Потом я обернулся, чтобы увидеть, как к пролому в стене, пробитому моими солдатами, подходят те самые мятежные княжеские гвардии. Их предводитель, седой боярин в изодранном кафтане, высоко поднял стяг с нарисованным, вздыбившимся конем. Его глаза искали меня, «Брусилова». В них стояла мольба. Надежда на пощаду. На спасение их людей.
Я кивнул ему, холодно, коротко. Жест командира, принимающего подкрепление. Не более. Судьба их родичей решится позже. Сейчас они были всего лишь пушечным мясом, бросаемым в топку моей спешки.
— Вперед! — снова заревел я, указывая шашкой вглубь пылающего, ревущего города, к багровому сердцу пылающего Кремля. — К центру! ВСЕ СИЛЫ — ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
И я ринулся в огненный ад Москвы, ведя за собой армию, одержимую одной мыслью: закончить здесь кошмар, чтобы успеть на другой — в гибнущем Петербурге. Кольцо на моем пальце пылало ледяным предупреждением, а в ушах стоял рев Феникса и тихий, отчаянный шепот Мак: «Господин, поторопись…»
Глава 11
«Революция не постель из роз. Революция — это битва между будущим и прошлым.»
Фидель Кастро
Ветер на Боровицкой башне хлестал по лицу, будто бы пощечины предателей… София Верейская вцепилась в холодный каменный парапет, ее изумрудные глаза, обычно холодные и расчетливые, теперь метались по пылающему городу внизу. Москва не «горела» в привычном понимании этого слова — она извергалась! Как вулкан! Хаос, которого София так жаждала для своих врагов, обрушился на ее собственные мечты. Ирония судьбы, не иначе…
Рядом, тяжело дыша, стоял отец, князь Олег Верейский. Его багровое лицо было землистым, руки дрожали, цепляясь за складки дорогого кафтана. С другой стороны, невозмутимый, как ледник, замер Арсений Луначарский. Его пронзительный взгляд за пенсне скользил по клубам дыма, вспышкам магии и бегущим в панике фигуркам — их фигуркам. Фигуркам их солдат, их сторонников.
— Смотрите! — прошипела София, и ее бархатный голос уродливо сорвался на визг. Она указала на восточные предместья, где к городу, словно стальная река, двигались имперские шеренги под черно-желтыми знаменами. — Родзянко! Строгановы! Оболенские! Все они! Смотрите, как они теперь несут его знамена! Как режут наших!
Отец простонал. Его коалиция князей, его надежда, его сила — рассыпалась в прах за одну ночь. Уловка этого брюзгливого старикашки Брусилова, этот чудовищный спектакль с казнью Шуйского и уничтожением его безумной дружины на глазах у всего города — все это сработало идеально.
Страх оказался сильнее денег, обещаний и ненависти к Меньшиковым. Страх перед этим генералом, чья жестокость граничила с демонической. Родственники пленных, которых тот держал как заложников, предпочли купить их жизни предательством. И теперь их дружины, вместо того чтобы ударить в спину имперцам, рубили спины республиканцам.
— Трусы! — выкрикнула София, и в ее голосе звенели слезы бессильной ярости. — Жалкие, ничтожные трусы! Как они посмели⁈
Луначарский не повернул головы. Его тонкие пальцы сжимали набалдашник трости с серебряной буквой «R».
— Сила страха, княжна, — произнес он ледяным тоном, — часто превосходит силу убеждения или жадности. Особенно когда ее демонстрируют столь… наглядно. «Брусилов» мастерски сыграл на инстинкте самосохранения стадных животных.
В этот момент по узкой лестнице башни взбежал молодой офицер, лицо его было искажено ужасом. Он едва успел отдать честь, задыхаясь:
— Господин Председатель! Князь! С востока! Со стороны болот… Радарные маги фиксируют… невероятный выброс энергии! Летит прямо на город! Это… это похоже на боевое заклинание стратегического уровня! Массивный энергетический сгусток — огненный… птица какая-то! Скорость запредельная!
София почувствовала, как земля уходит из-под ног. Стратегический уровень? Это означало уничтожение кварталов. Уничтожение Кремля.
Луначарский лишь слегка кивнул, будто ему доложили о доставке бумаг. Его лицо оставалось маской спокойствия.
— Феникс Разрушения, — констатировал он сухо. — Работа спаянной команды огневиков и очень талантливого мастера. Предсказуемо. «Брусилов» решил ударить еще одним отрядом нам в тыл. — Он сделал шаг к лестнице. — Мне стоит спуститься в командный пункт. Нужно попытаться перенаправить или ослабить удар. Каждая секунда на вес…
— Всё пропало! — вдруг завопил князь Верейский, хватая Луначарского за рукав. Его глаза были безумными, слюна брызгала с губ. — Слышишь⁈ Всё! Город пал! Союзники предали! Эта… эта огненная смерть летит прямо на нас! Нас сожгут заживо! Мы проиграли!
Луначарский остановился. Он медленно, с невероятным презрением, посмотрел на трясущегося князя. Его голос прозвучал тихо, но с режущей ледяной остротой:
— Тогда, князь, сделайте хоть это достойно. Умрите, как мужчина. А не как перепуганная дворняга.
София вздрогнула. Гнев, смешанный с диким страхом, хлынул в нее волной. Она резко шагнула между отцом и идеологом, ее голос, хоть и дрожал, но резал воздух:
— Арсений Витальевич! Наши шансы⁈ Есть ли хоть один шанс на победу⁈
Луначарский на мгновение задержал на ней взгляд. В его зеленых глазах, за стеклами пенсне, мелькнуло что-то вроде усталости и раздражения.
