Рядом раздался хриплый одобрительный возглас старого ополченца. Николай почувствовал прилив странной силы — не магической, а обыкновенной — человеческой.
— Держитесь, Ваше Величество! — крикнул Рябоволов, отбивая ледяным клинком щупальце, пробившееся сквозь треснувший участок щита. Его протез блеснул, выпуская сноп искр, и демон отпрянул. — Я уже разослал приказы! Все Охотники Империи стягиваются к Петербургу! Каждого демона встретят сталью и огнем! Армия Брусилова, закончив с Москвой, развернется и придет к нам на помощь! Держитесь!
Николай знал, что Рябоволов мог просто приказать ему уйти. Или оглушить и унести. Но он этого не сделал. Он говорил с ним, как с… союзником? Как с Императором? Этот момент, этот ад — был его переломом. Его шансом перестать быть призраком, марионеткой, жалким наследником. Сделать хоть что-то настоящее!
Он вдохнул едкий дым, расправил плечи и указал рукой на группу раненых, которых пытались вытащить из-под горящих обломков кареты.
— Туда! — его голос, хоть и негромкий, прозвучал четко и властно. — Отряд гвардии! Помочь раненым! Отвести за щит! Маги-целители — к ним! — Он повернулся к группе охотников, отбивавшихся от стаи летающих тварей. — Вы! Укрепить левый фланг! Они прорываются у Александровской колонны! Используйте связующие чары! Рябоволов, нужен заградительный огонь по тому зданию! — Он указал на дом, из окон которого вели огонь странные гуманоидные создания, в руках они держали странные трезубцы. Разумные демоны. — Там чертовы ублюдки бьют по нашим!
Рябоволов, отстреливаясь ледяными иглами, бросил на него быстрый взгляд. И в тех бездонных синих глазах Николай увидел не привычную расчетливую холодность, а… подлинное уважение.
— Исполняю, Ваше Величество! — просто отозвался он, и его трость-артефакт вспыхнула холодным синим светом, нацеливаясь на указанный дом.
Вокруг гремели взрывы, ревели демоны, кричали люди. Но Николай Соболев, Призрак-Император, впервые за свою посмертную жизнь чувствовал себя живым. И нужным. Он стоял на пороге своего дома. И отступать не собирался.
Москва встретила нас воем сирен, грохотом орудий и смрадом горящей плоти. Я шел в первых рядах, в облике Брусилова — или того, что от него осталось после моего волевого напора. Маска держалась, но стоила энергии, как кровопускание. Каждый шаг по мостовой, залитой чем-то липким и темным, отдавался в висках тупой болью. Источник Николая, и без того истощенный битвой с Химерой и поддержанием доппельгангера, стонал под нагрузкой.
Но что такое боль для Царя Соломона? Старый знакомый. Стимул.
Мы вломились в восточные предместья, как таран. Мои приказы резали воздух: «Вперед!», «Клин на Кремль!», «Никакой пощады изменникам!». Солдаты, некоторые еще и не обстрелянные, шли за мной, подпитываемые яростью от вчерашнего спектакля с Шуйским и диким ревом Феникса, рвущегося к сердцу города. Их глаза были широко раскрыты — не от храбрости, а от животного ужаса, смешанного с адреналином.
Вокруг царил хаос, достойный полотен Босха. Улицы сужались, превращаясь в коридоры смерти. Из окон, с крыш, из подворотен строчили пулеметы ЛИР, свистели пули, рвались гранаты. Мои маги выставляли щиты, но они трещали под огнем.
Люди падали. Не всегда мгновенно. Иногда они катались по земле, хрипя, хватая ртом воздух, у некоторых были пробиты животы, из которых выглядывали кишки. А у других хлестала кровь из перебитой артерии.
Но запах… Боги, запах! Копоть, порох, испражнения, горелое мясо и эта сладковатая вонь страха, витающая над всем, как туман. Рядом молодой рекрут, только что метивший из винтовки во врага, вдруг упал на колени и его вырвало прямо на сапоги. Другой, чуть постарше, стоял в луже, стекавшей по его ногам из-под мундира, лицо его было маской идиотского ступора. Я видел, как фанатик ЛИР, с ножом в руке, кинувшийся на офицера, получил штык в живот и, умирая, обгадил галифе своего убийцы.
Лицо войны. Не парадное, не героическое. Грязное, кровавое, вонючее и бесконечно жалкое. Я видел его тысячу раз на Грани Миров. Но здесь, на улицах человеческого города, это выглядело… острее. Грубее.
Одним из первых моих приказов было: «Минимизировать потери мирных!». И тут меня ожидал сюрприз. На периферии, в рабочих кварталах, людей почти не было. Пустые окна, запертые двери. ЛИР, видимо, загнал их за стены Кремля или в подземелья, используя как живой щит или заложников. Цинично. Но для меня — облегчение. Меньше невинных на этой бойне. Значит, можно бить на поражение и не сдерживаться.
Бой шел за каждый перекресток, за каждый прочный дом, превращенный в крепость. Фанатики ЛИР дрались отчаянно, с криками «За Республику!», «Долой тирана!». Но их ярость была слепой. Мои внедренные агенты, люди Песца и Тайного Отдела, работали исправно: то «случайный» взрыв склада боеприпасов в тылу, то внезапный удар по командному пункту изнутри здания, то снайпер, снимающий пулеметчика в критический момент. Хаос работал на нас.
