Бремя власти II — страница 27 из 42

— И ты, Валерия… — Гроза покачал массивной головой, с театральным, ядовитым сожалением. — Вольная соколица. Княжеская кровь. Серебряная Пуля… И в какое же дерьмо ты вляпалась? Раз решила лечь под крылышко к… — он презрительно щелкнул языком, глядя на меня — … к этим слабакам? К этому безродному проходимцу? Шарлатану с дешевыми фокусами? — Его голос стал громче, назидательным, как проповедь в кабаке. — Это позор, девочка. Настоящий, вонючий позор. Твоего батюшку, князя, я так понимаю, Господь прибрал вовремя. А то бы он, глядя на это… сдох бы со стыда. Или перевернулся в гробу. Гарантирую!

Зря он так… Орловская не просто взорвалась — она сдетонировала:

— ЗАТКНИ СВОЮ ГНИЛУЮ ГАДЮЧЬЮ ПАСТЬ, КУЗНЕЦОВ!

Ее голос взревел, как сирена, сорвавшись на визг от чистой ярости. Она шагнула вперед не просто так — она рванулась, как пантера, рука молнией схватила эфес длинного боевого клинка на бедре. Сталь звякнула, выходя на дюйм из ножен.

— Ты сам — никчемная, тухлая требуха, которая только на слабых давит! Хочешь дань⁈ — она вскинула подбородок, ее глаза полыхнули синим адским пламенем. — Получишь! ЗДЕСЬ! И СЕЙЧАС! Дуэль, ублюдок! Я тебе эту твою поганую ухмылку с рожи СНЕСУ! Клянусь! Или ты боишься? Тогда можем пройти на Ломанную улицу, Иван Петрович тебя подстрахует… И уберет твой пепел заодно…

Ее дыхание свистело, как у загнанного зверя, вся она была сжатой пружиной, готовой разорвать Грозу на части. Тишина на площадке стала абсолютной, звенящей. Даже Псы напряглись, почуяв настоящую, дикую опасность.

Я не мог позволить Орловской участвовать в дуэли, ведь честь клана должен отстаивать его лидер, а не кто-либо другой. Поэтому в этот момент я резко оттолкнулся от шершавой кирпичной стены, ощущая, как холод влажного камня просачивается сквозь ткань куртки. Покачиваясь — не просто неуверенно, а с преувеличенной, пьяной разболтанностью в коленях, я заплетающейся походкой направился к воротам. Глаза Псов проводили меня едким, уничтожающим взглядом. Кто-то в их задних рядах громко, нарочито фыркнул, словно лошадь. Другой хихикнул, прикрыв рот грязной рукой.

— Осторожней, шеф! Под ноги смотри! — крикнул мне Васька Кулак, его голос сорвался на высокую ноту тревоги, выдав больше страха за меня, чем за насмешки со стороны. Я специально наступил на край скользкой, грязной трубы, валявшейся в тени. Нога подломилась, тело клюнуло вперед. Я замахал руками, как мельница, едва не шлепнувшись лицом в маслянистую, вонючую лужу у самых ног Грозы. Со стороны Псов прорвался сдержанный, но дружный смешок. Даже у пары моих охотников дернулись уголки губ.

Пошатнувшись, я с преувеличенным усилием поймал равновесие, сделав два шаркающих шага, и оказался в полушаге от Грозы. Запах от него ударил в нос — дорогой табак, одеколон, старая кожа и что-то звериное. Его злые колючие глаза, глянули на меня сверху вниз. Этот его взгляд был наполнен такой густой брезгливостью, будто я был чем-то, что он только что счистил с сапога. И в этот миг…

Время сжалось.

Вся моя показуха дурака-пьяницы испарилась. Рука мелькнула молнией. Это был выстрел. Я не выхватил меч — я извлек его из ножен у ближайшего «Пса», стоявшего слева от Грозы. Молниеносный, точный рывок. Охотник даже не успел ахнуть, только ощутил внезапную легкость у бедра. Тяжелый боевой нож с широким, матовым от частой заточки клинком уже был в моей руке. Холодная сталь, которая пахла маслом и металлической свежестью, легла под самый крупный, белесый шрам на грязной шее Грозы. Точно туда, где под грубой кожей пульсировала сонная артерия. Я почувствовал эту пульсацию кончиком клинка. Слабая вибрация неминуемой смерти.

Вокруг повисла гробовая тишина. Абсолютная, вакуумная. Даже дождь, казалось, замер на мгновение. Потом его редкие, тяжелые капли снова начали глухо шлепаться на лужи, железные крыши, волосы и плечи людей. Звук стал оглушительным в этой тишине.

Весь мой вид переменился. Исчезла сутулость, пропала показная расслабленность. Спина вытянулась струной. Мышцы сжались в стальную пружину. Во взгляд я добавил абсолютный, бездонный холод. Холод космоса. Холод смерти. И такую же железную, неоспоримую уверенность в том, что легко прикончу ублюдка на месте…

Мой голос прозвучал негромко, почти интимно, но каждое слово упало, как отточенный камень в звенящую тишину:

— Эта территория. — я сделал паузу. Лезвие клинка чуть сильнее надавило на грубую кожу. — Моя. — еще пауза. — Все трофеи здесь… — Легчайшее движение запястья, и мелкий порез выступил на шее налетчика. Алая капля, яркая, как рубин, выступила на посеревшей коже Грозы и поползла по стали. — Мои!

Гроза замер. Совсем. Он даже не дышал. Его глаза округлились, в них бушевали ярость, унижение… и щемящий, животный страх.

