— Куколки? — зашипел Юсупов, его лицо исказилось злобой. Он выхватил из складок одежды кривой кинжал с черным камнем в рукояти — явно артефакт. — Попробуй вот это!
Он вонзил кинжал в пол у своих ног. Камень на рукояти вспыхнул багровым светом. Из точки удара по полу и стенам поползли черные, пульсирующие жилы Скверны. Мрамор под ногами Рябоволова ожил, превратившись в кишащую массу червей-теней, которые потянулись к его ногам, пытаясь вцепиться, проникнуть внутрь. Одновременно с потолка обрушились водопады черной, вязкой смолы.
Рябоволов взревел от напряжения. Он вскинул обе руки вверх. Вокруг него взметнулся вихрь… Вихрь пространственного искажения, смеси льда и чистой силовой магии. Черви-тени были смяты и разорваны в клочья. Потоки смолы разбились о невидимый купол, застыли и испарились. Но защита потребовала чудовищных затрат. Магистр отступил на шаг, его дыхание стало прерывистым. Протезная рука дымилась, механизмы внутри нее жалобно пищали от перегрузки.
Юсупов воспользовался моментом. Он бросился вперед с тем же кинжалом в руке. Его движения были неестественно быстрыми, подпитанными Скверной, похожими на паучьи рывки. Кинжал, оставляя за собой шлейф черного огня, метнулся к горлу Рябоволова.
Юрий Викторович отпрыгнул на шаг назад. Но дуэль все равно перешла в ближний бой.
Клинок Юсупова, извергающий волны демонической энергии высекал искры на ледяном мече Рябоволова, который материализовал его буквально из воздуха. Они сражались среди руин горящего этажа, как демоны из древних легенд. Ледяные вспышки сменялись багровыми взрывами Скверны. Они телепортировались на короткие дистанции, уворачивались от ударов с нечеловеческой ловкостью, били так, что рушились остатки стен и колонн. Это было зрелище невероятной мощи и мастерства -динамичное, красочное и смертельно опасное.
Юрий Викторович дрался с отчаянием загнанного зверя, его магия и владение клинком были искуснее, но силы… силы были на исходе. Юсупов же казался неистощимым, подпитываемым какой-то внешней, чудовищной силой.
В разгар обмена ударами, когда ледяной клинок Рябоволова скользнул по багровому щиту князя, Алексей внезапно швырнул под ноги противнику маленький, мерцающий фиолетовым светом кристалл. Глава Тайного Отдела инстинктивно отпрыгнул, но было поздно.
Кристалл взорвался чистой волной магического подавления. Волной, нацеленной на разрыв связи мага с Источником. Глава разведки вскрикнул от ужаса и ощущения ледяной пустоты внутри. Его щиты погасли. Ледяные клинки рассыпались. На долю секунды он оказался абсолютно беззащитен.
Юсупов сжал кулак другой руки, на которой внезапно вспыхнуло кольцо с черным, камнем, и швырнул вперед снаряд чистой, концентрированной тяжести. Сгусток искаженного гравитационного поля.
Удар пришелся Рябоволову прямо в грудь. Послышался хруст ломающихся ребер. Главу разведки отбросило, как тряпичную куклу. Он пролетел через часть коридора, через языки пламени, и с оглушительным звоном разбил огромное, витражное окно. Его тело, обмякшее, с неестественно впалой грудной клеткой, вывалилось наружу, в ночную тьму, озаренную огнем горящего Петербурга.
Юсупов, тяжело дыша, стоял посреди пожара и руин. Он подошел к разбитому окну и посмотрел вниз. Удовлетворенная усмешка тронула его губы. А ведь раньше… Он бы ни за что на свете не смог одолеть такого матерого зверя, как Рябоволов…
Глава 15
«Те люди, которых особенно волнуют страсти, больше всего могут насладиться жизнью»
Рене Декарт.
Воздух на высоте в тысячу метров должен был быть прохладным, свежим и холодным, но сквозь узкие решетки трюма вырывалась вязкая духота. Она смердела гарью, магическим перегревом и едва уловимым запахом машинного масла.
Гигантский армейский дирижабль, гордость имперских верфей, ревел всеми своими двенадцатью паромагическими двигателями и рвался вперед, к Питеру, к новой катастрофе. За кормой, растянувшись на километры, плыла флотилия — эскадрилья небольших транспортников и несколько бронированных «Медведей», набитых до зубов солдатами, оружием, пленными и отчаянием.
Это была половина армии Брусилова. Моей армии. Той, что я вел на Москву под личиной генерала. Теперь все они следовали в новую мясорубку.
Я стоял у главного штурвала, не касаясь его — рулили опытные пилоты-арканисты, их пальцы мерцали в пазах управления. Мои руки были сцеплены за спиной, ноги чуть расставлены, я держал позу уверенного командира.
Маска Брусилова хоть и трещала по швам от истощения Источника, но все еще держалась. Внутри же все было иначе.
Я ощущал пустоту. Ту самую, что наступает после сверхнапряжения, когда тело отдает все до последней капли, а душа выжата, как лимон. Битва за Москву, срыв Второй Печати, столкновение с Луначарским… Эхо взрыва, отшвырнувшего меня сквозь стены, все еще гудело в костях. Тело Николая, и без того не рассчитанное на такие нагрузки, кричало о пощаде. Каждая мышца ныла, голова раскалывалась, а в груди, где должен был пылать Источник, зияла холодная пропасть. Поддерживать иллюзию Брусилова становилось пыткой. Каждое движение, каждый жест требовал невероятных усилий воли. Но снять маску здесь, на мостике, на глазах у экипажа, пилотов, адъютантов до прибытия в Питер было плохой идеей.
