Я хрипло усмехнулся, чувствуя, как каждое ребро, каждый мускул кричат от боли и истощения. Источник был выжжен дотла, пустота в груди зияла холодной пропастью. Но коснуться руки девушки я не решился — хотелось выглядеть сильным. Даже в такой мелочи. Поэтому я мысленно нырнул внутрь.
В Кольцо.
Мир рухнувших стен и пылающего неба сменился на странный, упорядоченный хаос Сада Мак. Воздух вибрировал теплом и мощью, пах грозой и… чем-то диковинным, цветочным. Передо мной возвышалось то самое Древо. Его ствол был сплетен из черных, как ночь Запределья, и багровых, как кровь Химеры, жил, но листья горели чистым, почти белым золотом. Древо Переработанной Энергии. Создание Мак, ее гордость, ее алхимический и «агрономский» шедевр, превративший Скверну Зверобога в чистую силу.
Я шагнул к нему, ощущая, как моя изможденная духовная проекция жадно впитывает окружающую мощь. Пальцы коснулись шершавой, теплой коры. И я тут же получил удар. Мощный, густой, как расплавленное золото, чистый и невероятно концентрированный. Этот поток хлынул в меня, заполняя пустоту Источника, латая трещины в душе, смывая грязь усталости и боли. Я блаженно улыбнулся от радости переполнения. Это было слишком. Слишком чисто. Слишком много. Увы, но тело Николая, мое нынешнее тело, не было сосудом, способным принять весь этот океан. Оно было треснувшим кувшином. Я сжал волю в кулак, отсекая поток. Взял ровно столько, сколько мог удержать без риска лопнуть по швам. До краев. До звенящей, вибрирующей полноты.
Внезапно грохот битвы вернулся, резкий и оглушительный. Я открыл глаза. Всего мгновение прошло в реальном мире. Валерия все еще стояла надо мной, рука протянута, но в ее глазах промелькнуло чистое удивление. Я вскочил на ноги одним плавным движением. Боль исчезла. Источник гудел во мне, как разогретый реактор. Я расправил плечи, стряхнул пыль с мундира и встретился с Орловской взглядом. Мои янтарные глаза, должно быть, светились изнутри, как у заправленного фонаря.
— Так лучше? — спросил я, и в моем голосе снова зазвучала привычная сталь.
Она медленно опустила руку. Ее взгляд скользнул по моей голове — по лысине и пышным усам иллюзорного Брусилова. Уголок ее губ дрогнул в чем-то, отдаленно напоминающем усмешку.
— Лысина вам категорически не идет, Ваше Величество, — отрезала она. — А вот усы… усы ничего. Пышные. Авторитетные.
Я фыркнул. Принял это за комплимент. Высший знак одобрения от Орловской.
— Тогда держись за них, Валькирия, — я махнул рукой в сторону крыш, откуда доносился грохот продолжающейся битвы. — За мной! Игорь еще держится, но против Луначарского и двух Верейских — это всего лишь вопрос времени.
Мы рванули. Не в обход, не через развалины, а напрямую. Вспрыгнули на полуразрушенную стену, с нее — на покатую черепичную крышу одноэтажки. Потом — прыжок на следующий дом, повыше. Москва плыла под нами в дыму и огне, а мы мчались по гребням крыш, как призраки, оставляя за собой облака пыли и осыпающуюся черепицу. Я чувствовал силу, льющуюся по жилам, готовность снести все на своем пути. Орловская держалась рядом, ее движения были резкими, эффективными, как удар стилета. Револьверы уже были в ее руках.
И тут, неожиданно даже для самого себя, среди грохота боя и свиста ветра в ушах, я выпалил:
— Валерия! А не хочешь ли ты стать моей Императрицей?
Она споткнулась. Чуть не слетела с крыши, но восстановила равновесие одним резким движением. Сбавила темп на полшага, чтобы окинуть меня взглядом, полным чистого, неразбавленного «ты-окосел?».
— Крепко же ты головой приложился, Николай, — воскликнула девушка. — Или Скверна и криминальные разборки в Питере тебе окончательно спалили мозги?
Я отбил сгустком солнечной энергии летящий в нас с улицы шальной заряд, даже не глядя вниз.
— Я серьезен! — крикнул я, перепрыгивая через широкий разлом в кровле. — Как никогда! Империи нужна твердая рука. И умная голова рядом.
Она перекатилась через конек крыши, приземлилась в полуприседе, прикрываясь от шквала осколков, поднятых взрывом где-то слева. Ее голос донесся сквозь грохот:
— А как же твоя ангелоподобная Анна? Невеста-то у тебя уже есть, «Николай»! Или она тебя больше не устраивает?
Я прыгнул вниз, на крышу пониже, приземлился, согнув колени, и рванул дальше, к нарастающему грохоту битвы.
— Империя в руках ангела долго не протянет! — отозвался я, и в моем голосе прозвучала горькая правда. — Ей нужна сталь. Как твоя. Нужен ум, не затуманенный сантиментами. Нужна воля, способная сжечь все на пути к цели. Как у меня. И как у тебя.
Она догнала меня, бежала рядом, ее дыхание было ровным, несмотря на бег и бой.
— Разве ты меня не ненавидишь, Николай? — дрогнувшим голосом спросила она. — За наш поединок, за то, что клеветала на тебя? За то, что я видела твою слабость? За то, что я — Орловская, а не послушная придворная кукла?
