Юсупов отступил. Его спина уперлась в разбитый стол. Безумие страха и осознания полного краха боролись в его глазах с последними проблесками рассудка. Он поднял дрожащие руки. Зачарованные перстни на его пальцах вспыхнули багровым и ядовито-зеленым светом. Он что-то зашептал, слюна брызгала с его губ, готовя последнее, самое страшное заклятье.
Но Архидемон не дал ему договорить.
Предатели!
Мысль была холодна, как лезвие. Андрей и Василий. Их смерть не вызвала во мне ни капли сожаления. Они знали. Знали о планах отца. О Скверне. О жертвах. Они были соучастниками. А предательство Империи и служение силам, что рвут этот мир на части — не прощается. Никогда. Их участь была лишь началом моей расплаты.
Юсупов зашевелил губами, собирая последние крохи своей подлой силы. Я почувствовал волну отвратительной, гнилостной энергии. Он попытался что-то выжечь. Проклясть. Унести с собой.
Но нет…
Моя лапа взметнулась. Когти сомкнулись в воздухе перед его ртом и сжались. Сила Воли. Сила Печати. Я сломал его заклинание на корню, раздавил формирующийся сгусток энергии в его горле. Князь захлебнулся собственным колдовством, кровь хлынула у него из носа и рта. Его глаза округлились от невыразимого ужаса и боли, но он смог взять себя в руки и повесил щит.
Далее события понеслись вскачь… Завязалась драка. Юсупов выплюнул в меня клубы едкого черного тумана, пытаясь ослепить или растворить. Мои янтарные лучи, прорезая тьму, врезали по его щиту. Он метал сгустки багровой энергии, рвал пол подо мной жилами Скверны — я взмывал вверх, обрушивая потолок ему на голову, или просто принимал удар на щит, который трещал, но держался, питаемый моей агонией и его отчаянием.
Мы вынеслись на Невский проспект через гигантскую дыру в стене особняка. Багровый свет пожаров лизал фасады некогда величественных зданий. Тротуарная плитка трескалась под нашими тяжелыми шагами. Он пытался бежать. Бежать! По главной улице гибнущей столицы! Но я настигал его. Мои удары были не столько точными, сколько сокрушительными. Разрушающими. Я ломал его щиты — сложные, многослойные узоры из льда, тьмы и искаженного пространства — одним ударом когтистой лапы, заряженной солярной яростью. Он отлетал, врезался в колоннаду, вылетал на мостовую. Его изящный черный фрак превратился в лохмотья, лицо было залито кровью и копотью.
Он поднялся на колени посреди Невского, у фонтана, чьи воды были красны от отражения пожаров. Его дыхание хрипело. В глазах уже не было страха. Только пустота. Понимание конца. Он поднял руку, не для заклинания. В ней был один из тех фиолетовых кристаллов. Он смотрел на него. На крушение своих несбывшихся надежд.
Но в моем сердце не осталось места для жалости. Не для него. Я рванулся вперед. Моя лапа пронзила его последний, жалкий щиток, как бумагу. Мои когти впились ему в плечи. Я поднял его. Легко. Как тряпичную куклу. Он болтался в моей хватке, его ноги судорожно дергались в воздухе. Наши взгляды встретились. Его — мутные, угасающие. Мои — пылающие адским янтарем в обрамлении демонической личины.
— Это все было ради людей… — прошипел он, и в его голосе звучала лишь горькая насмешка.
— Сдохни, предатель! — ответил я голосом, который был ревом Архидемона и холодом Соломона одновременно.
Я рванул. Вверх и в стороны. С нечеловеческой силой. Раздался чудовищный хруст. Теплая влага окатила мою багровую шкуру. В моей лапе осталось его бездыханное тело. Его голова, с выражением вечного недоумения и краха всех надежд, покатилась по окровавленному граниту Невского проспекта и шлепнулась в красную лужу у фонтана.
Тело князя обмякло в моей хватке. Я бросил его наземь, как ненужный хлам. Воздух пах кровью, гарью и… пустотой. Ужасной, всепоглощающей пустотой.
Я был высушен. Выжжен. Третья Печать Солнца, тлеющая во мне белым пламенем, погасла. Ее энергия ушла на щиты, на бег, на убийство близнецов, на слом Юсупова. Она иссякла. Осталась только… Скверна. Густая, черная, липкая. Она хлынула в освободившееся пространство, заполняя каждую клетку этого демонического тела. Архидемон ликовал. Его древнее, хищное сознание, до сих пор сдавленное моей волей и силой Печати, рванулось на свободу. Оно затопило мой разум волной первобытной ярости, голода, жажды разрушения. Кровь! Плоть! Крушить! Жечь!
Я застонал. Нет, это зарычал Архидемон. Мои когти впились в собственную грудь, пытаясь выдрать из нее слабеющее человеческое «Я».
— Проваливай, Соломон… Это МОЕ тело… МОЙ мир…
Как раз в этот момент с обочин Невского, из переулков, из полуразрушенных зданий высыпали люди. Охотники в потрепанной броне. Гвардейцы в изорванных мундирах. И… Инквизиторы. В белых, уже запачканных сажей и кровью балахонах, с железными крестами на груди. Их ауры резали воздух холодной, безжалостной верой.
— Демон! — кто-то орал. — Архидемон! Добейте его! Он убил князя!
— Стреляй! Маги, огонь!
— Во имя Света, уничтожь нечисть!
