Ее слова бились о стену моей усталости и тревоги, как мотыльки о стекло. Я слышал их, но смысл ускользал, тонул в гуле моторов.
— Пойдем, — сказал я резко, махнув рукой в сторону двери, ведущей в каютную зону. — Здесь не место для таких разговоров.
И она безропотно последовала за мной. Мы прошли по узкому, вибрирующему от работы двигателей коридору, мимо салютовавших гвардейцев, мимо штабных офицеров с озабоченными лицами. Аура напряжения висела в воздухе гуще дыма. Все знали, куда мы летим.
Моя каюта была относительно просторной, но аскетичной: койка, шкаф, стол с картами, заваленный донесениями, и два кожаных кресла у иллюминатора. Я захлопнул дверь и мгновенно провел рукой по косяку, вплетая в древесину и металл сложную паутину заклятий. «Тишина» — чтобы ни звука не просочилось наружу. «Непроницаемость» — чтобы ни один посторонний взгляд, даже магический, не проник внутрь. Полог из сияющих рун опустился на дверь, запечатывая нас.
С облегчением я сорвал с себя Маску Брусилова. Это был сброс иллюзии, энергетического капюшона, сковывавшего мою истинную суть. Рыжие волосы Николая упали на лоб. Янтарные глаза, лишенные пока своего внутреннего огня из-за истощения, встретились с ледяной синевой Орловской. Я почувствовал, как пошатнулся, и схватился за спинку кресла. Тело дрожало.
Девушка замерла. Ее глаза расширились, пробежав по моему лицу — по настоящему лицу измученного, бледного императора, скрывавшемуся под личиной бравого генерала. Усталость сделала меня резким, почти грубым.
— Видишь? — хрипло произнес я, глядя ей прямо в глаза. — Вот он, твой потенциальный муж. Николай Третий. Избалованный принц, жестокий правитель. А это. — Я ткнул пальцем себе в грудь. — Готова ли ты видеть это лицо каждый день за завтраком, Валерия? Зная, что за ним скрывается Соломон Козлов? Зная, что тот парень — лишь сосуд, временное пристанище? Что Императрицей ты будешь при мне, а не при нем?
Она не ответила. Медленно, как во сне, подошла к свободному креслу и опустилась в него, не сводя с меня пристального взгляда. Ее пальцы сжали подлокотники.
— Это все… слишком быстро, Соломон, — начала она, — Слишком непонятно. Слишком… чудовищно. Ты спрашиваешь, готова ли я? Я не знаю. Я… — Она замолчала, ища нужные слова. — Мне тяжело далось принятие того, что я могу… чувствовать что-то к охотнику. К бойцу. К человеку, который рискует так же, как и я, который пачкает руки в той же грязи и крови. К Соломону Козлову. Но полюбить Императора? Взойти на трон? Стать символом? Жить в этой… позолоченной клетке интриг, церемоний и лжи? — Она покачала головой, и в ее глазах читалась настоящая боль. — Это другая вселенная, Соломон. Другая война. И ноша… — Она сделала паузу. — Ноша, под которой я могу сломаться. Я солдат. Моя стихия — бой, приказ, ясность фронта. Не дворец.
Валерия говорила. Говорила разумно, искренне, выкладывая свои страхи и сомнения. Аргументы сыпались, как карточный домик: разность миров, неготовность, страх перед дворцовыми условностями, боязнь не справиться, несоответствие… Слова долетали до меня, но не проникали внутрь. Они разбивались о монолит моей тревоги за Питер. Я видел ее губы, двигающиеся, слышал звуки, но смысл терялся.
В голове крутились кадры: горящие улицы Петербурга, кричащие люди, рогатые тени на стенах, лицо Юсупова с его мертвенными карими глазами, безжизненное тело Рябоволова под окном Зимнего… И Николай! Что с ним делают? Зачем он Юсупову? Жив ли Рябоволов? Как быстро закрыть портал? Почему молчат соседи? Как распределить силы? Где взять энергию? Тело Николая — хрупкий сосуд, он не выдержит еще одного серьезного боя… Нужен был план. Нужно было решение. И причем уже сейчас!
Мои глаза, должно быть, остекленели, уставившись куда-то сквозь нее, в кошмарные видения будущего. Я машинально кивал, но не слышал. Пока не заметил, как она замолчала. Резко. И как ее взгляд изменился. Из сомневающегося, уязвленного он стал… острым. Колючим. Узнаваемым. Таким же, каким был взгляд Анны в той злополучной ложе оперы, когда я перестал слушать ее благодарность за спасение в Крыму. Когда я был поглощен подслушиванием злобных шепотов зала.
Орловская вскочила с кресла, как ужаленная. Ее лицо застыло в маске ледяного презрения.
— Ты даже не слушаешь! — ее голос, обычно такой ровный, дрогнул от гнева и обиды. — Ты не относишься ко мне серьезно! Ты не можешь, не хочешь, не способен погрузиться с головой в этот… в этот фарс о любви и коронах, когда за иллюминатором — ад! Когда судьба России висит на волоске! Ты сделал это предложение там, на руинах, в пылу битвы, на краю гибели! Думая, что мы оба погибнем! Это был жест отчаяния, Николай, а не любви! — Она резко махнула рукой в сторону двери. — Снимай свое заклятие! Дай мне уйти. Вернемся к этому разговору… если вообще вернемся… когда все закончится. Если ты захочешь. И если я… — она запнулась, глотая ком в горле, — если я пойму, что хочу этого. А пока… пока мне нравится быть охотницей больше, чем потенциальной императрицей. Гораздо больше.
