– Женщин? То есть, пациенток?
– Да. У него есть теория насчет того, как рождается Искусство. Мол, обязательные условия – это несвобода, безумие и…
Позади них возникла фигура. Доктор Лермонт улыбнулся Алджернону по-отечески, как любимому, но непослушному ребенку.
– Алджернон, уж не спаиваешь ли ты мистера Комстока? – Он указал на пустой бокал и пустой графин.
Алджернон фыркнул.
– Ты прекрасно знаешь, что я презираю кларет.
– Рад слышать! – Лермонт хлопнул в ладоши, затем указал им на метрдотеля. – Мне только что сообщили, что Уоттс-Дантон послал за вами карету, Алджернон. Из самого Патни. Предлагаю больше его не задерживать.
Алджернон сокрушенно уставился на скатерть, затем взглянул на Рэдборна. Его усталые зеленые глаза были налиты кровью, лицо осунулось. В следующий миг он кивнул, отодвинул стул и с трудом поднялся на ноги.
– Мистер Комсток. – Он шутливо отвесил Рэдборну полупоклон, отчего спутанные волосы упали ему на лицо. – Надеюсь, ваш визит в Лондон принесет вам только счастье.
Рэдборн улыбнулся.
– Благодарю.
– Счастье, поскольку счастье – анафема для художника, хотя вы еще не вполне уяснили, что значит быть художником. Но если вы в самом деле решите посвятить жизнь искусству, что ж, в таком случае желаю вам горя, безумия и скоропостижной кончины. Доброй ночи, мистер Комсток.
Рэдборн проводил его взглядом.
– Какой странный человечек, – произнес он.
Лермонт сел за стол.
– Стало быть, вы знакомы с творчеством Суинберна?
– Суинберна! – Рэдборн пришел в ужас. – Это был Суинберн?!
– Конечно. А вы как думали?
– Да я… я понятия не имел! Вы же не назвали его фамилии! – Рэдборн обернулся, надеясь еще раз увидеть поэта. – Конечно, я про него знаю! Его книги… Один университетский друг давал мне почитать его «Хвалу Венере». Выдающиеся стихи! Стыдно признаться, я их так и не вернул… – Рэдборн засмеялся. – Он кажется таким старым. Он у вас лечился?
– Нет. Хотя он в самом деле был на грани смерти, поддавшись пьянству и пагубным страстям. Как ни прискорбно, Алджернон отказался от какой-либо помощи с моей стороны, зато его взял под крыло Уоттс-Дантон – увез в глушь, в Патни, и…
Он отмахнулся. В этом странном жесте читалось одновременно безразличие и сожаление.
– Да вы сами видите. Боги его покинули.
Рэдборна прошибла дрожь. Несколько минут он молча ковырялся в тарелке, а его собеседник разглядывал потолок. Наконец доктор Лермонт взглянул на часы и подозвал официанта.
– Что ж, боюсь, мне пора отправляться на запад, путь предстоит неблизкий… Если вы не спешите, мистер Комсток, поедемте со мной на Паддингтонский вокзал, а оттуда я найму вам кэб до Саутварка.
Рэдборн начал было отпираться, однако Лермонт уже встал из-за стола.
– Как я говорил, мистер Комсток, я думал предложить вам работу – поэтому изначально и пригласил вас на ужин. Потом мы встретили дорогого Алджернона и… Словом, окажите любезность…
Глубоко за полночь Рэдборн наконец вывалился из кэба и поднялся в свою комнату: на смену радостному головокружению и восторгу пришла пульсирующая головная боль. Когда утром он спустился к завтраку, миссис Бил кивнула ему с прохладцей, зато мистер Балкомб понимающе (и сочувственно) улыбнулся, доедая овсянку.
– Мистер Комсток, – заявила миссис Бил, когда мистер Балкомб удалился к себе. – Если вы собираетесь и дальше возвращаться среди ночи да водить друзей, лучше сразу подыщите себе другое жилье. Знаю, что в «Старом гусаке» есть апартаменты и столовая. Ваши веселые друзья, несомненно, тоже смогут дать вам несколько рекомендаций.
Как выяснилось, это было излишне. Тем же утром прибыло письмо:
Мистеру Рэдборну Комстоку
В пансион «Серая сова»
Минт-стрит, Бороу
Миссис Бил так злобно воззрилась на конверт, что Рэдборн поспешил скрыться бегством и прочел письмо под хлопающим крылом объявления об услугах доктора Трента.
…как же своевременно свел нас случай. Я давно подумывал нанять художника, талантливого молодого человека с крепким здоровьем, в компаньоны одному из моих пациентов. Будучи и сам весьма выдающимся художником, он в последние десять лет стал нередко впадать в умоисступление и беспамятство, вызванные его путешествием в страны с неподходящим для англичан климатом. Не стану излагать здесь подробности сей печальной истории, тем более, она не раз упоминалась в прессе. Однако считаю своим долгом предупредить, что названный пациент поступил ко мне после того, как совершил Убийство; жертвой его стала молодая женщина, натурщица, тоже подверженная нервическим припадкам. Я имею возможность назначить вам жалованье, каковое вы найдете если не избыточным, то по меньшей мере щедрым, что, полагаю, станет добрым подспорьем в вашем нынешнем положении…
Рэдборн вроде бы не рассказывал Лермонту о своих стесненных обстоятельствах, однако, вероятно, не нужно быть главным врачом или прославленным френологом, чтобы приметить на человеке сюртук с чужого плеча и пятна краски на его лучшей сорочке. Пару минут Рэдборн стоял на холодном полуденном солнце, глядя на проезжающие мимо подводы и единственного грача в небе, вновь и вновь облетающего по кругу черный шпиль Саутваркского собора. Внимательно перечитав письмо, Рэдборн сложил его и убрал в конверт. Головная боль начала стихать, и он поспешил обратно к госпоже Бил – составлять ответ. Следующим же утром он отправился в Корнуолл.
