– Понял.
– Я на хутор, там и заночую, а совещание завтра в форту, утром оповещу… рация сдыхает, отбой, – закинув рюкзак и ремень автомата на плечо, зашагал к дому.
Прежде чем войти во двор, я задержался у калитки, осмотрев остров и пролив. Жизнь текла своим чередом, люди занимались хозяйством, работали на объектах и стройках острова, откуда-то доносился детский гомон и смех. Вокруг трубы почти законченной ТЭС, по строительным лесам скакали рабочие и заканчивали кирпичную кладку, невдалеке чадила труба литейки… Жизнь кипит, одним словом. Редкие прохожие, кивая, здоровались со мной и шли дальше. Как же все-таки у нас здесь спокойно, уютно, – с этой мыслью я вошел во двор, поднялся на веранду, вынул из проушин на входной двери длинный гвоздь на шнурке.
– Здравствуй дом, – тихо сказал я в тишину.
Не дождавшись ответа, осмотрелся – посуда аккуратно составлена, шторы занавешены, ничего не разбросано, порядок в общим. Разулся, и понес в кладовую всю свою походную снарягу и оружие, где переоделся «по-домашнему», потом покинул дом и бодро зашагал по дороге наверх, не терпится увидеть родных, которые пока квартируют у Михалыча и бабы Полины на хуторе. По хорошо наезженной грунтовке прошел недалеко, сзади послышался равномерный звук дизеля, я сошел к обочине и обернулся.
– Сергей Николаевич! Вы к нам? – рослый парень за рулем замысловатой конструкции на раме «Тойоты Хайса» остановился рядом, это был Петька, он один из первых переселенцев и основателей хутора, работает механизатором, добрый и веселый парень, бывший таксист из Уссурийска.
В деревянном кузове, что упирался в два передних сиденья под проволочным навесом из брезента, были сложены какие-то тюки и коробки. Двери, стекла и окна отсутствовали за ненадобностью, зато из автомагнитолы доносилось – «клетки, клетки, клетки, как в метрополитене вагонетки…»
– Да, к Михалычу. Неужто радио?
– Да бог с вами, Сергей Николаевич! Откуда? Это мне ребята из бригады дяди Саши музыку поставили да несколько компакт дисков подарили, вот и гоняю по кругу, уже все наизусть выучил. Забирайтесь, довезу.
Усевшись в весьма облегченную и сильно переработанную версию японского микроавтобуса, я спросил:
– Ну, как тут дела?
– Потихоньку, к олимпиаде готовимся!
– Чего?
– Ну с шахматным турниром не получилось, неспокойно в Лесном, да и запрет на свободную навигацию действует…
– А, ну да.
– Вот мы подумали, и решили на сходе, что надо провести свой турнир! И не только по шахматам, будем в волейбол и футбол играть! – Петро включил передачу и посмотрел на меня, – вы не думайте Сергей Николаевич, такого бардака как в Лунево или в Лесном тут не будет!
– Ты про что?
– Эм… ну… ну я про этих военных, из-за которых мы тут сход собирали, нет были конечно некоторые, которым снова «рассиянином» стать захотелось, но мы им быстро объяснили что к чему.
Я улыбнулся и спросил:
– А ты себя Россиянином не считаешь?
– Сергей Николаевич, у меня мать татарка, отец бульбаш, а прабабка, так вообще из польских евреек! – Хохотнул Петр, – Прежнего мира нет, нет границ, нет ООН, ничего прежнего больше не существует! А я свободный человек! У меня есть дом, работа и похоже, семья наклевывается… Я не беден по нынешним меркам, плачу налог в островную казну, чтобы моих будущих детей бесплатно учили, ни дай бог лечили, и защищали… А девиз «от всех по способностям и всем поровну» – это не про меня! Мне вон Михалыч по шестнадцать часов табеля закрывает и что заработал все мое, а не какого-то дяди в далекой столице! А Ларионов этот что?
– Как что? Предлагает восстановить территориальную целостность, – я пристально посмотрел на Петра.
– Какая в жопу… эм, простите, Сергей Николаевич, какая территориальная целостность?! Где этот Ларионов был два года, если по старому считать, со своей целостностью, когда я по лесу месяц скитался и чуть не сдох? Когда мы тут руки в кровь сбивали, корчуя пни и распахивая землю… когда от пиратов отбивались и жизнь тут налаживали? Где все эти генералы и МЧС-ы были? А я скажу, по убежищам тушенку жрали!
– Ты чего так разошелся?
– Да зло берет просто, оттого, что люди опять в стадо баранов добровольно хотят превратиться! Снова хотят кормить всех этих банкиров, маклеров-брокеров, этих менеджеров, мать их, эффективных!
– Горячий ты парень, – улыбнулся я, когда машина остановилась у длинного навеса общей столовой фермерского хозяйства.
– Что есть, то есть, – снова хохотнул Петр.
– Папка! – от дома Михалыча ко мне уже несся Дениска, – Мама! Папка вернулся!
Бим успел добежать до меня раньше Дениса, он скакал с двумя лохматыми щенками у коновязи, но тоже увидел меня и с лаем подбежал ко мне, подпрыгивал, неистово вилял хвостом и радуясь скулил.
– Привет лохматый! – я присел на колено, позволяя себя обслюнявить.
– Папка! – подбежал и обнял меня Дениска.
– Привет, – погладил я Дениса по коротко стриженому затылку, – а Андрей где?
