Я – художница.
Рэдборн поднял глаза. Из палаты Эвьен Апстоун не доносилось ни звука. Коридор был залит октябрьским солнцем, однако Рэдборн явственно ощущал вокруг мглу и холод. Он припомнил услышанные несколько минут назад мужские голоса.
Лермонт придет, оставь ее!
– Суинберн, – проронил он вслух, развернулся и побежал вниз.
Поэта он нашел в глубине дома, в длинной галерее с несколькими кожаными креслами и высокими окнами, обращенными на юго-запад. Щуплый рыжеволосый человечек стоял в дальнем углу у окна и смотрел на мыс, увенчанный развалинами башни. Рэдборн молча наблюдал за ним с порога. Через минуту Суинберн, не оборачиваясь, заговорил:
– Вы знали, что это место проклято? – На полах его тяжелой темно-зеленой накидки запеклась грязь и лесной опад. – Здесь никогда не рождались невинные дети: лишь ублюдки и гермафродиты. – Он вдруг обернулся. – А вы кем будете, мистер Комсток?
Рэдборн, стиснув кулаки, подошел к нему.
– Кто эта женщина? Почему она здесь? Как тут оказалась?
– Как она тут оказалась? Как?! – заверещал Суинберн. – Спятила, вестимо! А вы как тут оказались, сэр?
Без всякого предупреждения он сделал вид, будто хочет кинуться на Рэдборна с кулаками, затем резко вильнул в сторону и плюхнулся в кресло, кутаясь в свою накидку. Рэдборн изумленно уставился на него, затем подошел к окну. Впервые он заметил в нескольких сотнях ярдов от особняка маленький домик. За его спиной часто и мелко дышал Суинберн.
– Зачем вы сюда приехали? – спросил наконец Рэдборн.
– Как же, пекусь о вашем благополучии!
– Кто второй?
– Берн-Джонс. Мой бывший друг. Я много лет его не видел и никак не ожидал увидеть здесь. Он прибыл на том же поезде, что и вы, но в неисправном вагоне, и сюда добирался с приключениями.
– Она… – Рэдборн помедлил. – Она – его жена?
– Жена?! – Светлые глаза Суинберна изумленно распахнулись. – Ну что вы! Он женат на Джорджи.
– Тогда кого она звала? Другого мужчину? Своего мужа?
Суинберн пришел в замешательство, затем издал пронзительный радостный возглас.
– Фэнси! Он про Фэнси!
Поэт не сразу сумел взять себя в руки.
– Это ее пес, – наконец пояснил он.
Его выцветшие рыжеватые волосы скрылись под воротом накидки: он сгорбился и закинул ноги на подлокотник кресла. Вид у него был столь хрупкий и уязвимый, что Рэдборн испытал укол совести: вот ведь привязался к больному человеку! Однако, когда этот щуплый человечек заговорил, тон у него был резкий, грубый и дразнящий.
– Она – любовница Берн-Джонса, – заявил он. – Его «муза», сказал бы он, его «зазноба»… – Он прямо-таки выплюнул последнее слово. – Помимо прочего, она художница. Творец. Лермонт это поощряет – думает таким образом привязать ее к себе, но этому не бывать, не бывать!
Он истерически захихикал. Рэдборн настороженно кивнул.
– Да… Она говорила. И я видел у нее в палате мольберт… – Он показал пальцем на потолок. – Я спал у себя и проснулся от криков. Решил проверить, не стряслось ли что. В Америке я тоже работал в лечебнице для душевнобольных. Пациенты издавали небольшой журнал, и я им помогал в этом деле – потому Лермонт меня и нанял. Я решил, что в Сарсинмуре мне предстоит заниматься тем же самым. Мол, здесь проходит лечение некий художник. Доктор Лермонт написал мне письмо с предложением работы.
Рэдборн извлек письмо из нагрудного кармана и протянул Суинберну. Тот не соизволил его взять, лишь подался вперед и сощурился.
– У вас все хорошо, мистер Комсток? – Он задрожал и вновь закутался в свою накидку. – Вид у вас болезненный. Это все холод… проклятый холод, от которого здесь нет спасенья. Он сжирает человека. Вы же видели каргу, которая помогает ему по хозяйству.
Рэдборн понял, что письмо не возьмут, и наконец спрятал его обратно в карман.
– У меня все прекрасно, – холодно проговорил он. – Однако я хотел бы понять, зачем вы сюда явились, сэр. На лечение?
Суинберн визгливо рассмеялся.
– Лечиться надо не мне!
– Берн-Джонсу, стало быть?
Рыжеволосый человечек еще сильнее съежился, утопая в своей накидке.
– Не глупите. Он приехал повидать ее. Он не может с ней расстаться – не желает, хотя на кону его душа! Но уж кого-кого, а Неда безумцем никто не назовет.
– А женщина?
– Она страдает от душевного томления: воздух нашего мира ей не годится. Несколько месяцев она провела в «Поляне» – слыхали про это место? Женская лечебница, рекомендую посетить – прелюбопытное заведение!
Суинберн сел, глаза его сияли. Руки бегали по полам зеленой накидки, как две белые мышки.
– Лермонт нашел ее там и познакомил с Недом. С тех пор она его мистериарх; он утверждает, что не может без нее работать, однако мысли о ней сжирают его душу. В этом доме все норовит тебя сожрать.
Он покосился в окно на силуэт крепости на соседнем мысу.
– Sublata causu, tollitur effectus. Устраните причину – исчезнет и болезнь. Вот Лермонт и привез ее сюда. На словах он желает ей добра: якобы здесь она в безопасности. Глядишь, и исцелится от своего недуга. Только я сомневаюсь в искренности его намерений.