Глава 5. Канун святой Агнесы
Бери же. Видел я: Броселианд ветвится…
И все-таки дикий западный лес образов и имен
проникает повсюду сквозь лба и ладони границы;
и повсюду сквозь просторные листья струится свет
на твою упругую стать, и повсюду славы твоей закон.
Дэниел был не понаслышке знаком с психотропными веществами. Во имя Искусства и, временами, Любви он попробовал многое, а один раз даже с ужасом наблюдал, как подружка-наркоманка вводила коричневую жидкость в его собственную болезненно-зеленую вену. Тот опыт – и последовавшая за ним физическая и душевная дурнота – окончательно отшиб ему интерес к измененным состояниям сознания. Теперь все его эксперименты в этой области ограничивались дегустациями калифорнийских вин; изредка он заглядывал на некий подпольный вебсайт, рекомендованный Ником, и всякий раз горько об этом сожалел.
В общем, он оказался совершенно не готов к тому, что случилось с окружающим миром после трех абсентов, которые он выпил с Ларкин в кафе «Шуэт».
– Абсент всегда так действует? – спросил он, после чего растянулся на столе, обвил Ларкин руками и зарылся в ее волосы, как в букет цветов. – Будто…
Он хотел сделать многозначительный жест рукой, но в процессе свалился со стула. Ларкин успела его поймать. Пока она, смеясь, помогала ему усесться обратно на стул, Дэниел не сводил с нее умоляющего взгляда.
– Думаю, наклюкаться и валяться на полу положено даме. – Она смахнула с лица прядь волос и улыбнулась. – Но в остальном – да, думаю, примерно так оно и бывает. Потому-то богема и сходила с ума.
– А я? Я тоже сойду?
– От трех порций? Крайне сомнительно. Особенно для журналиста. Мне кажется, у журналистов должна быть повышенная устойчивость.
– А ведь я знал! – Дэниел схватил ее за руку, да так крепко, что у самого закололо пальцы. – Я с первого взгляда понял!
– Правда? Что же?
– Ну…
Дэниел открыл рот и вдруг осознал, что потерял мысль. Он вообще не мог ни о чем думать и ничего не видел, кроме этой женщины.
– Ну… вот ты! – беспомощно пробормотал он; ресторанный зал вокруг него исчез, вернее, уменьшился до двух точек желтого света в ее бутылочно-зеленых глазах. – Ты… Кто… ты… такая?
Он потянулся к Ларкин, и она обхватила ладонями его лицо. Пальцы у нее были такие горячие, что он невольно вздрогнул. Вот она запечатала его губы поцелуем – Дэниел хотел воспротивиться, но тут же обмяк. А в следующее мгновение ему показалось, что все его тело меняется, пересобирается от ее прикосновений. От рук Ларкин шел жар, пепелящий кожу, и его раскаленные ребра уже жгли ей грудь, а череп – щеку, волосы сплетались с ее волосами завитками огня и пепла, а пальцы голубым пламенем плясали по ее лицу.
– Идем со мной, – прошептала она.
Конечно, он не мог никуда идти.
И конечно, пошел. Ведь на самом деле был день, и они сидели в блумсберийском баре; метрдотель слегка поклонился, пропуская к выходу двух гостей – раскрасневшегося, моложавого на вид мужчину средних лет, пьяно обхватившего обеими руками высокую женщину – зеленоглазую, с рыжевато-каштановыми волосами и точеным лицом, – возраст которой определить не представлялось возможным.
– Куда мы? – спросил он, когда наконец смог заговорить. – Не то чтобы это имело значение… Кто оплатил счет?
– Я, – отозвалась Ларкин. – Отблагодаришь позже, – добавила она и так на него посмотрела, что Дэниел едва не вошел в фонарный столб.
– О. Да, да, конечно. – Он остановился и, застегивая молнию на бомбере, смотрел, как Ларкин решительно идет дальше, не обращая никакого внимания на лужи под ногами и морось, серебрившую ей волосы. Узкая полоска неба над их головами из серой превратилась в ярко-зеленую, цвета морского стекла. Дэниел схватился за фонарный столб, чтобы устоять на ногах, глянул на часы и осоловело заметил, что уже половина четвертого. Он рассмеялся: вот тебе и обед с тремя абсентами!
Дэниел уже много лет не напивался в рабочее время. Витрины казались глянцевыми, словно леденцовые окошки пряничных домиков, а от тротуара поднималось желтоватое марево. Над вонью выхлопных газов стоял сладкий цветочный аромат. От фонарного столба исходил жар.
Все здесь благоприятно для жизни, вспомнилось Дэниелу. Как пышны и сочны здесь травы! Как они зелены![26]