Мысли метались, как перепуганные птицы в клетке. Последние часы в горящей столице: хаос, крики, дым, трупы на Соборной площади.
Без делегирования не обошлось… Капитан Долохов — молодой, амбициозный, с хищным блеском в глазах — получил временное командование гарнизоном и полномочия военного губернатора. Его назначение было игрой в рулетку. Он метил в генералы… И это нужно было использовать.
Тюрьмы ломились от мятежников: мэра, чиновников, дворян, мещан, магов ЛИР… Их судьба висела на волоске и должна была решиться через публичный суд.
Я также ввел комендантский час. Армейские кухни кормили уцелевших горожан. Санитарные поезда вывозили раненых в еще уцелевшие больницы. Началось восстановление города — скорее, заделывание самых страшных ран. Но главное — установился порядок. Временный, шаткий, но порядок. Этого хватило, чтобы вырваться.
Но не это сводило мой желудок в тугой узел и заставляло пальцы непроизвольно сжиматься. Перед самым отлетом, когда дирижабль уже отрывался от израненной московской земли, в моем сознании прозвучал знакомый голос Мак:
— Господин! Беда! Николку схватили! Какой-то вонючий Юсупов, с сыночками! Прямо из дворца! Рябоволова… ой, плохо ему, очень плохо… его выбросили в окно! А портал… портал разросся! Как язва! Демоны везде! Пол-Питера уже захвачено!
Голосок джиннихи дрожал от ярости и возмущения. И я прекрасно ее понимал. Вся эта ситуация выглядела крайне скверно. Это был разгром тыла.
И теперь я несся на всех парах к столице, в самое пекло. Каждая минута полета казалась вечностью, а каждая верста — пропастью, в которой гибли люди. Мысли путались, планы рассыпались, как песок сквозь пальцы. Как закрыть портал? Как найти Юсупова и Николая? Как справиться с демонической ордой, имея на руках истощенную армию? Где Рябоволов? Жив ли он? А Анна? Что с ней?
Но больше всего меня беспокоила тишина. Гробовая тишина на границах. Швеция, Польша, Османская Империя… Они должны были ринуться, как стервятники, на ослабленную, истерзанную гражданской войной и демоническим вторжением Россию. Где их флоты? Где их армии? Где дипломатические ноты с «обеспокоенностью»? Эта тишина пугала больше открытой угрозы. Будь я на их месте, я бы уже начал интервенцию. Лучшего момента не найти. Значит… значит, что-то их сдерживает. Или кто-то. Эта мысль не приносила облегчения, лишь добавляла слоя ледяной неизвестности к и без того переполненной чаше.
В трюме, в специально оборудованной антимагической камере, закованный в тяжелые кандалы, подавляющие любую связь с Эфиром, томился Луначарский. Философ-разрушитель. Идеолог ЛИР. Поверженный, но не сломленный. Его холодные глаза за пенсне, его спокойная, рассчитанная жестокость — все это было где-то там, внизу, под ногами. Пока — просто пленник. Проблема на потом. Сейчас его существование казалось незначительной песчинкой на фоне глыбы питерского кошмара.
— Господин Брусилов?
Знакомый женский голос за спиной вырвал меня из водоворота мрачных мыслей. Я не обернулся сразу, давая себе секунду, чтобы натянуть обратно маску спокойствия.
— Капитан Орловская, — кивнул я, наконец повернувшись.
Она стояла по стойке «смирно», безупречная в своем походном мундире из темно-синего бархата — он был слегка потрепан после боев, как и все мы. Платиновые волосы девушки были туго собраны. На ее красивом лице тревога с сомнением невысказанного вопроса. В уголках сапфировых глаз, прищуренных от яркого заката, я уловил тени усталости. На плече охотницы белела свежая повязка — напоминание о ране, полученной от Олега Верейского.
— Докладывайте.
Валерия сделала шаг вперед, нарушая субординацию дистанции. Ее голубые глаза, обычно такие острые и бездонные, смотрели на меня с непривычной… неуверенностью…
— Я не по службе… — сказала она тихо, но четко, чтобы ее услышали только я и, возможно, ближайший рулевой, который тут же сделал вид, что погружен в показания альтиметра. — Я… хотела поговорить. О том… предложении.
Внутри все сжалось. Не сейчас. Ради всех древних богов, не сейчас! Когда город в аду, когда враг у ворот, когда я едва стою на ногах… О «том» предложении? О том, что вырвалось в пылу битвы, на краю гибели, когда адреналин и ярость смешались с чем-то еще? Когда я увидел ее, израненную, но несгибаемую, сжимающую ледяной клинок перед лицом опасности, и понял — вот она. Сталь. Воля. Сила, которой не хватает трону. «Хочешь стать Императрицей?» Идиот. Романтический порыв на поле боя. Глупость, вызванная перегрузкой и близостью смерти.
— Валерия… — начал я, и голос мой прозвучал резче, чем хотелось. — Сейчас не самое подходящее время. У нас…
— Я знаю, — перебила она, не опуская взгляда. — Знаю, что Питер в огне. Знаю, что каждая минута на счету. Знаю, что ты на пределе. Но это… это тоже важно. Для меня. Я сомневаюсь, что это хорошая идея.