Она резко развернулась к двери, ее плечи были напряжены, спина прямая, как шпага. Но прежде чем она полностью отвернулась, я успел заметить. На ресницах. Мельчайшие, почти невидимые капельки влаги, предательски блеснувшие в тусклом свете каюты. При этом ее профиль оставался безупречно спокойным, сильным. И в этот миг до меня дошло. До самого нутра. Она была не просто обижена или разочарована. Она была так же напряжена, как и я. Так же разорвана между долгом и нахлынувшими чувствами. Она так же отчаянно пеклась о судьбе страны. И эта гнетущая тень любви, внезапно навалившаяся поверх всего, не приносила ей радости. Она пугала. Сбивала с толку. Отвлекала от главного — от боя, от миссии, от выживания.
Что-то внутри меня щелкнуло. Что-то глубинное, животное, уставшее от бесконечного напряжения, от необходимости быть камнем, стратегом, императором, солдатом. Уставшее от пустоты в Источнике и хаоса в мыслях. Мне вдруг отчаянно захотелось… ясности. Простоты. Физического контакта, который снимет этот удушающий ком тревоги и вернет ощущение реальности, жизни, силы. Хотя бы на мгновение.
Я не думал. Действовал на импульсе. Резко шагнул вперед, перекрывая ей путь к двери. Моя рука стремительно сомкнулась вокруг ее запястья — не грубо, но твердо, без возможности вырваться. Она вздрогнула, обернулась, глаза вспыхнули яростью и недоумением.
— Николай! Что ты… — она начала, но я уже тянул ее к себе. Одним мощным движением. Вторая моя рука не задумываясь обвила ее талию и опустилась ниже, крепко, почти грубо сжав упругую плоть ягодицы через грубую ткань мундира.
— А-а-ах! — вырвалось у нее больше от неожиданности, чем от боли. Ее тело на мгновение обмякло в моих руках, затем напряглось как струна. Она запрокинула голову, и ее взгляд, полный возмущения, гнева и… чего-то еще, горячего и запретного, вонзился в меня. — Отпусти! Это… Император никогда бы так не поступил! — выдохнула она, пытаясь вырваться, но моя хватка была стальной. Источник был пуст, но чистая физическая сила, накачанная в теле Николая бесконечными тренировками, давала о себе знать.
Моя улыбка была оскалом, лишенным прежней усталости, полным вызова и темной иронии.
— А как же Соломон Козлов, Валерия? — прошипел я, притягивая ее еще ближе, так что наши тела соприкоснулись. Я чувствовал тепло ее кожи сквозь ткань, слышал ее учащенное дыхание. — Помнишь, как ты распускала обо мне грязные слухи в Ордене? Что я домогаюсь до тебя? Что вымогаю секс за место в ордене? — Моя свободная рука скользнула вниз по ее бедру, ощущая женственную мускулатуру под мундиром. — Частично — да, это была попытка уколоть побольнее. Но по правде… — Я наклонился к ее уху, почувствовав, как она вздрогнула. — По правде, твои выдумки были не просто местью. Они были… фантазией. Твоей фантазией, Валерия. Ты сама нарисовала этот образ наглого, грубого охотника, который хочет тебя. Потому что где-то в глубине… ты «хотела», чтобы он существовал. Чтобы он так к тебе относился. Так жаждал тебя.
Она ахнула, и на ее щеках вспыхнул яркий румянец. Ее глаза загорелись чистейшим голубым пламенем.
— Ты… мерзкий бес! — прошипела она. И затем, со всей силой, на которую была способна, отвесила мне звонкую пощечину.
— Хлоп!
Удар пришелся в щеку, заставив голову дернуться в сторону. Это было больно. Но… отрезвляюще. Как ледяной душ. Я отпустил ее запястье и убрал руку с ее бедра. Отступил на шаг. Взглянул на нее, потирая онемевшую щеку. Усталость внезапно отступила, уступив место странной, почти хищной ясности. Недолго думая, я принял облик Соломона Козлова, желая окончательно ее добить.
— Ну что ж, — сказал я спокойно, глядя в ее пылающие глаза. — Если это не так… если я ошибся… то дверь открыта. Можешь идти, капитан Орловская. Приказ об отмене заклятия отдам мысленно. Просто поверни ручку.
Девушка стояла, как вкопанная. Она часто и прерывисто дышала, сжимая и разжимая кулаки. Ее грудь вздымалась. Румянец стал ярче. А взгляд… этот взгляд был адской смесью гнева, оскорбленной гордости, замешательства и того самого, запретного, неистового желания, которое я угадал. Оно прожигало меня насквозь. Длилось это мгновение. Одно напряженное, гудящее тишиной, мгновение.
И затем она набросилась на меня. Она вцепилась, как хищница. Ее руки обвили мою шею, пальцы впились в волосы. Ее губы — горячие, влажные, безжалостные — нашли мои. Поцелуй оказался нападением. Захватом. Утверждением. В нем была вся ее накопленная злость, все сомнения, вся страсть, которую она так яростно отрицала. В нем было «да» и «ненавижу», «хочу» и «боюсь». Я ответил ей с той же яростью, той же силой, впиваясь губами в ее губы, чувствуя вкус огня и чего-то неуловимо женственного. Мои руки скользнули под ее мундир, нащупывая застежки ремня и всякие разные крючки.
Грубая ткань оказалась на удивление податливой под моими пальцами. Застежки, пряжки ремня — все это летело прочь с легким звоном и шелестом. Красавица не помогала мне, но и не мешала. Ее поцелуй оставался яростным, требовательным, почти кусающим, ее руки рвали на мне рубашку, обнажая кожу. Воздух между нами дрожал и «плевался искрами».