— Следующий… — я медленно провел взглядом по лицам застывших Псов. — Кто попросит дань… — Взгляд вернулся к Грозе, впился в его переносицу. — Получит свинец. Клинок в моих руках чуть качнулся, указывая на лоб Грозы. — Прямо сюда. Абсолютно Бесплатно!

Я медленно, с преувеличенной аккуратностью отвел меч в сторону. Я держал его на виду. Матовый клинок все еще глядел в сторону Псов. Гроза осторожно, как по битому стеклу, отступил на шаг назад. Его массивная ладонь прижалась к шее, смазывая кровь по коже и воротнику. Его лицо побагровело от ярости и подавленного крика. В зрачках кипела буря ненависти. Он растянул губы в кривую, вымученную ухмылку, обнажив желтые, неровные зубы.

— Ладно… Козлов. — его голос захрипел, как пила по дереву. — Сегодня мы уйдем, но заруби… себе на носу. Мы… обязательно вернемся. — Он сделал паузу, переводя дух, глаза не отрывались от моего клинка. — Уже не за данью… А за серьезным разговором… Ты — выскочка… И я укажу тебе твое место. Уж поверь!

За моей спиной, как удар хлыста, прозвучал резкий, звенящий окрик Орловской:

— В СТРОЙ! ОРУЖИЕ НА ИЗГОТОВКУ! ЦЕЛЬТЕСЬ КАЖДОМУ В БАШКУ!

Мои охотники, взбаламученные угрозой и электризующей развязкой с Грозой, неожиданно слаженно сгруппировались. Щелкнули затворы. Звякнули клинки, извлеченные из ножен. Полсотни стволов и острых мечей нацелились на нежданных гостей.

Я резко поднял руку, пресекая возможную глупость…

Но Псы, видя эту внезапную, неистовую готовность к бою, нехотя попятились к своим паромобилям. Никто из них не повернулся ко мне спиной.

Через мгновение вновь прозвучал рев моторов, послышался визг шин по мокрому асфальту, грянули выстрелы выхлопных газов. Люди враждебного клана растворились в ночи, как кошмар. Они оставили после себя только едкий запах гари и горячего масла… да звенящую, напряженную тишину, в которой еще долго висело эхо угрозы.

Глава 14

«Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг себя ужасные бедствия… Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.»

Эрих Мария Ремарк

Я проснулся, но не решился открыть глаза сразу. Потому что внутри черепа действительно маршировали. Будто целый легион карликов сорвался с места и решил станцевать у меня на извилинах… В адских, грохочущих железных сапожищах! Биение сердца отдавалось ударом молота по наковальне моих висков. Язык прилип к пересохшему нёбу, словно ободранная шкура к промерзшему камню. Я дышал осторожно, потому что боялся спровоцировать бунт в желудке.

Прямо в щель между тяжелыми бархатными шторами пробился луч солнца. Наглый, яркий, как выстрел снайпера. Он уперся мне прямо в веко, заставляя жмуриться сильнее. Издевательство какое-то. Как будто само светило решило напомнить: «Вставай, Царь-алкаш, империя в дерьме, а ты валяешься!»

Последние дни пронеслись в голове калейдоскопом боли и абсурда: бутафорский ад оперы, липкая, кислая волна бордо на лице, и ледяные глаза Анны поверх бокала; внезапный, яростный поцелуй Орловской в пыльной подсобке; тупые, злые рожи Огненных Псов и холод стали под горлом Грозы… И вездесущая, высасывающая душу слабость. Все слилось в одну липкую, тошнотворную массу где-то под ребрами.

'Доброе утро, Ваше Алкогольное Величество! — ехидный, надтреснутый голос Николая прозвенел в правом виске. Я простонал, зарываясь лицом в шелковую подушку, которая пахла теперь не царственностью, а потом и дорогим вином.

«Сладко спаслось? — продолжал издеваться призрак. — Небось, ангелы колыбельные пели? Поделись-ка эфирчиком, а? Бердяев меня ждет! Его „Философия свободы“ без моей проницательной критики — просто макулатура, годная разве что на растопку!»

«На, подавись, книжный червь», — с трудом сконцентрировавшись, мысленно выдохнул я.

Откуда-то из глубины, из жалкого озера Источника, я вытянул тонкую, дрожащую струйку энергии и направил ее в ненасытную пустоту, которая жила в Призраке. Николай всхлипнул — то ли от натуги впитывания, то ли от восторга.

'Оооох… Да ты сегодня щедр, Соломон! — просипел он, и его полупрозрачный силуэт метнулся через спальню, как пущенная стрела, прямиком в ванную комнату.

Я дополз до ванной. Николай уже восседал на крышке закрытого унитаза, приняв позу Мыслителя Родена. Только вместо гранита была светящаяся полупрозрачная кожа, а вместо глубокомыслия — самодовольная гримаса. Полупрозрачные пальцы Николая листали страницы знаменитого трактата.

— Человек обречен на свободу, Соломон! — провозгласил он пафосно. — Но как тяжел этот крест, а?

Я промолчал и мысленно плюнул в его философские потуги. Мне было не до экзистенциальных кризисов. Мне предстояло победить кризис физический. Глубины собственной немощи. Я быстро умылся и отправился обратно в комнату.

Тренировка началась на холодном каменном полу. Каждое отжимание отдавалось взрывом в плечах, волной тошноты в горле. Каждый подъем корпуса на пресс обжигал живот, а бой с тенью превратился в жалкое пошатывание и тычки в воздух: каждый удар отдавался в висках тем самым молотом гномов. Пот заливал глаза, смешиваясь с остатками сна.