И тогда… когда он поймает его, Соломон станет новым, самым ценным образцом в его коллекции — ключом к абсолютной власти и уничтожению Пекла.
Салют загрохотал финальным залпом, осыпая небо дождем искр. Юсупов наблюдал, как последние золотые брызги гаснут в черном омуте ночи. В его глазах, отражавших умирающий огонь, горела непоколебимая решимость. И предвкушение, по-настоящему, важной охоты.
Глава 2
«Яд чёрного скорпиона или зелёной змеи не так опасен, как яд, находящийся в сердце женщины.»
Китайская мудрость
Облако от тлеющего табака в трубке висело тяжелой пеленой под низким потолком кабинета. Степан Песец откинулся на спинку кресла, пропуская сквозь зубы струйку едкого дыма. Перед ним на столе, рядом с глиняной кружкой травяного чая, лежал отчет. Это был список закрытых охотниками порталов и собранных трофеев за последний месяц. Но, на самом деле, его мысли витали только вокруг одной фамилии.
— … и медную пулю уже носит, Степан Иваныч! — докладывал Лысый, он же Добрыня Камень, его бармен и правая рука. Мужик был широк в кости, лысина блестела при тусклом свете лампы, а руки, привыкшие не только к бокалам, но и к кастетам, сейчас покоились на коленях. — Две «С-шки» лично закрыл. Четырех князей бездны уложил. Говорят, как в сказке, солнечным светом их выжигал. Пацан… оказался не так прост, как мы думали.
Песец хмыкнул, выбивая прогоревший табак из трубки в золотую пепельницу.
Соломон Козлов… Этот парень с серыми глазами и странной силой сразу показался ему наглой залетной птицей с потенциалом… Он ограбил его людей, которые занимались чёсом на районе. Потом вдруг заделался охотником, загадочно исчезающим после боев. А теперь вот стал восходящей звездой Ордена, носителем медной пули. И тот случай с сердцем демона… Степан до сих пор чувствовал боль в челюсти от того апперкота.
— Не демонопоклонник, значит, — пробормотал Песец больше для себя. — Либо… чертовски хорошо притворяется белым и пушистым. Маскируется.
— Может, и не стоит его трогать, Степан Иваныч? — осторожно предложил Добрыня. — Мало ли кто за ним стоит? Сила-то у парня… ненормальная. Да и Орден, поди, за ним присматривает. Шуму наделаем — потом не разгребем.
Песец тяжело вздохнул. Добрыня был прав, как и всегда. Но признавать это вслух не хотелось. Привычка контролировать свою территорию, своих людей, свои активы брала верх.
— Я сам это решу, Добрыня, — отрезал он. — Пока… понаблюдаем. Пусть копит свои трофеи. Теперь что по нашим делам? Васька Свинец не угомонился?
Лицо бармена омрачилось.
— Да какой там! Он уже пол-Питера под себя подмял, стервец. Рынки на Сенной площади, пристани на Гутуевском… А теперь и наши кабаки у Выборгской стороны приглядывает. Его аппетиты растут, как на дрожжах. И самое поганое — он и магов к себе прикармливает. Уже видели двоих, в черных балахонах. Они тенью за ним ходят. Охраняют… — В расстроенных чувствах вещал Добрыня. — К войне пора готовиться, Степан Иваныч… Объединяться нужно… Может, с кем-нибудь… да хоть с теми же Семерыми или Кузнецами! Иначе сметут нас, и глазом не моргнут.
Песец закрыл глаза. Одна новость была хуже другой. Соломон с его демонами и медной пулей показался теперь почти безобидной загадкой по сравнению с реальной угрозой Васьки Свинца и его магов. Питерский криминальный мир всегда был зыбким, но сейчас пахло настоящей мясорубкой.
— Понял, Добрыня. Умеешь озадачить… Спасибо! А теперь оставь меня одного. Все это нужно, как следует, переварить.
Бармен кивнул, тяжело поднялся и вышел, притворив за собой дверь. Тишина кабинета снова наполнилась запахом табака и тревожными мыслями. Песец потянулся было к чаю, но передумал. Тяжелые думы требовали чего-то покрепче.
Но тут на столе затренькал полумагический старенький телефон из слоновой кости. Степан взял трубку.
— Песец слушает, — буркнул он.
— Степа! — в трубке прозвучал звонкий, родной голосок. — Мы с девчонками завтра выезжаем! Сочи надоел! Хотим домой, к нашему папочке!
Маруся. Его «кошечка». Ее голос сразу согрел его изнутри получше любого горячительного… Но мрачные думы о Ваське и магах никуда не делись.
— Уже? — попытался сыграть в недовольство Степан. — Может, еще недельку отдохнете? Всё оплачено же… Да и дела у меня тут серьезные намечаются!
— Ага! — мгновенно заподозрила неладное Маруся. — Значит, ты там без нас разгулялся? Кабаки, девки? Или… новая «помощница» в кабинете появилась? Так я ей быстро маникюр с прической подравняю!
Песец мысленно вздохнул. Сопротивляться было бесполезно.
— Ладно, ладно, моя киса, — сдался он. — Приезжайте. Соскучился… жутко. Встречу.
— Вот это другое дело! Целую! Завтра к вечеру будем! — щебетала Маруся, и связь прервалась.
Степан повесил трубку. Уголки губ сами потянулись вверх. Дочки… Маруся… Дом. Единственное, что по-настоящему ему принадлежало. Единственное, что улица у него не забрала. Он отодвинул остывший чай, достал из нижнего ящика стола потертую фляжку и тяжелый граненый стакан. Налил виски до краев. Звонко стукнул стаканом по столу.
