Я выпрямился. Тройка магов была мертва. Один лежал без сознания и был тяжело ранен. Князь стал ценным пленником. Общий итог: пятеро Мастеров были уничтожены за считанные минуты.
Первые солдаты и офицеры, ворвавшиеся на пепелище, застыли в шоке. Они смотрели на своего командующего среди разрухи и трупов. Дымящегося, но невредимого, попирающего ногой князя-предателя.
— Ваше… ваше превосходительство⁈ — прошепелявил поручик. — Вы… вы… один? Пятерых? Целую звезду положили⁈
Я медленно повернул к ним голову. Вытер рукавом сажу и кровь с лица. Это был идеальный момент для поднятия боевого духа. Мой голос загремел, заставляя дрожать редкие деревца в округе.
— Видали, сукины дети⁈ Вот как воюют настоящие брусиловцы! Не щадя живота своего! За Веру, Царя и Отечество! Этим ублюдкам, — я пнул ногой князя, — показали, где раки зимуют! А этого, — я еще раз пнул бедолагу, — заковать в кандалы и допрашивать! Пусть всю подлую гниль выложит! А теперь — всем по местам! На рассвете — в бой! На Москву! За Императора!
Воздух разорвал рев! Оглушительный. Рев восторга и обожания, сбросившего страх. Они увидели чудо. Увидели «титана» Брусилова.
— УРА ГЕНЕРАЛУ БРУСИЛОВУ! УРААААА!!!
— ЗА ВЕРУ! ЗА ЦАРЯ! ЗА ОТЕЧЕСТВО!
Я стоял, впитывая эту волну, направленную на чужое имя, но питавшую мою силу. Среди кричащих была и Орловская. Этот факт согревал мою душу.
Шуйский поднял голову. Его взгляд, полный ненависти и боли, встретился с моим. Он прошептал сквозь сломанные зубы, так, что слышал только я:
— Вы… не Брусилов… Кто вы… демон?
Я наклонился к нему. Мое закопченное лицо расплылось в медленной, безжалостной ухмылке, которой старый генерал никогда бы не улыбнулся.
— Я — твой суд, князь. И твоя кара. Молчи. Экономь силы для трибунала и пыток.
Затем я выпрямился под громовое «Ура!» и поднял окровавленный тесак. Первая битва была за мной.
Глава 8
«— Нет, это правда. И вот, Митя… Те матросы, — они били, но знали, что и их будут бить и расстреливать. У них есть злоба, какая нужна для такой войны. Они убеждены, что вы — „наемники буржуазии“ и сражаетесь за то, чтобы оставались генералы и господа. А ты, Митя, — скажи мне по-настоящему: из-за чего ты идешь на все эти ужасы и жестокости? Неужели только потому, что они такие дикие?»
Вересаев В. В.
На дворе стояло лето, но я ощущал лишь холод. Он въедался в кости, словно сырость могильного склепа. Он проникал сквозь генеральский мундир, сквозь грубое белье солдата, сквозь тонкую кожу этого слабого тела.
Москва дышала вечерним туманом: он стелился над одноименной рекой бледным призраком. Вокруг было тепло… Даже — душно. Но я чувствовал на шее ледяную руку грядущего. Это был холод тяжелого решения, которое, однозначно, нужно было принять. Холод кровопролития, который предстояло устроить не в честном бою, а в грязной игре устрашения.
Мы встали лагерем на проклятом, зелёном поле в пяти верстах от зубчатых стен и златоглавых соборов.
Белокаменная угрюмо на нас поглядывала… Мать городов русских. Сердце, когда-то бившееся в такт Империи.
Теперь же она превратилась в огромное, осиное гнездо предательства, которое было прикрыто лишь красными камнями Кремля и пестрыми, крикливыми республиканскими лозунгами. Они были намалеваны на стенах высоких домов, что прекрасно виднелись в подзорную трубу. Оттуда, из этого гнезда, исходил гул тревоги, ненависти и ложной свободы… почти физическое давление на кожу!
Путь от Валдая до этой точки оказался относительно легким. Моя армия, словно цунами, сгоняла всех недовольных в Москву. Все встреченные города выдавали бунтовщиков без боя. Все старосты деревень оказывали содействие и поддерживали военную машину провиантом. Они даже лицемерно желали нам удачи…
Но все равно эта дорога была вымощена из трупов и страха. Каждая верста отмечалась черным дымом, брошенной техникой ЛИР, воронками от снарядов и пятнами запекшейся крови, чернеющей на травянистой земле. Моя армия двигалась стальными клещами, методично и неумолимо уничтожая встречные отряды бунтовщиков. Нам попадались и хитрые, как лисы, разведывательные группы; и отчаянные диверсионные банды, пытавшиеся минировать дороги; и засады в перелесках, рассчитанные на панику и замешательство… Но все они ломались. Ломались о железную дисциплину вымуштрованных полков, о сокрушительную огневую мощь артиллерии и големов, и о… мою волю. Не вялого Брусилова, а лично — мою. Волю Соломона, сжавшую армию в кулак и толкавшую ее вперед, к цели.
И мы старались брать пленных. Много пленных. Не серую солдатскую массу, а знатных и обеспеченных господ. И кого там только не было! Графы в порванных бархатных камзолах. Князья юного возраста, чьи гордые профили были искажены гримасой страха. Сыновья генералов, пытавшиеся сохранить осанку. Отпрыски фабрикантов в дорогих, но изувеченных грязью костюмах.
