Весть ударила, как обух по темени. Петербург. Моя столица. Истинное Сердце Империи! Теперь оно находилось в руках Рябоволова и… моего нерадивого ученика? Зачем он полез в самую гущу? Но вопросы отступили перед леденящей сутью: Алексей Юсупов. Слухи о его безумных экспериментах со Скверной окончательно подтвердились — Юрий врать не станет. Этот вероломный князь, наверняка, что-то затевал и хотел отвлечь внимание. И он добился своего. Пока я играл в генерала под Москвой, он открыл Ад в самом центре власти. Надо было раньше прикончить мерзавца!
— Никакой прогулки, Мак. Жди и подпитывай Николая. Ты принесла скверные новости… — прошипел я сквозь зубы так, что Долохов невольно вздрогнул. Благо он не расслышал контекста.
Вести из Петербурга были не просто скверными. Они были катастрофическими. Но отступать было некуда. Промедление смерти подобно. Только стремительный, сокрушительный удар здесь и сейчас мог переломить ход войны и дать мне шанс успеть на север.
Адреналин, горький и обжигающий, смешался с яростью и холодной решимостью. Ноющая боль в Источнике, вечный спутник последних дней, отступила перед натиском моей воли. Я резко развернулся к Долохову, маска Брусилова треснула, обнажив сталь истинного «Я» в моих глазах.
— Капитан! Сигнал артиллерии и големам: огонь на подавление оставшихся батарей на стенах! Коннице — прикрыть подходы для этих… перебежчиков. Пусть тоже повоюют на нашей стороне! Пехоте — построиться к штурму! — Мои слова рубили воздух, как сабли. — Город горит изнутри, защита рухнула. Наш час настал! За Империю! За Петербург!
Я не стал ждать ответа. Моя рука с Кольцом взметнулась вверх. Не шашка, а сама моя воля стала оружием. Я сконцентрировал толику силы, данную Мак ранее, и послал импульс через Кольцо прямо к Орловской и отдал короткий, жгучий, как удар тока, приказ:
— Начинай. СЕЙЧАС!
Затем я мысленно рванул к Мак, ворвавшись в ее панику:
— Мак! Слушай! Держись! Помогай Рябоволову и Николаю! Я скоро буду! Горит не только Питер — горит и Москва!
Глушь проклятых болот в десяти верстах от восточных стен Москвы раздражала своей фальшивой тишиной. Воздух, и без того спертый и густой от испарений гнилой воды, теперь буквально вибрировал от гудящего роя мошкары. Пахло тиной, торфом и… кровью, которой только предстояло пролиться.
Валерия Орловская стояла в эпицентре этого медленно вянущего кошмара. Ее небесно-синий мундир был забрызган грязью и прожжен искрами. Волосы, выбившиеся из-под строгой шишки на голове, липли к вспотевшим вискам. Но в ее ледяных глазах горел огонь, куда более страшный, чем пламя, плясавшее в магических кругах вокруг.
Они стояли недвижимо — она и дюжина лучших магов огня из ее отряда, выживших после адского марша через топи. Их лица были искажены гримасами нечеловеческого напряжения, жилы на шеях вздулись, как канаты. Руки, поднятые к небу, дрожали. Перед ними, на расчищенном пятачке сырой, чавкающей земли, горел сложнейший пентакль, выжженный солями, порохом и их собственной кровью. В его узлах пылали жаровни с углями, раскаленными добела. Воздух над кругами искривился, как над раскаленной сковородой, густой гул заполнял уши, вытесняя все другие звуки — стрекот сверчков, кваканье лягушек, даже далекие раскаты боя в Москве.
— Концентрация! — крикнула Валерия, ее голос, обычно холодный и четкий, был хриплым от натуги. — Ведите потоки! В точку сингулярности! Не отпускать!
Она чувствовала, как ее собственный Источник, могучий резервуар мага льда, выворачивается наизнанку. Ритуал «Призыва Феникса» требовал чудовищного вливания чистой энергии огня. А она… она была льдом — скрепляющим каркасом. Противоречие било по нервам, как молотом. Но ярость была сильнее. Ярость за давний позор на дуэли с Соломоном. Ярость за погибших охотников в прошлом. Ярость за этот проклятый болотный ад, через который он их провел. Ярость за его приказ, за его холодную уверенность, что она сможет. И ярость… за тепло его пальцев на ее запястье в подсобке, за его слова: «Тоже хотел кое-что проверить».
«Нет! — пронеслось в ее сознании. — Чувства — слабость! Долг! Империя! Превыше всего!»
Она вцепилась в эту мысль, как в якорь. Впилась взглядом в центр пентакля, где воздух уже не просто дрожал, а рвался, образуя черную, мерцающую точку небытия.
— ВСЕМ! — завопила она, вкладывая в крик всю свою волю, всю свою боль, всю ненависть к хаосу и демонам, к человеческой глупости и жестокости, всю… странную преданность этому загадочному Императору. — ДАВИТЕ!!!
Маги огня рядом с ней взревели от боли и усилия. Из их рук, из их ртов, из самих их тел вырвались снопы багрового пламени, ударив в черную точку. Валерия не кричала. Она выла. Не огнем, а ледяным гневом, преобразованным через адский ритуал в чистую силу разрушения. Ее холод, ее суть, сгорала в этом плавильном котле, питая чудовищный синтез.
Черная точка взорвалась ярким светом. Ослепительным, всепоглощающим, багрово-золотым сиянием, что выжег сетчатку, отбросил магов огня в сторону, как тряпичных кукол, и сбил с ног саму Валерию. Она упала на колени в липкую грязь, заслоняясь рукой, но свет прожигал веки.
