Был полдень, когда он прибыл к садам Кью. Обнаружив вокруг неиспорченное городом открытое пространство, Рэдборн испытал тихое потрясение: словно сел в омнибус в октябре, а вышел из него ранней весной. Смутная дурнота, охватившая его на мосту Блэкфрайарс, вдруг исчезла: ее изгнали, как нечистую силу, его собственные наброски и приближение солнца. Он заплатил за вход, сунул мелочь вместе с билетом в карман и зачарованно побрел к оранжерее.
Высоко над его головой сиял стеклянный свод, увешанный сернисто-желтыми газовыми люстрами. Под ногами лежали опавшие листья: алые, фиолетовые, изумрудные и золотые. Рэдборну почудилось, что кто-то просверлил у него во лбу отверстие и вливает в него все краски неба. Он очутился в теплом зеленом краю, и пахло здесь так, как ни в одном другом месте на свете; это была другая страна, другой мир. Рэдборн засмеялся, упиваясь воздухом влажным и теплым, как чайный кекс, затем двинулся по петляющим дорожкам сквозь лес пальметт и папоротников, мимо нянь с колясками и скамеек, на которых сидели влюбленные, мечтательно и молча глядящие вверх, прямо в зелено-золотистое око купола.
Ему нескоро пришло в голову взяться за рисование. Где-то через час он очутился в безлюдном тупичке, где на небольшом музейном столе красовались банки, парники с папоротниками и террариумы с аккуратными подписями:
ЛЯГУШНИК
КОСТЕНЕЦ СКОЛОПЕНДРОВЫЙ
РОСЯНКА МЕРРОУ
КРАСОВЛАСКА
По другую сторону стола Рэдборн приметил кованую скамейку. Он сел и жадно проглотил сэндвич с колбасой и купленное у вокзала имбирное пиво.
Вот теперь, наконец, можно поработать.
Он открыл этюдник. Внутри лежали его альбом для эскизов, планшет и пухлая стопка грубой бумаги. Он положил планшет на колени, закрепил на нем лист и карманным ножом очинил карандаш. Он выбрал две угольные палочки, сыпкие и слабо пахнущие кострищем, покатал одну меж пальцев и тут же рассеянно потер щеку, испачкав ее углем.
– Что ж.
Рэдборн решил сперва зарисовать росянку. Он гордился своими познаниями в области ботаники и садоводства – не зря годами рисовал леса вокруг Элмиры. Именно поэтому он влюбился в прерафаэлитов, увидев в журналах репродукции их картин: за их любовь и дотошное внимание к мельчайшим, почти невидимым вооруженному глазу особенностям пестика и тычинок, лепестка и листа.
Окончательно он был сражен неделю назад, когда наконец увидел в галерее Тейт «Офелию» Милле. О, это изумрудное колдовство, эта потрясающая достоверность ирисов и пролесок! Милле удалось то, что никогда не удавалось Рэдборну: ухватить и передать самую суть цветка, – да, именно «ухватить», ведь художник, казалось, поймал живое растение и навеки заточил в плен своей картины.
Рэдборн воззрился на росянку в стеклянном шаре. Затем, покусывая изнутри щеку, принялся ее зарисовывать.
Он точно не знал, сколько времени провел за работой, прежде чем заметил, что у него появилась компания. Потянувшись за другим карандашом, он увидел пятерых мужчин средних лет, собравшихся полукругом у музейного стола. Все глядели на него, причем с одинаковым обеспокоенно-любопытствующим выражением на лицах.
– Кхм.
Один из пятерых, выше ростом и явно пользующийся авторитетом у остальных, бросил на Рэдборна сердитый взгляд, а затем ткнул указкой в шар с росянкой, которую тот рисовал.
– Вот эта, посередине. – Он постучал указкой по стеклу, и оно зазвенело, как колокольчик. – Нет, Гораций, другая. Та – ложная росянка Мерроу, а вот эта, посередине, с перекрещивающимися стеблями, – подлинная!
Остальные столпились вокруг шара – все, кроме одного. Тот продолжал с любопытством разглядывать Рэдборна, затем наконец шагнул к нему и уставился на его набросок.
– Надо же, какое совпадение! Он как раз ее рисует!
Рэдборн нахмурился.
– Прошу прощения, вы…
– Нет, только взгляните, Лермонт! Как у него хорошо получается!
Высокий человек с указкой пропустил этот призыв мимо ушей и властно продолжал:
– Обратите внимание: когда я дотронусь до росянки, вам покажется, что она кровоточит. – У него был низкий голос и легкая картавость; он сунул палец в террариум и потыкал растение. – При этом я готов поручиться, что ни одной девственницы среди нас нет.
Незваные гости весело зафыркали. Когда высокий взял шар в руки, Рэдборн не выдержал, вскочил и сердито возгласил:
– Прошу прощения! Я, между прочим, здесь работаю! Не могли бы вы вернуть растение на место и не мешать моей работе?
Все потрясенно воззрились на Рэдборна. Высокий кивнул и поставил шар на стол.
– Приношу извинения, – сказал он. – Я принял вас за сотрудника.
– Нет, я иллюстратор. – Рэдборн указал на планшет. – Зарисовываю растения для одного нью-йоркского журнала.
– О, американец! – воскликнул высокий, и все тут же сгрудились вокруг Рэдборна. – Рисуете росянку Мерроу? А вы знаете, что с ней связано одно удивительное поверье? В западных графствах считалось, будто она начнет кровоточить, если на нее упадет слеза девственницы.