В эту безумную авантюру их втянул Луначарский… Кого-то удалось убедить льстивыми речами, кого-то — посулами власти, а кого-то — просто страхом перед террором. Или они просто оказались не на той стороне штыка в роковой момент.
И среди этого пестрого, перепуганного стада сверкал мой главный трофей, главная гадина… Князь Дмитрий Шуйский. Предатель с холодными глазами и душой хамелеона. Тот самый, чей удар в спину чуть не стоил мне не только маски Брусилова, но и жизни в этом юном, изможденном теле Николая. Конечно, я специально спровоцировал его, но кто же знал, что он так резко среагирует⁈
В общем, его привезли отдельно… В деревянной клетке на колесах, больше похожей на телегу для скота. Избитого до полусмерти моими специальными «инструкторами» по допросам — людьми Рябоволова, мастерами своего мрачного ремесла. Он уже не походил на гордого потомка Рюриковичей. Скорее на затравленного, больного зверя: одежда превратилась в грязные лохмотья, лицо — в сплошной кроваво-синий отек: один глаз заплыл полностью, из разбитых губ сочилась свежая кровь. Дышал он хрипло и прерывисто. Но в единственном видимом глазу еще тлела искра животного страха и ненависти.
Лагерь раскинулся на зеленой равнине. Сейчас он кипел, как муравейник, раздавленный сапогом. Тысячи людей — солдаты в серых шинелях, сгорбленные под тяжестью ранцев, рыли траншеи лопатами, возводили брустверы из огромных комьев глины, бревен, мешков с песком. Их дыхание клубилось белым паром в молоке тумана.
Маги в синих мундирах стояли группами. Они вплетали в воздух невидимые нити защитных чар, чертили посохами сложные руны отражения, ставили магические щиты, способные остановить артиллерийский снаряд или сжечь влетевшее враждебное заклинание.
Земля под ногами сотрясалась от гулких, мерных шагов паровых големов. Стальные гиганты в три человеческих роста дымились от раскаленных паровых котлов. Вместо рук у них были начищенные до ослепительного блеска орудийные стволы: короткоствольные гаубицы для разрушения укреплений. Они занимали позиции на флангах лагеря, поворачивая свои грозные «ладони» в сторону Москвы, как стражники из стали и огня.
В небе, разрывая низкие, свинцовые тучи, словно киты в небесном океане, висели боевые дирижабли Имперского флота. «Император Юрий», «Громовержец», «Святогор» — их огромные, сигарообразные корпуса, покрытые просмоленной тканью, отбрасывали на землю зловещие тени. Их гондолы, подвешенные снизу, были увешаны пулеметами и легкими скорострельными пушками. Их дула зловеще поблескивали в бледном свете луны.
У нас имелся воздушный паритет… И это был мой неоспоримый козырь. Московские фрегаты ЛИР виднелись у городских стен, но почему-то пока не торопились подниматься в воздух. Возможно, они боялись вступать в открытое противоборство с моими стальными левиафанами. Если так, то это было хорошо. Ведь страх — ценный союзник на войне.
Я стоял на небольшом, голом холме. Отсюда открывался панорамный вид: на суетливый муравейник лагеря у моих ног и на далекие, словно игрушечные, золотые купола московских церквей и теремов, на мрачные башни Кремля с их островерхими шатрами. Капитан Долохов — мой адъютант в этой гротескной пьесе — стоял в полушаге сзади и слева, как положено. Он был облачен в практичный, но хорошо сидящий офицерский мундир. Его лицо было каменной маской профессионального солдата. Но я чувствовал его взгляд на своем затылке. Оценивающий. Настороженный. Острый, как стилет. После всего увиденного… Его уверенность в том, что перед ним стоял настоящий генерал Брусилов, должна была дать трещину. Но она пока держалась. Держалась железной дисциплиной, солдатской верой в приказ или просто страхом перед необъяснимым. До поры…
— Генерал, — резкий, отрывистый голос капитана прервал мои размышления. — Пленные собраны на указанной площадке. И… князь Шуйский доставлен. Ждем ваших приказаний.
Я кивнул, продолжая смотреть на Москву. Время пришло. Время неприятного. Грязного. Но необходимого. Война — не турнир, не поединок рыцарей на честном поле. Это грязный нож в подворотне, удар ниже пояса, психологический прессинг, ломающий дух сильнее пули. Выживание государства, моего шаткого трона, моей главной миссии — очистить этот мир от Скверны, — вот что висело на чаше весов! А честь? Честь — это роскошь для мертвых. Или для проигравших. Нам она была сейчас непозволительна.
— Привести их всех. Сюда. На этот холм, — сказал я ровным, командным тоном Брусилова. — И пусть артиллерия и маги-големоводы будут в полной готовности к немедленному открытию огня по моему сигналу. Сигнал — красная ракета. Или мой личный взмах руки.
Долохов щелкнул каблуками сапог:
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
С этими словами он развернулся и зашагал прочь, отдавая приказы подбежавшим ординарцам.
Мне предстояло сыграть, пожалуй, самую отвратительную роль за все время в этой проклятой маске Брусилова. Роль генерала, превращающегося в палача. Роль провокатора, бросающего вызов целому городу. Я глубоко вдохнул тяжелый, насыщенный воздух. Запах гари от походных кухонь и недавних боев. Запах пота десятков тысяч мужчин. Запах страха, витавший над лагерем и над пленными. Запах машинного масла и раскаленного пара от големов. Запах теплой земли и пороха. Это был запах войны. Единственно реальный запах моего нового, кровавого царства. Царства, которое я должен был удержать любой ценой.