Но предательство было обоюдоострым. Раздался вопль справа — группа наших солдат, только что продвигавшаяся вперед, вдруг развернулась и ударила в спину соседнему отряду. Крики «Измена!», дикая рукопашная. Кто-то из «наших» офицеров оказался куплен ЛИР. Пришлось лично влезть в эту кашу. Мой револьвер трижды рявкнул — и три предателя рухнули навзничь. Мои солдаты, обернулись и увидели «генерала Брусилова» с дымящимся стволом, его лицо — маску ледяной ярости. Это подействовало. Измена была задавлена в зародыше, но осадок… Осадок гноился в воздухе.
Это сражение было выиграно. Не силой оружия, а силой страха, хаоса и моей беспощадной воли, вбитой в солдатскую массу, как клин. Но победа никогда не будет полной, покуда живы идеологи врага. Луначарский. Верейские. Их головы были ключом к окончательному развалу сопротивления.
Отстреливаясь, я пробивался вперед, клинок в моей левой руке мелькал, как жало гадюки, оставляя на пути лишь обезглавленные или вспоротые тела. Кровь липла к сапогам, брызгала на мундир. Я был не генералом. Я был богом войны. Я был самой погибелью, воплощенной в сталь и порох.
«Верховный полководец достигает успеха без насилия; он покоряет сопротивление врага без боя; он захватывает города без осады», — мелькнула мысль в голове, и ирония Сунь-Цзы резанула по нервам. Здесь же было только насилие. Только бой. Только штурмовое безумие. И я был его острием.
Через какое-то время нам удалось вырваться на простор. Соборная площадь перед Храмом Христа Спасителя. Широкое пространство, открытое, как ладонь смерти. Идеальное место для убийства.
Наши первые ряды, измученные, но воодушевленные прорывом, хлынули на площадь. И тут грянул залп. Не с баррикад, не из окон. Стоящие перед самым Храмом, как последний рубеж, стройные шеренги республиканской гвардии Луначарского. Орудия, пулеметы, магические проекторы — все сплелось в единый сокрушительный удар, направленный в упор.
— Щит! — рявкнул я, вскидывая руку.
Золотисто-янтарная стена энергии взметнулась перед нашим авангардом. Снаряды, пули, лучи магии — все ударило в нее с оглушительным ревом. Щит дрогнул, заколебался, треснул в нескольких местах, но выдержал первую волну. За ним некоторые люди попадали на землю, оглушенные, контуженные, некоторые больше не вставали — энергия удара прошла сквозь щит, как ударная волна.
Сквозь дым и энергетическую рябь я увидел тех, кого искал все это время. Перед шеренгами гвардейцев, чуть впереди стоял Князь Олег Верейский — трясущийся, бледный, почти труп. Рядом с ним находилась его дочь, София — прекрасная, как ядовитая лилия, в боевом облачении, ее лицо было искажено ненавистью и страхом. Но вишенкой на торте в этой публике был именно… Он. Арсений Луначарский.
Он не был похож на паникера. Строгий темно-серый костюм сидел безупречно, пенсне блестели на переносице. В его руке не было оружия. Только трость. Но его аура… Она пылала холодной, сконцентрированной мощью Магистра. Он смотрел прямо на меня, сквозь дым и мой щит. Его взгляд был лишен страха. Лишь холодная оценка и… решимость.
Он поднял руку. Его пальцы сложились в сложную, древнюю магическую конфигурацию. Воздух вокруг него завихрился, сгустился. Температура упала мгновенно, иней запорошил камни площади. И тогда он выпустил его.
Не луч. Не шар. А стену. Стену абсолютного, голубовато-белого холода, шириной во всю площадь. Она помчалась на нас, неся в себе не просто суровую зиму, но какую-то запредельную пустоту. Ничто, выжигающее жизнь, кристаллизирующее кровь, разрывающее материю на молекулярном уровне. Запретное заклинание высшего порядка. Длань Костлявой.
Оно ударило в мой янтарный щит. Мой барьер, и без того ослабленный первым залпом, взревел, как раненый зверь, и… рассыпался. Сотни осколков магической энергии, как шрапнель, впились в ряды моего передового отряда. Люди замерзали на бегу, превращаясь в ледяные статуи, которые тут же разбивались от собственного веса или следующих залпов. Кровь замерзала на лету, образуя жуткие красные сосульки. Крик стоял нечеловеческий.
Я же легко отделался, заставив свой источник работать по принципу ядерного реактора. Заклинание Луначарского било в саму суть жизни, поэтому мне пришлось сплести защитный барьер вокруг своего духа.
За первой волной холода помчалась вторая.
Я видел, как лидер республиканцев опустил руку. Ни тени сомнения. Ни капли жалости. Только выполнение долга. Хладнокровное уничтожение врага.
В моей груди закипели азарт битвы и радость от встречи с сильным противником… Я понял, что с игрой в «Брусилова» пора было заканчивать.
Я усмехнулся. Уголки губ поднялись в жестокой усмешке, не имеющей ничего общего с маской генерала.
— Ну что ж, — пробормотал я себе под нос, глядя на несущуюся стену смерти. — Приступим.
Глаза мои вспыхнули, как два куска золотого сплава. Над головой завихрилась солнечная аура. Я рванул Вторую Печать Солнца. И дикая, необузданная, древняя сила хлынула в меня, сжигая остатки усталости, боли и сомнений. Больше никаких масок. Только возмездие. Только огонь.