Они залили меня огнем. Со всех сторон. Пули — серебряные, зачарованные — цокали по моей хитиновой броне, оставляя вмятины, срывая чешуйки. Заклинания — ледяные копья, огненные шары, сгустки чистой силы — били в меня, заставляя шататься, вырывая клочья плоти, опаляя шкуру. Щита не было. Только грубая плоть демона, уже регенерирующая, но не успевающая за уроном. Боль. Дикая, всепоглощающая боль. Но это была только физическая боль. Ее затмевала боль ментальная — яростный рев Архидемона в моей голове, его торжество: Видишь⁈ Они ненавидят тебя! Они боятся! УБИВАЙ ИХ!
Я зарычал в ответ, готовый броситься в эту толпу, разорвать, растоптать…
И увидел Ее.
Среди белых балахонов инквизиции. Рыжие волосы, собранные в строгий узел, выглядывали из-под капюшона. Фарфоровое лицо, покрытое сажей и каплями чужой крови. Холодные льдинки голубых глаз, в которых не было страха. Только сосредоточенность. Холодная, смертоносная сосредоточенность. Анна Меньшикова. Как???
Она спокойно подняла руку. Ее пальцы сложились в знакомый, изящный жест.
Сгусток абсолютного холода, сконцентрированный до размеров пули, пронзил пространство. Он был быстр, как мысль. Точен, как приговор. Моя демоническая реакция замешкалась на долю секунды — шок от встречи, от ее вида, от этого взгляда.
ШШШУХ!
Ледяная агония ворвалась в мое правое плечо. Абсолютный нуль, разрывающий плоть изнутри, парализующий. Хитин треснул. Мышцы замерзли и лопнули. Кость… скрипнула от мороза. Я взвыл от боли и ярости. Архидемон взревел во мне с триумфом: «СМЕРТЬ! ОТМЩЕНИЕ! УБЕЙ ЕЕ!»
Но это был звонок будильника…
Я развернулся, игнорируя рев Архидемона, игнорируя новые удары, сыпавшиеся на мою спину и побежал. К Зимнему. Сквозь боль, сквозь нарастающий туман Скверны в сознании, сквозь яростное сопротивление демона, который уже считал это тело своим. Я бежал, раскидывая пытавшихся преградить путь гвардейцев и охотников, как тряпичных кукол. Их хрупкие тела хрустели под моими когтями, их крики тонули в моем реве.
Сколько их было? Я не считал. Не мог. Не смел. Но остановиться — значило сдаться Скверне окончательно. Значило — погубить все.
Через несколько минут такой безумной пляски я увидел Зимний дворец. Его фасад, изуродованный битвой, но все еще величественный, возник впереди.
Гвардейцы на часах стояли в растерянности. Я не стал идти напролом, а просто прыгнул вверх. На балкон второго этажа. Стекло и рамы разлетелись на куски. Когда я оказался внутри, в глаза ударили роскошные, закопченные галереи.
Я побежал. Я чуял его. Чуял Николая. Его страх. Его решимость. Сквозь анфилады залов, мимо окаменевших от ужаса придворных и лекарей, перевязывающих раненых слуг. В Тронный зал.
Он был там. Николай. Мое новое тело. Он стоял у подножия трона, бледный как смерть. Вокруг него столпилась кучка верных гвардейцев, несколько придворных магов с перекошенными от страха лицами. И Рябоволов. Он сидел в кресле, сбоку от трона, смертельно бледный, с культей правой руки, перевязанной окровавленными бинтами. Он остался без протеза. Его пронзительно-синие глаза, полные боли и невероятной усталости, встретились с моими — демоническими.
Архидемон во мне взревел при виде добычи, человеческой плоти и власти. ТРОНА! Он рванулся вперед. Я собрал все. Последние крохи своей воли. Последние искры Соломона. Я отключил сердце демону. Нарушил связь. На миг. На один, отчаянный миг.
— НИКОЛАЙ! СЕЙЧАС!!! УБЕЙ МЕНЯ И ПРЯЧЬСЯ В КОЛЬЦО!!!
Мысленный крик сорвался с моей сущности. Я видел, как Соболев вздрогнул. Его глаза расширились от ужаса и… решимости. Он поднял руку.
Я прыгнул. На него. Четырехметровое чудовище, покрытое кровью, дымящееся, с горящими углями глаз, летело на хрупкого человека у трона. Гвардейцы бросились вперед — бессмысленно, героически. Я смахнул их одним движением лапы, как ветошь. Мои когти были в сантиметрах от Николая.
Но он не отступил. Его губы шевельнулись в последнем заклинании.
Молния — сконцентрированный луч чистого, белого света — сорвалась с его пальцев, прошила пространство и пронзила багровую шкуру Архидемона. Пронзила то место, где должно было биться сердце. Там, где я на миг разорвал связь.
— СЕЙЧАС, МАК! — мысленно взревел я, уже не в Архидемоне, а в… нигде. И везде.
Я почувствовал, как сознание Николая — его страх, его ясность, его жизнь — рвется из тела, втягиваясь в вихрь Кольца на моей… на его… на нашей руке. В душу ударила пустота. Мгновенная, всепоглощающая пустота в теле Николая.
И я устремился в нее. Как вода в пробитую плотину. Как дух в приготовленный сосуд.
Через мгновение я открыл глаза уже в человеческом теле. Я стоял у подножия трона. Пальцы дымились, еще теплые от разряда молнии. Передо мной, на паркете Тронного зала, лежало огромное, бездыханное тело Архидемона. Дым поднимался от черной дыры в его груди. Его голова была обращена к трону. Угли глаз потухли.
Опустилась гробовая тишина. Он прерывалась только треском пожаров за окнами и тяжелым дыханием раненых. Все смотрели на меня. На Императора. На труп демона у моих ног. Какая буря эмоций! Шок. Непонимание. Ужас. Благоговение!