Я резко остановился на краю высокой крыши. Внизу, на площади перед полуразрушенным особняком, бушевала битва. Игорь Железный Ветер, сияя голубоватой аурой Магистра, метался как демон, парируя багровым клинком молнии князя Олега Верейского и ядовито-зеленые кинжалы магии Софии. Луначарский, невозмутимый и смертоносный, методично отстреливал из трости сгустки льда и силы, загоняя Игоря в угол. Легендарный охотник отбивался, но силы его были не безграничны. Он отступал.
Я повернулся к Орловской и посмотрел прямо в ее стальные глаза, в которых отражалось пылающее небо Москвы и моя собственная, искаженная иллюзией Брусилова, физиономия.
— Ненавидел, — согласился я честно. — Возможно, еще немножко ненавижу. Мы — мужчины — гордые создания. Но только недавно я понял, что одновременно вместе с этим — я тебя обожаю. За эту стальную волю к победе. За эту силу. За твердую решительность. За то, что ты — Орловская. И ни на кого не похожа.
В глазах охотницы мелькнуло что-то неуловимое. Что-то, что я не смог разобрать. Но времени на анализ чувств не оставалось. Игорь едва увернулся от ледяного копья Луначарского, которое вонзилось в стену позади него и взорвалось снопом осколков.
— Верейских бери на себя. Пусть Игорь тебе поможет! — скомандовал я, срывая с пояса свой запасной тяжелый револьвер и сжимая в другой руке сгусток уже готовой солнечной энергии. — Луначарский — мой! Не дайте им соединиться!
С этими словами я прыгнул вниз, прямо в эпицентр неравного боя, навстречу льду и пустоте Арсения Луначарского. Валерия, не проронив ни слова, рванула следом, ее револьверы уже искали цель.
Луначарский встретил меня ледяной усмешкой. Он даже не обернулся, чувствуя мой прыжок спиной. Его трость описала изящную дугу, и пространство передо мной сгустилось, превратившись в прозрачную, переливающуюся всеми цветами инея стену. Мой сгусток солнечной плазмы ударил в нее с силой артиллерийского снаряда. Стену взорвало. Миллионы ледяных кристаллов, острых как бритвы, разлетелись во все стороны, шипя и испаряясь в лучах моего солнца. Но импульс был погашен.
Я приземлился в десяти шагах от него, в клубах пара и ледяной пыли. Его холодные, бездонные глаза изучали меня.
— Генерал Брусилов, — произнес он, и в его голосе не было ни страха, ни злобы. Только холодное любопытство ученого, рассматривающего интересный экспонат. — Или все же Николай Третий? Ваша маскировка трещит по швам, сударь. Вы сияете слишком ярко для осторожного генерала.
— Сегодня я — твоя Смерть, Арсений, — ответил я, и мой голос гулко отозвался в тишине, неожиданно воцарившейся вокруг нас. Бой Игоря и Орловской с Верейскими бушевал где-то рядом, но здесь, между нами, образовался вакуум. Пространство сжималось, насыщаясь магией. — Твои либеральные бредни о республике закончатся здесь. На московских развалинах.
— Идеи живут вечно, Николай… — парировал он, слегка покачивая тростью. Серебряный набалдашник в виде буквы «R» тускло замерцал. — Идеи в отличие от материи не умирают. Они перерождаются и обновляются. Прямо как Феникс.
Я хотел было согласиться с ним, но этот профессор не собирался дискутировать и атаковал первым. Его трость ткнула в мою сторону. Из набалдашника вырвалась тонкая, почти невидимая струя абсолютного холода. Воздух на ее пути лопался с хрустальным звоном, оставляя за собой след из инея. Я рванул вбок. Струя просвистела мимо, ударив в стену дома позади. Камень мгновенно покрылся толстым слоем синеватого льда и с треском рассыпался, как стекло.
Мой ответ был мгновенным. Я выхватил свой истинный клинок — лезвие чистой солнечной энергии, вытянувшееся из кулака, как продолжение воли. Им я рассек воздух. Золотистая дуга плазмы, с ревом пожирающая кислород, помчалась к Луначарскому. Он не стал уворачиваться. Поднял трость. Набалдашник вспыхнул, и перед ним возник вращающийся диск из силовых полей, переливающийся, как мыльный пузырь под полярным сиянием. Моя дуга плазмы ударила в диск. Послышался оглушительный визг — звук рвущегося металла и сгорающей магии. Диск треснул, но устоял, рассеяв энергию плазмы в сноп искр.
Мы сошлись в ближнем бою. Его трость против моего энергетического клинка. Это был безумный танец смерти. Наши движения сливались в ослепительную мелькающую картинку. Трость Луначарского была не просто палкой — это был артефакт невероятной мощи и универсальности. Она парировала мои удары с металлическим лязгом, выстреливала снопами ледяных игл, создавала локальные гравитационные аномалии, пытаясь сбить с ног или раздавить. Мой клинок отвечал солнечным пламенем, режущими волнами чистого света, взрывами сжатой энергии. Мы прыгали по руинам, как демоны — со стен на крыши, с крыш на груды обломков. Каждый наш шаг, каждый удар оставлял след разрушения. Стены плавились от моего жара и мгновенно замерзали от его холода, прежде чем рассыпаться в пыль. Крыши проваливались под нами. Целые фасады домов рушились, сметенные боковыми волнами наших столкновений.
Он был мастером. Хладнокровным, расчетливым, невероятно сильным. Он использовал пространство, как шахматную доску, телепортируясь на короткие дистанции, чтобы зайти с неожиданного угла, создавая ледяные зеркала, отражающие мои атаки обратно. Я отвечал яростью солнца, скоростью, которой не учили в академиях, и безграничной волей. Я чувствовал его магию, предвосхищал удары, парировал невозможное.