Рэдборн натянуто улыбнулся и попытался прикрыть свой этюдник от любопытных глаз.
– Из-за сока?
– Так ведь сок не красный…
– Разумеется. – Рэдборн убрал свой планшет подальше и, подойдя к столу, встал рядом с остальными. – Это игра света, видите?..
Рэдборн присмотрелся и увидел комара, зависшего над соблазнительным зеленым листом.
– По неизвестной мне причине свет, преломляясь, придает соку красное свечение. Думаю, это и привлекает насекомых. Стоит насекомому приземлиться на лист, тот сворачивается, и растение его переваривает.
Мужчины, склонившиеся над планшетом, восхищенно забормотали. Высокий поглядел сперва на них, затем на Рэдборна.
– Вы очень наблюдательны, даже для художника. Изучали ботанику?
– Не совсем. То есть, в университете я изучал медицину. Анатомию. А ботаника – мое увлечение.
Мужчина постучал себя пальцем по щеке. Он был высокий, тощий, с длинным узким лицом, высоким лбом, острым подбородком, покрытым мягкой юношеской щетиной, и тонкими длинными волосами, спадавшими на плечи. Лицо моложавое, румяное, с выступающими чертами; ярко-голубые глаза – цвета дешевых стекляшек, какими украшают бижутерию, – смотрели хитро и беспрестанно бегали по сторонам. Одет он был эксцентрично и франтовато, на старомодный манер: выцветшие красные брюки, узкий синий жилет, сорочка канареечного цвета, свободный шейный платок с узором из фиалок.
– Можно взглянуть на ваши работы?
Рэдборн, помешкав, кивнул.
– Да, конечно.
Он вернулся к скамейке, достал из ящика рисунки и протянул их высокому. Тот принялся листать их длинными тонкими пальцами, то и дело хмыкая.
– Хм-м… Ха. Ха. Ха! – Он поднял голову. – Неужели вы рисуете просто для себя?
– Нет. Это эскизы иллюстраций к одному рассказу. Для «Лесли», такой американский журнал. Не знаю, слышали ли вы о нем…
– Нет, как это ни прискорбно. – Высокий улыбнулся и протянул Рэдборну руку. – Позвольте представиться: меня зовут Томас Лермонт – доктор Лермонт, – а все эти господа – члены Фольклорного общества Большого Лондона, к которому принадлежу и я.
Остальные уже начали возвращаться к музейному столу и теперь добродушно закивали. Рука доктора Лермонта стиснула руку Рэдборна.
– Значит, вы – иллюстратор? Художник? Весьма любопытно! Приношу свои извинения за то, что мы отвлекли вас от работы и от души благодарю за оригинальное наблюдение насчет этой травки. Доктор Гилл нечто такое предполагал, но он – просто ботаник, ему не хватает вашего необычайного художественного чутья.
Рэдборн улыбнулся.
– Рэдборн Комсток, рад с вами познакомиться.
Доктор Лермонт взглянул на планшет.
– А нет ли у вас еще рисунков? Я с удовольствием на них взглянул бы.
– Извольте, – сказал Рэдборн; Лермонт подошел к скамейке. – Они еще совсем сырые.
Пока остальные обсуждали росянку, доктор Лермонт изучал работы Рэдборна. Не только эскизы к «Рыцарю Пестрого Щита и Куролиску» и зарисовки трущоб вокруг Минт-стрит, но и быстрые почеркушки, которые он только что сделал в омнибусе, а также более ранние, сложные работы, которые Рэдборн никому прежде не показывал. По какой-то неведомой причине ему не терпелось услышать мнение этого человека о своем творчестве.
– Весьма любопытно. – Доктор Лермонт вдруг замер и уставился на портрет незнакомки с моста Блэкфрайарс. – Хорошая прорисовка… И крайне необычные сюжеты.
Он показал на портрет мужчины с деревьями вместо рук и вылетающими из глаз пчелами.
– Позвольте поинтересоваться, мистер Комсток, не согласитесь ли вы случайно посетить следующую встречу нашего общества? Она состоится в понедельник в Пейним-хаусе. Это в Блумсберри.
– О… Я совсем не разбираюсь в…
– Это не имеет значения. Все мы в каком-то смысле любители. Уверен, вам будет интересно. Где вы остановились?
– В Саутварке.
– Хм. – Лермонт окинул Рэдборна оценивающим взглядом, приметил его обтрепанные манжеты, стоптанную обувь и неопрятные космы. – Далековато от Блумсберри. Зато у нас будут угощения для гостей, и вы познакомитесь с новыми людьми, весьма отличающимися от ваших нынешних соседей.
Рэдборн вспыхнул.
– Навряд ли я… – начал было он, но доктор Лермонт уже достал карточку и писал на ней, как найти дом.
– Не волнуйтесь, вы не заблудитесь. Давно вы в Лондоне?
– Несколько недель…
– Что ж, не хотелось бы вас потерять, мы ведь только что вас нашли! – Доктор Лермонт вручил ему карточку. – Вот. Здесь написано, как до нас добраться. Кэбмену велите не ждать. До встречи в понедельник!
Рэдборн не успел возразить: доктор Лермонт уже отвернулся.
– Господа! – вскричал он. – Пора подводить итоги!
Рэдборн проводил взглядом членов Фольклорного общества Большого Лондона. Последним уходил доктор Лермонт.
– Я предпочел бы вовсе не быть с вами знакомым,[23] – сказал доктор и отвесил Рэдборну поклон.