Орловская взяла кольцо, ее пальцы сжали холодный металл. Она кивнула, без лишних слов.
— Будет сделано.
Она сошла по трапу и быстро зашагала в сторону штаба, ее прямая спина и серебряная пуля выделялись среди солдатской формы.
Я поднялся обратно на борт и прошел в просторную, но аскетичную каюту, отведенную мне как «важному курьеру». Ожидание было моей сильной стороной. Но сейчас минуты тянулись, как патока над кастрюлей. Наконец, на палубе послышались твердые, неторопливые шаги и сердитый голос:
— … абсурд! В разгар подготовки! Если это какая-то бюрократическая проволочка, капитан, я вас…
Дверь каюты распахнулась. На пороге появился генерал Брусилов, собственной персоной. Высокий, худощавый, с жестким, обветренным лицом и пронзительными синими глазами. Его шикарные седые усы сверкали серебром, а бритый череп — золотом. На нем был походный мундир без лишних регалий, но осанка выдавала привычку командовать. За его спиной тихо притаилась Орловская.
— Где этот курьер? — отрывисто спросил Брусилов, окидывая каюту недовольным взглядом. Его глаза остановились на мне. — Вы? И в чем срочность? Говорите быстро, у меня нет времени на…
— Прошу присесть, генерал, — вежливо, но твердо прервал я его, указывая на стул.
— Я не собираюсь… — начал Брусилов, но я уже подал взглядом едва заметный знак Орловской.
Все произошло мгновенно. Пока генерал был сосредоточен на «курьере», Валерия, стоявшая у него за спиной, с молниеносной скоростью охотника нанесла точный, сокрушительный удар ребром ладони в основание черепа. Глаза Брусилова закатились, его тело обмякло, не успев даже упасть — Орловская ловко подхватила его и уложила на пол. Она достала прочные магические наручники, блокирующие не только движения, но и источник магии, и быстро сковала ему руки за спиной. Рот пленнику она заклеила обычным пластырем.
Девушка поднялась, тяжело дыша. Ее глаза были широко раскрыты, в них читался шок от содеянного. Она только что оглушила и связала командующего армией!
— Что… что теперь? — прошептала она, глядя на меня.
Я встал над безжизненным телом генерала. Мое лицо было сосредоточенным, глаза горели холодным, хищным огнем. Я не сдержался и усмехнулся.
— Теперь, капитан Орловская, — сказал я тихо, — пришло время повоевать. По-настоящему.
С этими словами я поднял руки. Магия заструилась вокруг меня густыми, золотисто-янтарными волнами. Они обволакивали мою фигуру, сгущались, искрились на теле. Маска Соломона Козлова поплыла, как глина под руками скульптора. Рост увеличился, плечи стали шире, черты лица заострились, приобретая знакомую жесткость… Через несколько мгновений перед потрясенной Орловской стояла точная копия оглушенного генерала Брусилова. Вплоть до морщин у глаз и складки на мундире.
Я оттянул мундир вниз, поправил воротник. Мои глаза встретились с шокированным взглядом Валерии.
— Прикажите своим людям отвезти генерала в Петербург. — сказал я голосом Брусилова, идеально скопировав его интонации и хрипловатый тембр. — А мне пора в штаб. Армия ждет приказов. Пора вышибать дерьмо из бунтовщиков!
Я шагнул к двери, моя походка была теперь твердой, властной, походкой генерала, ведущего войска в бой. Орловская смотрела мне вслед, все еще не в силах прийти в себя от масштаба авантюры и мощи того, кто стоял за ней. Война только начиналась. И начиналась она с головокружительного обмана.
Глава 7
«Ни для какого другого дела мужчины не объединяются так быстро, как для убийства других мужчин.»
С. Гласпелл
Дым от вересковой трубки вился причудливыми кольцами, затем терял форму и зависал небольшим облачком под низким потолком кабинета. Он смешивался с запахом старого дерева, хорошего коньяка и чего-то неуловимо криминального, что навсегда въелось в стены «Медвежьей Берлоги».
Степан Песец, он же «Хозяин Причалов», откинулся в кожаном кресле. Его единственный глаз, живой уголек под густой бровью, с насмешливым любопытством скользил по листкам дешевой серой бумаги, испещренным кричащими заголовками и картинками.
«ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ III — НАДЕЖДА РОССИИ!» — вопил один заголовок.
«ДОЛОЙ ДВОРЯНСКОЕ ИГО! ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ ВЕДЁТ НАРОД К ПРОЦВЕТАНИЮ!» — вторил другой.
На картинках «Николай» (а Песец-то знал, кто скрывался за этим именем!) изображался то добрым великаном, раздающим хлеб крестьянам, то грозным воином, попирающим ногой дракона с надписью «ЛИР».
Хриплый смех вырвался из груди Песца. Он тряхнул седой гривой, отчего золотые зубы блеснули в полумраке.
— Ну надо же, — проворчал он, стряхивая пепел в массивную пепельницу в виде медвежьей головы. — Кто б подумал, что парнишка Соломон, который у меня паспорт фальшивый брал да демонов жрал как семечки, окажется самим… государем-императором! Вот так сюрприз, вашу мать! Я-то думал, наследника себе из него сделать, ан глядь — он сам всех нас по наследству получил!
