А теперь это. «Миникупер» выехал на Холлоуэй-роуд, вокруг расцветал апрельский вечер. Дэниел глубоко, с наслаждением вдохнул и сунул руки в карманы своего нарядного сюртука. Пальцы нащупали что-то знакомое: еще один желудь.
Украдкой покосившись на Ларкин, он оставил желудь в складках кармана.
– Итак. Куда именно мы опаздываем? – спросил он.
– Это в Челси… на Чейн-уолк. Рядом с домом Россетти. Прощальный вечер по случаю отъезда Рассела Лермонта.
– Это художник?
– Нет. Генеральный директор «Уинсом фармасьютикалс».
– «Уинсом»? Фарма-монстр из разряда «Илай Лилли» и «Пфайзер»? Те, что создали «Экзалтан»?
– Именно. У Рассела замечательный дом, скоро сам увидишь. Он решил отойти от дел и через пару дней выходит на своей яхте в Америку. Купил остров в Новой Англии. Интересный человек.
– Пожалуй, любого, кто покидает крупнейший фармацевтический концерн с триллионом долларов в кармане, можно назвать интересным человеком.
– Я серьезно. Он коллекционирует ар-брют. Как это называется в Америке – аутсайдерское искусство?
– Я потерял интерес к ар-брюту с тех пор, как увидел располовиненную корову[28] в галерее Тейт.
– Это не ар-брют.
– Надеюсь, что нет. Мой мясник распилил бы лучше.
– Мы ненадолго, только зайдем, поздороваемся – и все, bon voyage. Мне нужно кое-что забрать у Рассела, пока он не уехал.
– Что ж, надеюсь, меня не вышвырнут на улицу.
Дэниел глянул на свое отражение в зеркале заднего вида. Серые глаза слегка налились кровью, зато светлая щетина придавала лицу выразительность: он казался одновременно молодым и более искушенным, более достойным изысканно-потрепанного сюртука, подсолнуха на лацкане и своей спутницы.
– Как это все странно, – произнес он. – Наша встреча, эта поездка… Напился средь бела дня. Нарядился в чужое. Обычно я не такой. С женщинами, по крайней мере.
– А какой ты обычно с женщинами?
– Кроткий и благовоспитанный, – со смехом ответил он. – Нет, серьезно: разве это не странно? Поразительное совпадение…
– Я не верю в совпадения. Или, скорее, я вкладываю в это слово другой смысл.
– Какой?
– Первоначальный. Когда какие-то события происходят в одном и том же месте, в одно и то же время. Есть латинский глагол – incidere, – неожиданно наталкиваться на что-то или падать вместе. Ах ты, черт, поворот прошляпила!
Прошло еще полчаса, прежде чем им удалось припарковаться на оживленной улице вдоль набережной Темзы и дойти пешком до Чейн-уолк. Аккуратные краснокирпичные особняки и таун-хаусы, где некогда селилась богема, стали теперь элитным жильем для богатых наследников миллиардеров и прочей золотой молодежи.
– Вот дом Россетти, – сказала Ларкин, указывая на большой особняк с белоснежным эркером и аккуратно подстриженными деревцами во дворе. – В семидесятых здесь жил Джон Пол Гетти и разнес дом к чертям, но потом его подлатали. Впрочем, павлинов держать все равно запрещено!
– Павлинов?
– От животных Россетти было столько грязи и шума, что домовладелец внес в завещание отдельный пункт: никому и никогда нельзя держать здесь павлинов.
Дэниел улыбнулся, а Ларкин, наоборот, притихла.
– Ты какая-то бледная, – сказал он. – Уверена, что нам стоит туда идти?
Она подняла голову. Апрельские сумерки сообщали ее глазам странный отлив: так прожилки на лепестках фиалки кажутся одновременно зелеными и фиолетовыми.
– Со мной все хорошо. – Она положила ладонь ему на щеку. – А скоро станет еще лучше. Обещаю.
Они подошли к дому Лермонта. Из раскрытых окон летел заунывный плач струнного квартета. Ларкин постучала, и дверь мгновенно распахнулась. На пороге стоял мужчина в смокинге. Он глядел на них учтиво, но без приязни, пока не увидел большой черный конверт в руках Ларкин.
– Входите, пожалуйста, – с улыбкой произнес он и жестом пригласил их внутрь.
Дом был просторный, почти без мебели: высокие белоснежные стены, арочные проемы, за которыми виднелись ярко освещенные проходы, напоминавшие Дэниелу больничные коридоры, и всюду, куда ни кинь взгляд, – картины всевозможных форм и размеров, в рамах из золота и дерева, металлолома, палочек от мороженого и алюминиевой фольги. Были там и диковинные скульптуры (огромные коконообразные массы из валяной шерсти и шпагата, высеченные из цельных древесных стволов фигуры не вполне человеческих очертаний), и витрины с книгами ручной работы, и гобелены из меха, воска и человеческих волос. Дэниел попытался нагнать Ларкин, которая уверенно шагала сквозь толпу гостей, состоявшую из тех, кто пришел в вечерних нарядах, и тех, кто, кажется, забрел сюда случайно, предварительно наведавшись в одну из БДСМ-лавочек на Кэмден-стрит.
– Ларкин! – крикнул Дэниел, увидев, что она вот-вот исчезнет в толпе. – Ларкин, подожди!