– Он с дядей Палычем на заводе, в маслоцехе помогает… а я вот маме и бабе Поле помогаю, пошли, – Дениска потянул меня за руку к дому.
Не успел я войти, как тут же ко мне кинулась Света и приложила мне пальцы к губам…
– Ч-щ, – Алешку покормила, только уснул, – сказала Света и, прижавшись, крепко обняла меня.
– Ну здравствуй, – ответил я и зарылся лицом в ее волосы, от которых исходил аромат травы, чистоты и чего-то, до замирания сердца родного.
– С приездом Сереженька, – вытирая испачканные в муке руки о передник, тихо сказала баба Поля, – а я вот на оладушки, как знала, тесто замесила.
– Здравствуйте, а Михалыч где?
– Так с рассветом еще убёг новые конюшни проверять, там пополнение – два жеребенка.
Перекусил с дороги оладьями и хлебным квасом, молча жуя и глядя на домочадцев. Света тоже, подперев ладонью подбородок, смотрела на меня и чему-то там себе улыбалась. Проснувшись, завозился и закряхтел Алешка, я тут же подскочил к топчану у печи и взял сына на руки, а тот, от резкого изменения положения в пространстве выпучил глазенки и уставился на меня. Он несколько секунд соображал, шевеля прозрачными, почти бесцветными бровями, а потом агукнул и расплылся в улыбке, демонстрируя показавшиеся два передних зубика на нижней челюсти.
– Ого, зубастый какой!
– Ну, ты со следующей экспедиции вернешься, и Алешка тебе навстречу сам выползать уже будет, – Света разломила горячий оладушек и подула на него.
– Так, а чего ж делать, раз житие такое? – Баба Поля переложила со сковороды в миску на столе еще одну порцию оладий и тоже села за стол, – мой-то дед, тоже, пока БАМ не построили как ясно солнышко явится раз в год на две недели и опять, на стройку.
Я сел за стол с Алешкой на руках, а он сосредоточенно стал изучать щетину у меня на щеке, ковыряя ее пальчиком.
– Правильно Алешка, надо постричь папку и побрить, – улыбнулась Света…
Все утро провел с домашними, не вдаваясь в подробности, поведал о результатах командировки. Света очень заинтересовалась новостью об «Иртыше», рассказала, что в нашей поселковой санчасти условия, мягко говоря, антисанитарные, как ни стараются наши эскулапы.
– Мальчика-то этого, как его…
– Чернышев?
– Да, прооперировали, состояние тяжелое, но выкарабкается, – Света сидела у окна и кормила грудью Алешку, а я пристроился на полу у печи и чистил картошку на обед, – Григорий сказал, хорошо, что быстро успели мальчишку доставить сюда.
– Надеюсь, с появлением «Иртыша» положение с медициной у нас радикально поменяется. Мы кстати с собой привезли еще людей, там среди них женщина – педиатр.
– Это здорово, – ответила Светлана и добавила, – я вот правда, прервала свое обучение…
– Ничего, от груди оторвешь, мальчишки присмотрят за братом, тогда и продолжишь.
– Да, хотелось бы, – Света встала и перенесла уснувшего Алешку на топчан, – мне понравилось это всякое медицинское, интересно, уколы, то есть инъекции, делать уже научилась…
– Ничего, мы тут как по завету Ильича, будем учиться, учиться и учиться.
– Николаич! – в дверях появился Михалыч.
– Ч-щщщ! – шикнули мы со Светой на Михалыча одновременно.
– Да брось ты кортоплю! – вошел и шепотом сказал Михалыч, – бабы дочистють.
– Иди, – забирая у меня нож, сказал Света, – только не пропадай.
– Светочка, да мы тут, под навесом, во дворе, – ответил Михалыч и, хотел было прошмыгнуть в кладовку, но поймал на себе суровый взгляд бабы Поли, помялся и пошел обратно, – идем Николаич во двор.
Мы прошли под навес общей столовой и присели с краю длинного стола.
– Ты бы завязывал, Николаич, с энтим своим геройством и прочими всякими путешествиями, – Михалыч извлек неизвестно откуда фляжку, сделал пару глотков, занюхал рукавом и протянул мне, – а то не приведи господь, сгинешь, а мы тут как же? А дети твои, а Светочка?
– Ты чего это каркать удумал? – спросил я, взял фляжку и понюхал содержимое, – ого!
– Ча-ча, «Изабеллой» то весь бурелом порос, что справа от пристаней, – Михалыч заговорщицки оглянулся по сторонам, – я и не каркаю, просто успел уже и Макарычем поговорить и Иваном.
– Понятно, – хмыкнул я и сделал глоток, – но если ты не заметил, то последние несколько месяцев все службы работают без моего участия.
– Та оно понятно, но чего на рожон-то лезть?
– А кто мне недавно говорил, что надо быть в курсе всего, и свой нос совать во все дела?
– Так кто ж знал, что кругом такое лихо началося?
– Вот именно! Ладно, рассказывай как у вас тут.
– А хорошо! Видать, угодно господу то, что мы тут все делаем, и без всяких этих, ганиралов! – Михалыч достал и выложил на столешницу кисет и трубку с длинным мундштуком, – главное людям понятно как жить, понятно, что кроме их, тоись нас… тоись… чаво я хотел сказать-то? А! Кроме нас самих, дружка за дружку взямшихся мы и не нужны никому и не поможет нам никто!
– Верно, Михалыч, – я взял трубку и повертел ее в руке, – это откуда такое произведение искусства?