В памяти всплыл тот вечер в «Берлоге», когда Соломон, тогда ещё просто Козлов, впервые показал клыки, разогнав шайку грабителей. А потом — как он, не моргнув, вырезал сердца Князей Бездны и… съел. Песец тогда почувствовал ледяную струйку страха вдоль позвоночника. Теперь этот страх сменился странной смесью гордости и осторожного уважения. Поставить на такого — это не просто удача. Это судьба.
Дверь кабинета с грохотом распахнулась, на пороге выросли три фигуры. Знакомые морды: Костян «Кость» — долговязый, рыжий мужик с веснушками на лице; Васька «Борщ» — коренастый, с бычьей шеей и вечно красным носом; и самый юркий — Лёха «Шнырь», с хитрющими глазками-щелочками. Братки. То, что осталось от основ. От них повеяло потом, дешёвым табаком и вечной готовностью к действию.
— Босс! — хором бухнули они.
Песец хмыкнул, указывая трубкой на пачку листовок на столе.
— Берите, орлы. Свежая макулатура от «доброжелателей». Про нашего батюшку-царя.
Кость неуклюже подхватил пачку, Борщ с любопытством разглядывал картинку с драконом. Шнырь тут же начал листать, шевеля губами.
— Задание простое, — продолжил Песец, выдвигая ящик стола. Звонко грохнула связка монет, потом ещё одна. — Идёте по всем кабакам, штофным, портовым тавернам — от «Весёлого Рыбака» до «Гнилого Якоря». Берёте столик. Заказываете выпивку. Много выпивки. И начинаете вещать. Громко. О том, какой у нас царь молодец! Как он дворянскую сволочь на место поставил! Как войну с бунтовщиками-подлецами ведёт! Как порядок наводит! — Он стукнул кулаком по столу, заставив монеты подпрыгнуть. — Слово «император» будете произносить через каждые три фразы, как молитву! Понимаете задачу?
— А как же, босс! — заулыбались братки, карманы их брюк уже оттопыривались от монет. — Вещать-то мы умеем!
— Ещё как умеем! — подхватил Борщ, потирая руки. — Словно канарейки запоём!
— А ежели кто, — голос Песца стал тише, но в нём зазвенела старая, знакомая сталь, — вдруг язык распустит и начнет возражать? Про то, что царь, мол, не царь, а демон? Или что ЛИР — это свет в окошке? Или ещё какую несусветицу сморозит?
Он сделал паузу, втягивая дым из трубки. Глаза братков загорелись хищным, предвкушающим блеском.
— Тогда, — Песец выпустил густое облако дыма, — вы его… патриотично предупреждаете. Тихонечко. На улице. В подворотне. Чтобы другим неповадно было супротив государя-императора языком молоть. Понятно?
— Понятно, босс! — хором ответили мужики, уже мысленно прикидывая маршрут и выбирая первые жертвы. — Чисто сработаем!
— Тогда валите! — махнул рукой Песец. — И чтоб к утру весь Питер знал — Николай Третий наш батюшка, и мы за него горой!
Громко споря о том, с чего начать, братки вышли из кабинета. Песец усмехнулся. Старые добрые методы. Просто теперь они служили не криминалу, а… Императору. Жизнь — это чертов каламбур!
Он допил коньяк, потянулся к массивному стационарному телефону на столе. Набрал длинный, знакомый номер. Послышались гудки. Потом заскрипел хриплый, старческий голос.
— Я вас слушаю.
— Дед Максим? Это Степан. Как там у вас, в белокаменной? Не разбомбили ещё Кремль ваши республиканцы?
— Песец? — голос в трубке фыркнул. — Живём, не тужим. Порядок наводят. Народ вздохнул свободно. А ты, слышь, не на того ставишь, дружок. Твой чудо-царь в Зимнем отсиживается, а сюда скоро настоящая власть придёт. ЛИР, браток, ЛИР — это сила! Твой Николка — пустое место. Обыкновенная пешка. Сдохнет как щенок под забором. Тебе бы сообразить, пока не поздно, к сильным примкнуть…
Песец слушал, его единственный карий глаз сузился до щелочки. На губе заплясала та самая ухмылка, от которой по спине пробегал холодок даже у видавших виды братков.
— К сильным, говоришь? — перебил он мягко, почти ласково. — Ну-ну, Максимыч, старый ворюга… Ты ж меня знаешь. Я ставку делаю всегда один раз. Заднюю не включаю. И ставлю я сейчас на того, кто демонов ест на завтрак. А твои «сильные»… — он сделал паузу для драматизма, — они от одного вида крови в обморок падают. Посмотрим, дед. Посмотрим, кто кого под забором найдет. Держи ухо востро.
Он бросил трубку, не дожидаясь ответа. Ухмылка не сходила с его лица.
В этот момент дверь кабинета снова распахнулась, впустив в помещение аромат женских духов и заразительный смех. Ворвались две юные ракетки — Настюша и Катенька, его дочери-погодки.
Настюша была очень похожа на мать: яркая стройная блондинка, с дерзкими зелеными глазами.
Катенька же относилась к разряду жгучих брюнеток. Ее лукавые карие глазки с любовью глядели на отца. Она была миниатюрной копией самого Степана в юности.
А следом, с достоинством королевы, вошла Маруся. Высокая, статная, роскошная женщина со светлыми волосами. У нее было красивое лицо, которое не портили ни годы, ни знание жизни. Его муза. Вор в законе не мог иметь официальной жены, но Маруся была больше, чем жена. Она была его скалой, его совестью и его вечной страстью.
— Папка! — повисли на нем дочери. — Сидишь тут, как сова! Скучно!