Поздно. Дэниел забегал взглядом по теснящим его со всех сторон лощеным, откормленным и испитым лицам: вот женщина в платье-футляре цвета фламинго, вот другая в черных брюках, узком топе и с золотым, господи помилуй, моноклем в глазу. Фото вот этих двоих типов средних лет попадалось Дэниелу в прошлом номере «Новостей со всех концов света»; а эти суровые загорелые молчуны в смокингах и с беспроводной гарнитурой в ухе – должно быть, телохранители. Впереди, на широкой центральной лестнице, охорашивался живой павлин с расправленным переливчатоглазым хвостом почти четырех футов в ширину.
– Боже мой, – выдохнул Дэниел и поспешил на поиски бара.
Абсента здесь не подавали, и Дэниел удовольствовался двумя стаканами торфянистого скотча, который ему налил человек, последние лет десять работавший, должно быть, восковой фигурой в музее мадам Тюссо. Дэниел взял третий стакан и побрел куда-то наугад в тщетной надежде отыскать Ларкин. В залах висели обязательные голубоватые письмена табачного дыма, и звучал бессвязный треп, несколько облагороженный – в восприятии американца, по крайней мере, – протяжным оксбриджским выговором.
– …еще семь штук взял в нашей сингапурской конторе…
– …мальчишку! Я ему сразу сказал, лучше бы уж керн-терьера завел.
– …без шансов. Я глазом моргнуть не успел, пф-ф-ф! – она лежит на полу, а у меня в руке провод…
– …так им и передай, мне насрать на условия контракта. Я с интернет-продаж сейчас больше имею…
Дэниела пробрал озноб дурного предчувствия. Он обернулся и увидел Ника Хейворда, который показывал своим карманным ножом на очень крупного, хорошо одетого мужчину. Заметив взгляд Дэниела, мужчина схватил его за руку и подтащил к Нику.
– Вы непременно должны познакомиться, – сказал он. – Прошу прощения, меня ждет мать, – добавил он и был таков.
– Здорово, Дэниел! – сказал Ник и легонько ткнул его ножом, на острие которого болтался кусок сосиски; на Нике, как всегда, были черные джинсы и камуфляжная куртка, в ушах – тяжелые золотые кольца. – Голоден? Я принес кое-что, а то кормят здесь отвратно. Ты глянь, одни ходячие скелеты кругом. Склеп для гребаных ценителей «Прада».
– Что ты тут делаешь? – вопросил Дэниел.
– Что я тут делаю? Меня пригласили. – Ник с любопытством осмотрел пальто Дэниела и подсолнух в петлице. – Ну ты и вырядился! Вылитый Мотт Хупл[29].
– Да ну тебя. Где Ларкин?
– Ларкин. – На лицо Ника набежала тень; он доел сосиску, сложил и убрал в карман нож, затем взял Дэниела под локоть и отвел в безлюдный угол. – Я ведь из-за нее сюда и пришел. Слушай, Дэнни, я знаю, что ты в последнее время не очень-то меня жалуешь…
– Совсем не жалую, – оборвал его Дэниел. – Видел ты ее или нет? Черт, я никого здесь не знаю…
– Ты меня обижаешь, Дэнни.
– …и чувствую себя слегка не в своей тарелке.
– Не волнуйся, ты со мной. Идем.
Ник развернулся и начал быстро подниматься по широкой лестнице. Проходя мимо павлина, он выбросил ногу в сторону и пнул птицу. Та порхнула над толпой в вихре радужных перьев и всполошенных криков.
– Всегда мечтал это сделать, – сказал Ник, когда его нагнал Дэниел.
Тот сочувственно покосился на павлина.
– Кто вообще такой этот Лермонт?
– Рассел Лермонт? Как же, он – человек, который продал мир! – Ник наклонился, подобрал с пола павлинье перо и воткнул его себе в косу. – Ладно, если совсем коротко, он – коллекционер.
– Аутсайдерского искусства.
– Всего, что в голову взбредет.
– А поподробнее?
– Сейчас ты все поймешь, Дэниел.
Они поднялись на второй этаж. Здесь было еще больше картин и совсем не было людей. Ник быстро прошел в большую гостиную, почти пустую, если не считать нескольких кресел с подголовниками у остывшего камина да собаки, дремлющей на аштабанском ковре.
– Сам он представляется всем коллекционером произведений искусства. Опасный тип. Тот еще отморозок.
– Читай: толковый гендир. – Дэниел наклонился и почесал за ухом пса – старого, черно-белого бордер-колли с поседевшей мордой; у пса оказались удивительные глаза: один золотистый, как шампанское, а второй светло-голубой, почти белый. – Хорошая собачка. Хорошая странная собачка.
Он поднял голову и увидел, что Ник наглухо закрывает раздвижные двери гостиной.
– Может, не стоит? – сказал Дэниел. – Это все-таки не твой дом.
– Да плевать. Обоссу ковер, если надо будет. И отморозок – это не толковый гендир, я вовсе не то имел в виду. – Ник презрительно указал пальцем на Дэниелов наряд. – Я имел в виду, что твоему сюртучку неплохо бы иметь свинцовый подклад, если яйца тебе еще дороги.
– Ты не в своем уме, Ник. Я сваливаю.
– Нет-нет, как можно! Вы ведь только пришли, – произнес чей-то сиплый голос.
Из дальнего кресла им навстречу поднялся некто: худощавый юноша в нео-ретро «зут-сьюте» из блестящего полиэстера на один тон темнее его белокурых волос.
– Мы незнакомы. – Человек протянул Дэниелу руку с очень грязными ногтями. – Впрочем, вижу на вас свою метку. Джуда Трент.