Я сделал еще один шаг, подойдя практически вплотную. Почувствовал запах его пота, смешанный с кожей и маслом для сапог. Наклонился к его уху, слегка понизив голос до едва слышного, заговорщицкого шепота, — будто делился величайшей тайной:
— А если бы ты знал, Лев Павлович… как расположить к себе саму Ольгу Павловну? Не как начальницу к подчиненному. А как женщину к мужчине?
Рыльский горько фыркнул, и отшатнулся, будто ужаленный.
— Расположить? Эту каменную статую? Эту ледяную гору⁈ — выпалил он, глаза суженные от недоверия. — Вы шутите, ваше высочество? Это запредельно! Невозможно!
Я коротко усмехнулся.
— Ты сам куда каменнее, Лев Павлович. Но взгляни! Тебя-то я расположил к себе? Пусть не до конца, пусть скрипя сердцем… Но ты здесь. Стоишь. Слушаешь. А не кричишь гвардии хватать безумца. Уже кое-что. Не правда ли?
Я видел, как мои слова вонзаются ему прямо в самомнение, цепляют за живое.
— Женщина, даже самая неприступная, — продолжил я, выставляя голос на волну опытного наставника. — Это не крепость со рвами и арбалетами. Это сад. Запущенный, заросший колючками, но сад. Нужно знать, куда ступить…
Она ценит силу? Покажи ей свою! Но не кулаками, а уверенностью в каждом слове, решимостью в действии.
Она устала от вечных интриг и яда двора? Так стань ее тихой гаванью. Тем, кто всегда рядом. Кто не лебезит, а понимает. Замечай мелочи, Лев. Ту книгу, которую она дочитывает у камина. Ту одинокую алую розу, что она любит в южном углу сада. Говори не о любви — она отшвырнет. Говори о верности. О долге. О том, как ты видишь ее бремя и восхищаешься силой, с которой она его несет. И будь терпелив. Терпелив как скала. И помни: камень точит не кирка, Лев Павлович… Камень точит вода. Постоянная. Ненавязчивая. Неустанная.
Я видел, как в его глазах вспыхивали и гасли искорки: слепая надежда, горькое сомнение, привычный саркастический скепсис. Но он слушал. Впитывал каждое слово, как высохшее поле впитывает дождь.
— Я… я целиком и полностью на вашей стороне, Лев. — добавил я чуть мягче, почти тепло, положив руку ему на плечо. — И с Ольги Павловны, клянусь всеми святыми, волос не упадет. Более того, я лично заинтересован в вашем… успехе на этом поприще. Такой тесть мне бы сгодился!
Рыльский стоял, не в силах пошевелиться. Борьба на его лице была эпической: мускулы дергались, губы подрагивали, взгляд метался от меня к двери и обратно. Казалось, сейчас лопнет какой-нибудь сосуд и инсульт убьет его.
Наконец, он выдохнул с шумом, словно бык. Плечи его обвисли, выдавая крайнюю усталость и капитуляцию.
— Уходите, — прохрипел он, резко отвернувшись ко мне спиной. — Пока я не передумал. Я вас прикрою. Но если что-то с вами случится…
Он не договорил. Просто махнул рукой, показывая, что он все пускает на самотек.
— Спасибо, Лев Павлович. Ценю. И еще одна ма-а-а-аленькая просьбица, — я ловко перехватил его движение к двери, заслонив собой ручку. — Мне нужны деньги. Взаймы. Довольно крупная сумма. Срочно. Желательно к утру.
Он медленно, очень медленно обернулся. Прищурился. Глаза его сузились до опасных, подозрительных щелочек, впиваясь в меня холодным стальным блеском.
— Не вы ли… — начал он медленно, с ужасающей для себя ясностью, — Недавно обчистили меня в коридоре, как последнего лоха? Срезали мой кошелек?
Я расплылся в самой ослепительной, мальчишески-невинной улыбке, какую только мог изобразить.
— Чего не сделаешь ради процветания государства и величия короны, дорогой Лев Павлович! — воскликнул я с пафосом. — Возникли экстренные неучтенные расходы на обеспечение безопасности Империи. Все совершенно секретно. Вы же понимаете?
Рыльский укоризненно покачал головой. Затем он провел огромной ладонью по лицу, с характерным шуршащим звуком.
— Так уж и быть, — пробормотал мужчина сквозь пальцы. — Достану. К завтрашнему вечеру. Но знайте, ваше высочество. — он вдруг опустил руку, и его взгляд вновь стал холодным и острым. — Вы мне будете должны. Гораздо больше. Намного больше, чем просто деньги. Помните это!
— Договорились, — кивнул я, сохраняя улыбку на лице. — Цена абсолютно справедливая. Честное царское!
Капитан вышел. Дверь захлопнулась за ним с таким грохотом, что задрожали стены, зазвенели стекла в окнах, а с полки свалилась фарфоровая китайская собачка, разбившись вдребезги.
Я усмехнулся и не стал терять ни секунды. Молниеносно сорвал с себя шелковый халат, под которым уже прятался пропитанный воском и скверной броник охотника. Затем достал из гардероба свой тайный чемоданчик. Кобуры щелкнули, кольты влетели в них, как палец невесты в кольцо. Ремни с серебряными патронами обтянули пояс. Клинки зашипели гадюками, когда я потянул их из ножен, желая проверить на остроту. Лезвия были отточены до бритвенной остроты и холодными бликами отражали огонь камина.
Маскировка легла на лицо привычной волной холодка: кожа слегка огрубела, волосы почернели до угольного оттенка, а янтарь глаз сменили безликие серые озера.
