Скверна! Где охотники!
— Андрюшенька, ревнуешь? — послышался кокетливый смешок девицы. — Ты ведь сам пришел сюда! Папенька твой, наверняка, был против…
Голос Андрея внезапно стал мягким, как теплый воск:
— Папа… пусть бурчит. Я гонюсь за тобой, Катюша. Серьезно. Как за Князем Бездны. Без шансов на отступление. Только ты мне и нужна!
Я едва не фыркнул в бокал с водой. Андрей Юсупов — гроза демонов, чьи кулаки ломали хребты тварям — тут таял как мороженое на солнце. Романтик, чтоб его…
Я не заметил, как подали еду. Анна отодвинула тарелку с фуа-гра и принялась методично ковырять вилкой крошечный трюфель, будто пыталась разминировать бомбу. Я вяло поддерживал нить разговора:
— Дождик… наверняка, усиливается. Надеюсь, обратная дорога…
— Ммм, — кивнула она, не глядя в мою сторону, и проткнула трюфель насквозь.
В этот миг я уловил краем уха еще один знакомый голос… Опасный. Как осколок стекла в сахаре. Орловская. Где-то в дальнем углу зала, за рощей спин и стульев и дымом сигар:
— Он держит меня как собаку на цепи! Орловская! Отчет о трофеях! Орловская, когда стены на складе будут покрашены⁈ Орловская, за сколько можно будет продать эту артефактную сталь⁈ Я теперь выпить спокойно не смогу с таким надзирателем!
Охотница явно жаловалась своей подруге. Та решила ее поддержать:
— Да брось ты, Лера! Тебе же целый клан доверили! Ты теперь заместитель! А Соломон Козлов — он же легенда уже! Девчонки из Лунных Чаек только о нем и трещат! Говорят, харизматичный… опасный… и… хорош собой!
Орловская взбрыкнула и перешла на повышенный тон:
— Харизматичный⁈ Этот ублюдок — бабник и хам! Домогается до женщин! Пользуется славой, как дубиной! Я сама чувствовала его… похотливый взгляд! Скоро все узнают! И его «Гнев Солнца» рассыпется в прах!
Кольнуло тишиной. Не полной, но ощутимой волной. Несколько столиков рядом с Орловской замолкли. Чьи-то вилки замерли в воздухе. Мой кулак сжался под столом так, что костяшки побелели. Злость пронзила меня.
Домогательства? К ней? К той, что лезет под пули с истеричным воплем? К той, кого я вытащил из-под обломков в аду и сделал своей правой рукой? И почему она тут, а не на Причале №7⁈ Наш штаб, трофеи, подрядчики — мой приказ был ясен как божий день!
План маленькой мести созрел мгновенно, холодный и безжалостный. Обязательно отомщу ей при встрече…
Я поднял бутыль с вином и до краев наполнил бокал Анны рубиновой жидкостью. Про себя тоже не забыл.
— За искусство, Анна Александровна? — спросил я громче, чем нужно.
Девушка взглянула на меня. В ее глазах мелькнуло что-то странное. Какое-то разочарование… Тем не менее, наши бокалы чокнулись. Хрусталь зазвенел и зазвякал.
Уголки моих губ невольно дрогнули в холодной полуулыбке. Мы сделали пару больших глотков — со стороны это показалось грубым намеком на наш первый поцелуй… Но у меня и в мыслях не было проворачивать нечто подобное. Все сложилось само собой.
Я ретировался и уткнулся взглядом в тарелку. Отрезал кусок стейка и повел беседу в какие-то дикие дебри. От греха подальше…
При этом мой слух был прикован к ядовитым змеям из высшего общества: я слушал, впитывал полезную информацию, как губка. Отсеивал ненужную… В какой-то момент я забылся, когда какие-то мужчины стали обсуждать политику и движение мятежников.
— … Вы меня слышите вообще⁈ — Голос Анны прорвался сквозь мои мысли, как хлесткий удар хлыста по лицу. Резкий. Вибрирующий от неконтролируемой ярости.
Я моргнул, фокус вернулся. Она сидела напротив, отодвинув тарелку с истерзанным трюфелем. Вся ее ослепительная красота была искажена праведным гневом.
Ее фарфоровое личико слегка покраснело. Это было очень мило, но чертовски опасно! Синие озера ее глаз схлопнулись в узкие щели голубого льда, из которых сыпались искры ненависти и… горького разочарования.
— Я говорю. — ее голос сорвался на хрип, каждое слово летело в меня трассером пули. — Сегодня… когда вы рассказывали о родителях… в опере… — она сделала резкий вдох, будто ловя воздух перед прыжком в пропасть. — Я впервые… увидела в вас человека. Не императора. Не куклу. Не убийцу… А человека. И я… я решила… — Голос ее дрогнул, в нем пробилась неуверенность, тут же задавленная волной гнева. — Поблагодарить вас! За то… За то, что я жива. Что тот идиотский план с отравлением… не сработал. Что ты… — Она споткнулась на «ты», но не поправилась. — … что ты тогда не дал мне умереть и… и опозорить мать окончательно.
Она замолчала, ее грудь высоко вздымалась под мерцающими звездами платья. В глазах стояли слезы… Не печали, а чистой, неразбавленной ярости и унижения от собственной слабости, от того, что ей пришлось это сказать. Мне.
«Николай! Что черт возьми она говорила⁈ Что я пропустил⁈» — мысленно воскликнул я.
В голове послышался дикий, ехидный, почти истерический хохот призрака:
'Попался, древний узурпатор! А? Ха-ха-ха! Пока ты слушал местную дворянскую кодлу, твоя невеста пыталась поблагодарить тебя за спасение! Она даже признала, что ты… не совсем чудовище! Она говорила это тихо, пока ты пялился в зал! А ты… ты улыбался своим мыслям… И, наверняка, строил коварные планы… ИДИОТ! Такую девушку упустил…
Холодный ком провалился в желудок. Проклятие! Я вскочил. Салфетка с колен упала на пол белым пятном позора. Вилка со звоном отскочила от тарелки.
— Анна, простите, я просто… — мой голос предательски дрогнул… Я протянул к ней руку, жестом примирения, защиты… нелепым жестом.
Она вскочила молниеносно, стул со скрипом откатился назад. Ее движение было порывистым, отчаянным. Она схватила свой бокал — почти полный, тяжелый хрусталь, наполненный рубиновым бордо. Жидкость забурлила, поймав отблеск люстр, сверкнув кровавым золотом. Вся ее ярость, унижение, отчаяние вылились в одно резкое движение.
— ДЕРЖИ, КРЕТИН!
Бокал описал короткую, злую дугу. Рубиновое вино хлынуло мне в лицо. Холодное. Липкое. Обжигающе-кислое. Оно залило глаза, нос, рот. Хлынуло за воротник фрака, под рубашку, ледяными струями по спине и груди. Капли замерли на рыжих прядях волос, как кровавая роса.
За голубой занавеской раздался коллективный удивленный вздох! Десятки пар глаз уставились на нашу ложу. Гвардейцы у входа замерли, как истуканы. Один из них, молодой парень с усиками, прикусил губу так, что побелели зубы, его плечи мелко дрожали от еле сдерживаемого смеха. В его широко раскрытых глазах читалось все без слов: «Ну ты и дурак, государь. Как так можно было?»