– Какова природа ее заболевания?
– Лермонт полагает, что ее обуревает чрезмерное половое влечение.
Рэдборн скривился.
– Я бы предположил, что она просто несчастна. Красивая женщина, – прибавил он.
– Той «красотой, что человечьей в аду зовут»[34],– продекламировал Суинберн; его берилловые глаза сверкнули. – Красота ее – прямые врата в Бездну! Мне такой и даром не надо.
Он умолк, будто обдумывая свой следующий вопрос.
– Мистер Комсток. Разве ваш работодатель не вызывает у вас подозрений? У него весьма узкая специальность и очень мало пациентов. Так было всегда, и в Лондоне, и в Бате. Я имел возможность наблюдать за его деятельностью лично: мы вращались в одних кругах на Фицрой-сквер. Браун… Знаете Брауна? И месье Андрие, у которого был удивительный приятель… эдакий деревенский дикарь, форменный развратник. Верлен тогда только-только напечатал свои стихи в «Лютеции».
Суинберн вздохнул и провел рукой по лбу.
– Неважно. Лермонт утверждает, что получил эту домину в наследство, но, думаю, раньше он здесь ни разу не бывал, пока не приехал сюда с Кэнделлом. Впервые я услышал о Лермонте от Габриэля, которого тот лечил от липемании. Есть такой душевный недуг.
Его вдруг охватил очередной приступ безудержного смеха. Он закачался из стороны в сторону.
– «Почти у каждого врача есть своя излюбленная болезнь»[35]! Вот и наш доктор Лермонт чрезвычайно разборчив. Он определил себе узкий круг недугов, которые готов лечить. Он выбирает лишь тех, кто медоточит от отчаянья и душевного уныния, и жадно набрасывается на это лакомство! О, Лермонт – весьма прожорливый зверь! Признайтесь, сэр, разве вам не показалось странным, что вас нанял психиатр, работающий исключительно с меланхоличными художниками?
Рэдборн молчал.
– Это совпадение, – наконец произнес он. – Просто совпадение. Я ведь сам сказал ему, что имею опыт работы с душевнобо…
– Ах, о-опыт! – заверещал Суинберн; он вскочил с кресла и заходил по комнате, затем остановился напротив книжного шкафа. – Наш мистер Жопдрыг имеет опыт!
Его глаза сузились.
– Вы утверждаете, что знакомы с азами психиатрии. Читали труд Чезаре Ломброзо?
– Нет.
– Он занимался изучением криминального интеллекта. Его книга не переведена на английский, но я читал ее на итальянском – Genio e Follia. «Гениальность и помешательство». Он, знаете ли, близкий друг нашего Лермонта. Они возомнили себя стражами здравомыслия, хранителями разума, а Лермонт и вовсе считает, что в одиночку стережет врата, в которые дозволено входить лишь избранным.
– Вы имеете в виду Красоту?
Суинберн кивнул.
– Красоту. Искусство. Все это представляет опасность для человека, мистер Жукстюк. Они открывают дверь в… – Он подался вперед и защелкал пальцами в воздухе. – Куда? Вы это знаете, мистер Комсток? Видели, что там за дверью?
– Нет.
– А я видел. – Голос Суинберна дрожал; он поднял на Рэдборна взгляд, полный тоски и отчаяния. – Я видел! Лучше б умер или сгинул в пустыне, как мальчишка Андрие, лучше б лопнул, как нитка… Не сомневаюсь, что видел и Лермонт – привратник, одной ногой застрявший в двери! Так она сюда и попала. Скажите, мистер Фруктик, вам нравится наблюдать, как кошка умертвляет мышь?
– Нет.
– А что вы скажете о человеке, который нарочно дает своей кошке живых мышей – чтобы полюбоваться, как та их терзает?
– Я бы счел такого человека чрезвычайно жестоким. Или безумным.
– Лермонт – и то, и другое. Я таких людей прежде не встречал. – Суинберн облизал губы; его взгляд заметался по комнате. – Он одержим ею. Я не понимаю, что она такое, но, клянусь вам, мистер Комсток, с тем же успехом можно завести в качестве домашнего питомца дикого ягуара! Приходится держать ее в узде при помощи маленьких синих пилюль да успокоительных. Поскольку прежде он лечил на дому влиятельных пациентов, ему удается избегать проверок Комиссии по делам душевнобольных.
– Не может же он вечно держать ее здесь в заточении?! – изумился Рэдборн. – Отказываюсь в это верить!
– Поверьте, так и есть.
– Но зачем?
– Он перенял ее страсть. Как и она, Лермонт одержим художниками и их творениями: картинами, стихами, песнями. Однако ему мало просто любоваться жемчугом Красоты; он должен своими глазами видеть, как бедная устрица его исторгает! Он хочет быть свидетелем того, как крошечная песчинка заставляет безобразную серую массу порождать перламутр! А еще он желает узнать, может ли сама жемчужина породить другую жемчужину!
– Посудите сами, сэр: если лебедя лишить партнерши, он перед смертью исторгнет дивный звук и погибнет. Лермонт излавливает для Неда нимфу, чтобы он ее писал, – и тот действительно пишет. Пишет, пишет, пишет, покуда у бедняги не начинается воспаление мозга. Тогда его выхаживает любящая жена. Я вам говорил, что мисс Апстоун обуревает безудержное половое влечение. Лермонт попался в свою же ловушку: раба поработила хозяина. Сумев полностью подчинить его своей воле, она освободится. И тогда…