— За дом!
И за то, чтобы его защитить от всего этого дерьма: и демонического, и вполне человеческого, в лице Васьки Свинца. Первый глоток обжег горло, но мысли слегка прояснились. Придется искать союзников. Как бы он этого не хотел…
Солнце… Яркое. Беспощадное. Оно било прямо в глаза, наглое и весеннее, пробивалось сквозь щели тяжелых портьер. Я застонал, натянув одеяло на голову. Вспомнил вчерашний бал.
Бесконечные улыбки, поклоны, притворные восторги. Анна, холодная и опасная, как заточка в кружевах. Потом… эта адская прогулка по лабиринту. Рябоволов. Его ледяные иглы, его скальпель разума, вонзавшийся глубже любого клинка. Бой, от которого до сих пор гудели кости и ныли мышцы. Затем — тайное бегство во дворец, пудра, переодевания, а дальше возвращение в зал. Я претворился, что споткнулся, пока любовался салютом. Все поверили моей идиотской улыбке, дрожащим рукам… оправданиям.
После последовал круговорот придворных дам — их «ахи» и «охи»: «Бедный мальчик, должно быть переволновался и не глядел под ноги!».
Анне я щедро сыпал любезности, как горох в пустую кастрюлю… Громко, но без смысла. Даже поесть толком не дали: вечно кто-то под руку норовил подсунуть бокал или втянуть в пустой разговор.
Чертова кукла! Марионетка в короне! От одной мысли снова влезать в эту шкуру меня тошнило. Нужно было поскорее брать власть в свои руки… А для этого мне нужны были верные люди… и сила!
Поэтому никто не отменял тренировку.
Я сбросил одеяло, встал. Пол под ногами был прохладным. Тело ныло, но не от слабости, а от вчерашних подвигов. Хорошее чувство! Лишнее напоминание о том, что я все еще жив. Что могу драться!
Начал с отжиманий. Резко, до отказа. Потом пресс. Потом приседания. Потом бой с тенью: я отрабатывал уклоны, блоки, связки, которые вчера не сработали против Рябоволова. Пот лился ручьями, дыхание рвалось из груди, но каждая капля пота, каждый жгучий сигнал от мышц были глотком свободы. Здесь, в этой боли, в этом напряжении, я вновь был собой. Царем Соломоном! Воином! А не бутафорным императором…
— Ну и видок, — раздался знакомый голос с ноткой издёвки. Призрак Николай витал в углу, пристально за мной наблюдая. — Особенно после вчерашнего «падения» во время салюта. Весь двор, наверное, до сих пор ржёт. А твои любезности Анне… «Лучик мой солнечный»? Серьёзно? Я бы сдох со стыда или подобрал что-нибудь поприличнее.
— Чем дольше ты со мной якшаешься, Ник, тем язвительнее становишься. — огрызнулся я, не прерывая приседов. — Рано тебе ещё меня критиковать. Ты бы на моём месте сдох на балу от нервного истощения в первые полчаса. Или спрятался бы в буфете. Как, наверняка, делал в детстве.
Призрак помолчал с минуту. Я чувствовал его взгляд — уже не такой колючий.
— Может, и спрятался бы, — неожиданно честно признался он. — Раньше… прятался. От всего. От уроков, от политики, от отца… — голос его дрогнул. — А ты… ты не прячешься. Даже когда притворяешься. Вчера… с Рябоволовым… это было… — он искал слово. — Страшно. Но… круто. Я хочу… хочу стать хоть в половину таким, как ты. Неуязвимым. Сильным. Знающим, что делать.
Я закончил подход, выпрямился, вытирая пот со лба. Искренность Николая была неожиданной. И… приятной.
— Никто не рождается неуязвимым, Николай, — сказал я, глядя прямо на его полупрозрачную фигуру. — Это нарабатывается. По капле. По шишке. По шраму. Желание есть? Воля?
— А как её наработать, когда ты… это? — он махнул рукой на своё эфирное тело. — Книги читать не могу. Меч подержать… да что там меч, карандаш! Я — призрак. Тень. Бесполезный груз в собственном теле!
В его голосе звучала горечь отчаяния. Настоящая. И она задела меня. Этот мальчишка, заложник судьбы и моей миссии… Он хотел измениться. Это было больше, чем я ожидал.
— Груз? — усмехнулся я. — Иногда да. Но… бесполезный? Не сказал бы. Ты — моя совесть, Ник. Мой единственный друг. И память этого мира. А насчет книг… — я подошёл к нему. — Дай мне руку. Вернее… протяни свою сущность.
Он недоумённо посмотрел на меня, но послушно протянул сгусток туманной энергии. Я закрыл глаза, погружаясь в себя, в глубину своего полупустого, но вечно горящего источника. Нашел золотую нить связи, что тянулась между нашими душами, сплетёнными в одном теле. Я не стал жадничать и дал столько, сколько было нужно: льющийся поток чистой силы — крохотный ручеек из моего океана, но для Николая — река — устремился к призраку.
— Что ты… — начал Соболев и ахнул.
Его призрачная рука… сгустилась. Стала почти осязаемой. Ярче. Он неуверенно потянулся к стопке книг на столе. Пальцы… нет, не пальцы, а сгусток воли, подпитанный моей энергией… коснулся корешка тома по истории империи. И… сдвинул его на миллиметр. Книга не упала, не перелетела через комнату. Она просто… чуть сдвинулась.