И тогда раздался Рев.
Это был звук рождающейся звезды, лопнувшей планеты, вопль самого мироздания. Из эпицентра света, из разрыва реальности, вырвался Он.
Феникс.
Но не мифическая птица возрождения. А Феникс Разрушения. Существо из чистого, неистового плазменного огня. Его крылья, раскинувшиеся на сотни метров, были сплетены из солнечных протуберанцев и молний. Его тело казалось гигантским сгустком белого каления. Глаза стихии горели двумя черными дырами, втягивающими весь утренний свет. Его появление испарило болотную жижу вокруг на километр, обнажив трескающуюся от жара землю. Воздух загорелся. Некоторые деревья тоже запылали.
Феникс взмыл в предрассветное небо с ревом, от которого содрогнулась земля под Москвой. Он оставлял за собой не шлейф, а волну раскаленного воздуха, испаряющего все на своем пути. Его курс был неумолим — багровое сердце мятежной столицы, Кремль и штаб ЛИР.
Валерия Орловская, обессиленная, с дымящимися прядями волос, глядела вслед адскому созданию. Физическая боль от истощения Источника была ничтожной по сравнению с экстатическим ужасом содеянного. В ее ледяных глазах, обычно таких сдержанных, горела отраженная ярость Феникса и собственная, леденящая душу решимость. Капли грязи и пота стекали по ее лицу. Она прошептала сквозь обожженные губы:
— Гори… Гори дотла… Мятежный дух…
Над Москвой взошло второе солнце. Багровое. Безумное. Несущее не жизнь, а кару.
Феникс Валерии врезался в небо над Кремлем, как божественная молния. На миг все замерло. Даже грохот боя внутри города стих, подавленный неземным ужасом. Потом… Потом начался армагеддон.
Хлынул огненный ливень. Ливень из сгустков белой плазмы, раскаленных до ядра планеты камней, жидкого огня. Он обрушился на Кремль, на район Яузских ворот, на опорные пункты обороны ЛИР. Защитные купола, мерцавшие над важнейшими зданиями — детище магов Луначарского и Верейских — вспыхнули ослепительно и… затрещали. Как тонкий лед под копытом. По их поверхности поползли черные паутины разломов. Один купол, над зданием, похожим на бывшую богадельню, где, по данным разведки, находился один из штабов, — рухнул с оглушительным грохотом, похожим на стон гиганта. Внутрь хлынул поток адского пламени. Взрывы сотрясли землю даже здесь, на холме.
Время застывшей паузы истекло. Войско у моих ног — артиллеристы у орудий, кавалерия в седлах, пехотинцы с примкнутыми штыками — взорвалось единым, животным ревом:
— УРААААААААААА!!!
Это был не просто боевой клич. Это был вопль мести, ярости, безнадежной отваги и внезапно вспыхнувшей надежды, подожженный видом гибнущего Кремля и ревом Феникса.
Я взметнул вверх шашку Брусилова. Лезвие поймало первый луч настоящего, бледного рассвета и кровавое зарево с неба.
— ВПЕРЕЕЕЕЕЕЕД! — заорал я, вкладывая в крик всю мощь Источника, всю силу воли Царя Соломона, всю ярость за горящий Петербург. Голос, усиленный магией, прокатился над полями, заглушая грохот: — ЗА ИМПЕРИЮ! ЗА СПАСЕНИЕ СТОЛИЦ! НА ШТУРМ! СМЕРТЬ ИЗМЕННИКАМ!
Тяжелая шеренга армии рванула с места, как один организм. Волна стали, порохового дыма и ярости покатилась с холма навстречу чистилищу. Земля задрожала под копытами конницы, лязгом гусениц первых диковинных паровых танков, многотысячным топотом солдатских сапог. Артиллерия била с ходу, посылая ядра и шрапнель туда, где еще держались очаги сопротивления на стенах.
Я был в самой гуще. Моя маска треснула и сползла под натиском моей истинной ярости. Я был Соломоном. Гневом Солнца. Моя рука с Кольцом была поднята высоко вверх. С нее слетали сгустки чистой солнечной энергии — не ослепительно-золотые, использованные когда-то против Химеры, а сжатые, раскаленные добела иглы, прожигавшие каменные зубцы стен, испарявшие баррикады, выкашивающие кучки стрелков. Каждый выброс силы отдавался жгучей болью в Источнике, но я глушил ее волей. Каждый взрыв, каждый крик гибнущего солдата ЛИР был шагом к завершению гражданской войны. И шагом к спасению Петербурга.
Мы врезались в первые баррикады у восточных предместий. Моя магия снесла ворота вместе с куском стены, обрушив каменные глыбы на засевших за ними ополченцев ЛИР. Пехота с ревом ворвалась в пролом. Штыки, приклады, крики, хрипы. Ад кромешный.
Вдруг, сквозь грохот боя, сквозь ярость, я ощутил ее. Валерию. Ее Источник был как угасающая свеча на ветру, холодная искра в море огня. Боль. Пустота. Беззащитность там, с противоположной стороны города. Она блестяще выполнила приказ, несмотря на весь его ужас…
Мысль рванулась к ней, короткая, резкая, как удар кинжала, вложив в импульс через Кольцо единственный приказ… приказ — выжить:
— Держись, Валькирия. ЖИВИ. Я скоро буду. Держись.
Я не знал, услышит ли она меня в этой гуще сражения. Но я должен был послать ей весточку. Должен был.