— Война, княжна София, — ответил он, уже спускаясь по ступеням, — это не шахматы. Это трагедия, где ходы судьбы непредсказуемы. Шансы меняются каждую секунду. Единственное, что от нас зависит — делать то, что должно. До конца. Пойдете со мной?
София бросила взгляд на отца. Унижение и животный страх на его лице лишили ее последних иллюзий. Она кивнула Луначарскому, резко, почти по-солдатски.
— Иду.
Она ринулась вслед за ним по лестнице, не оглядываясь. Через мгновение до них донесся всхлип и тяжелые, шаркающие шаги князя Верейского, последовавшего за дочерью жалкой тенью себя прежнего.
Они выскочили на кремлевскую площадь как раз в тот момент, когда небо на западе вспыхнуло. Не просто заалело — оно разорвалось. Гигантская птица из чистого пламени и сжимающейся материи, ревущая тысячей глоток, пронеслась над последними домами Замоскворечья. Воздух вокруг нее плавился, каменные стены домов, попадавших в зону ее чудовищного жара, мгновенно текли, как воск, обрушиваясь с грохотом. Феникс не снижал скорости. Он летел прямо на Кремлевскую стену, к ним.
София зажмурилась, подняв руку, не в силах отвести взгляд от этого летящего Апокалипсиса. Страх ледяной иглой вонзился ей в сердце. Но сильнее страха была ярость. Ярость бессилия. Ярость от того, что ее месть — месть за позор, за унижение на балу, за торжество Меньшиковой и этого ничтожного императора-марионетку — рассыпалась, не успев свершиться. Она не увидит их падения. Не насладится их горем. Адское пламя Феникса, пожиравшее Москву, стремилось пожрать и ее будущее.
Дым. Его вкус прилип к языку, едкий, сладковато-тошнотворный — запах горелого камня, дерева и… плоти. Николай Соболев стоял на Исаакиевской площади, в самом сердце ада, и старался не дышать ртом. Его искусственные легкие в теле доппельгангера работали исправно, но каждая молекула этого воздуха казалась отравленной.
Вокруг бушевал кошмар. Небо над Петербургом было изодрано багровой раной портала, из которой изливались тени — скользкие пожиратели душ с щупальцами вместо рук, кричащие гуманоиды с клыками и когтями, парящие твари, роняющие капли кислоты. Здания плавились под лучами искаженной энергии, исходящей от портала. Улицы были завалены обломками, усеяны трупами в гражданской и военной форме. И всюду выстреливали крики. Крики ужаса, боли и ярости умирающих.
Это был его город. Город его детства. Город, где погибли его отец, мать, брат. От рук таких же тварей из Бездны. И сейчас он горел, корчась в агонии.
Рядом, невозмутимый, как скала, стоял Юрий Рябоволов. Его деревянно-механический протез тихо щелкал, когда он жестом направлял потоки магии. Мощные кристаллические щиты, сплетенные десятком магов Тайного Отдела и элитных охотников, дрожали под ударами демонических атак, но держались, прикрывая островок порядка на площади. За этими щитами толпились перепуганные горожане — те, кого успели эвакуировать из горящих кварталов. Раненых перевязывали на ходу. Дети плакали.
— Держать строй! — крикнул Рябоволов, его голос, усиленный магией, резал грохот битвы. — Фланги, сомкнуть ряды! Маги огня — залп по скоплению у Большого театра!
Николай не напросился в эту мясорубку. Он потребовал. Сидеть во дворце, пока его народ гибнет? Пока его город пожирают? Нет уж… Увольте! После смерти отца, матери и Бориса… он понял: истинный государь не прячется за стенами, когда его земля стонет. Он разделяет ее участь. Пусть даже он — лишь призрак в искусственном теле, лишь тень настоящего правителя. Но эта тень будет стоять здесь насмерть!
Рябоволов не стал с ним препираться. Его синие глаза тогда лишь оценивающе скользнули по Николаю и он сказал: «Хорошо. Но даже шага в сторону от меня не делать. И во всем слушаться».
Николай тогда просто кивнул. А сейчас он стоял, стараясь выпрямиться во весь рост, подражая той царственной осанке, что видел у отца на портретах. Его доппельгангеровское лицо было бледным, но решительным. Он ловил на себе взгляды солдат, ополченцев, охотников — взгляды, полные страха, отчаяния, но и… надежды! Они видели Императора. Среди них. В этом аду.
«Государь есть первый слуга и первый солдат отечества», — всплыла в памяти цитата из какой-то старой книги, которую его заставила читать Мак. Сейчас она звучала не как красивые слова, а как жестокая необходимость.
Сжав кулаки, Николай сосредоточился. Уроки джинна… Они были мучительными, бесконечными, среди грядок с адскими «огурчиками». Но сейчас… Сейчас он чувствовал жар Источника в своей искусственной груди — крошечный, но его родной. Он поднял руку, представляя сложную руническую последовательность, которую часами отрабатывал в Саду Кольца.
— Солнечная сфера! — выкрикнул он, и из его ладони вырвался сгусток пламени, размером с кулак. Он пролетел метров десять и врезался в скользкую тварь, пытавшуюся обойти щит с фланга. Чудовище взвыло, забилось, охваченное огнем, и откатилось назад. Скромно. Уровень арканиста-недоучки. Но это была его победа. Его магия. Защищающая его город.