Окно спальни бесшумно отъехало в сторону. Холодная и колючая ночь плеснула мне в лицо опасной свободой. Я шагнул на каменный отлив и растворился в глубоких, ненадежных тенях дворцового парка, став частью ночи, ее бесшумным призраком на пути к охоте…
«Охотник на демонов» буквально ревел. Густой, едкий смог трубок и дешевого табака висел под закопченными потолочными балками, смешиваясь с тяжелым духом прокисшего пива, жареной солонины и немытых тел. Грохот деревянных кружек о столы, лязг оружия о лавочки, хаотичный гул десятков голосов — все сливалось в сплошной, оглушающий кипящий котел.
Когда я переступил порог, протиснувшись мимо двух пьяных гигантов, упирающихся лбами в дверной косяк, произошло настоящее чудо. Шум мгновенно умер. Он будто бы замер на полуслове, на полуноте песни, на полуударе кулаком по столу. Десятки пар глаз, затянутых бельмом хмеля, уставились на меня. Тишина повисла липкой паутиной, но потом гул рванул снова. Правда, теперь это был не ровный грохот отчаянного праздника, а возбужденный, шипящий шёпот, который полз от столика к столику:
«Смотри-ка… Это ж он? Соломон Козлов! Черт подери! Призрак… Говорят, вылитый молодой Юрий Соболев…Слышал, он две „С-шки“ закрыл? Под Питером и в Крыму? Практически один, как перст! Истинное чудовище!»
Я прошел сквозь этот шелестящий шквал взглядов и перешептываний, не сбавляя шага, к своему угловому столику. Вадим Петрович, угрюмый как туча, сидел, обхватив огромными ладонями кружку. Васька Кулак развалился, его артефактная рука из металла и темного дерева лежала на столе неподвижно, как боевой кистень. Семен Мухтарыч блестел желтыми глазами и традиционно втягивал воздух носом, прогоняя запахи через какое-то волшебное сито.
Мужчины быстро подсуетились, и перед моим стулом уже стояла кружка темного пива: густая пенная шапка оседала, оставляя кремовые подтеки по стенкам. Холодок и шипение отскакивали от стекла.
— Ну что, парни, — воскликнул я громко, поднимая тяжелую кружку, обращаясь уже не только к ним, а ко всему притихшему залу. — Засиделись здесь, как мыши в норе? Скверна плодится быстрее, чем блохи на псарне, а мы тут пиво тянем да байки травим! Хватит прятаться по углам!
Я сделал театральную паузу, ощущая, как внимание зала фокусируется на мне, словно лупа на кузнечике. Даже бармен замер с тряпкой в руке.
— Я создаю свой клан! — провозгласил я уверенно. — «ГНЕВ СОЛНЦА»! Кто со мной⁈ Кто готов рвать глотки этой проклятой Скверне не за жалкие медяки, а за будущее Империи и за свою честную долю в НАСТОЯЩЕЙ охоте⁈ В охоте, где трофеи меряются не черепами импов, а сердцами князей Бездны⁈
Тишина прокатилась зыбкой волной. Даже печка в углу перестала потрескивать. Казалось, воздух загустел до непробиваемости. А потом все взорвалось!
Лес рук взметнулся вверх… Голоса сорвались с мест, смешавшись в единый рёв:
— Я! Меня запиши! — выкрикнул какой-то беззубый дед.
— Куда вступать, Соломон⁈ Назови место! — требовал молодой парнишка, только-только оторвавшийся от родительского очага.
— Считай, я уже в строю! «Гнев Солнца»! Да! Мне нравится! — одобрил матерый бородатый охотник.
Васька Кулак громко стукнул своим артефактом по столу, оставив вмятину в дереве, и резко кивнул. Его широкое лицо расплылось в редкой ухмылке. Вадим Петрович крякнул, углы его рта поползли вверх в подобии мрачной улыбки, и он тоже поднял руку… Коротко, по-деловому. Семен Мухтарыч чмокнул губами, его желтые глаза сверкнули алчностью и азартом:
— Чую, дело пахнет кровью княжеской… и золотом. Я в деле, шеф. До победного или до самого пекла!
Шум зала снова набрал силу, но теперь это был гудящий рой возбужденных голосов, обсуждающих «Гнев Солнца», мой миф и грядущую кровавую жатву. Энергия витала в воздухе, осязаемая, как заряженный грозой ветер перед битвой.
Валерия Орловская вжалась в угловой столик, как грозовая туча, собирающаяся разрядиться. Тяжелый, дубовый стул под ней скрипел от напряжения. Она прилипла к бутылке дешевого вермута не как к спасательному кругу, а как к якорю, единственному, что удерживало ее от падения в пучину ярости.
Ее люди, пять обветренных морд, знавших ее многие годы, сидели напряженно, пытаясь расшевелить молчание топорными шутками, неуклюжими байками о прошлых охотах. Атмосфера висела тягучей, удушающей смолой. Она отвечала односложно: «Угу», «Ага» или просто игнорировала, уставившись невидящим взглядом в темную, мутную жижу в ее стакане.
Проклятый помолвочный бал, на который ее не пустили… Проклятый Рябоволов с его «нецелесообразностью», как приговором… Проклятые демоны, сорвавшие ей все планы… Она чувствовала себя брошенной на свалку, ненужной, слабой. А слабость бесила больше всего на свете. Больше демонов, больше предателей. Она снова приложилась к горлышку бутылки, игнорируя грязный стакан. Глоток обжигающего сладкого пойла обострил головную боль и горечь во рту.