– Аутсайдерское искусство, говоришь? – переспросил я. – Рэдборн даже близко не аутсайдер.
– Вот-вот. А кроме того – только между нами, ладно? – эта картина не может стоить четыре миллиона. От силы два.
– Четыре миллиона, помнится, стоил Пэрриш. А Рэдборн, как ни крути, – не Пэрриш. И даже не Генри Дарджер. – Я вернул ему контракт. – Ты упустил одну сущую мелочь, Саймон. У нас нет «Приворотного зелья».
– Половина есть.
– Здесь сказано, что обе части утеряны.
Улыбка Саймона стала еще шире.
– Ред ее нашел! Половинку – ту, что с женщиной. Она стояла в эллинге вместе с остальным барахлом, оставшимся от затонувшей лодки Рэдборна. В прошлом году Ред наводил там порядок. А потом рассказал о своей находке Лермонту, который как раз прошлым летом заглядывал на Аранбегу. – Саймон подлил себе вина. – Вторая половина у него.
– Серьезно? У Лермонта?!
– Ага. Понятия не имею, где он ее раздобыл, но хозяин теперь он.
В наши дни у Рэдборна был бы целый шкаф с препаратами от «Уинсом фармасьютикалс». На старости лет его и без того хлипкая связь с реальностью окончательно износилась, и он начал раздавать свои картины и наброски направо и налево, расплачиваясь ими с хозяевами местных лавок и магазинов. После смерти Рэдборна некоторые работы вернулись в Золотую Рощу – торговцы возвращали их из благородных побуждений, полагая, что они должны принадлежать семье художника. Часть картин Саймон сумел выкупить, когда был при деньгах; а однажды две дедушкины картины маслом кто-то выставил на гаражной распродаже в Кушинге, где их купил и впоследствии подарил Саймону на день рождения друг нашей семьи. Прочитав описание «Приворотного зелья», я решил, что вторая часть диптиха нашлась в чьей-то частной коллекции или в каком-нибудь захудалом музейчике из тех, где выставляют плетеные корзины индейцев-абнаки и мелкие произведения американских живописцев вроде моего деда.
– Говорю тебе, Вэл, этому типу прямо неймется заполучить нашу картину. – Саймон ткнул пальцем в лежавшую передо мной цветную фотографию. – Я тоже тянуть не вижу смысла. Думаю, тебе не надо говорить, что наше портфолио изрядно похудело…
– Угу, говорить не надо. – Я откинулся на спинку пластикового стула: тот неприятно затрещал под моим весом; мне было скучно, я устал и хотел поскорее уйти. – Так продавай. Или тебе какое-то разрешение от меня нужно? Считай, я разрешил. Все, мне пора.
Я встал, но Саймон схватил меня за руку.
– Погоди. Вэл, слушай, нет, мне не нужно разрешение, но я хочу попросить тебя об одной услуге.
– Так.
Несколько секунд я терпеливо ждал пояснений и был вознагражден: мой брат блестяще исполнил роль Невинного Плута.
– Дело плевое, – сказал он. – Видишь ли, Лермонт просит уже на этой неделе доставить картину в Лондон.
– Обратись в «Федэкс».
– Он надеется получить ее лично в руки.
– Найми курьера.
– Вэл. – Саймон с улыбкой откинулся на спинку стула. – Слушай, это же такая малость. И мне, и Лермонту будет спокойнее, если картину доставишь ты – человек, которому можно доверять.
Я засмеялся. Саймон натянуто улыбнулся.
– Ладно, окей, он тебя не знает – но я ведь не бог весть о чем тебя прошу, Вэл! Кстати, послать тебя придумал Ред. Лермонт просил это сделать его, я поговорил с Редом, и тот предложил обратиться к тебе. У Лермонта есть частный самолет, он тебя заберет, откуда скажешь. Из Нью-Йорка или отсюда. Главное – в ближайшие пару дней. Прилетишь в Лондон, отдашь картину, он переведет деньги. Все.
– Я занят, Саймон.
Он прыснул.
– Так себе отмазка, Валентин.
– Я только что вернулся из Лондона! Почему тебе самому не слетать?
– Я бы рад, но у меня в пятницу слушание, перенести никак.
Я помотал головой.
– Мне этот геморрой сейчас не нужен, ясно? И деньги тоже не нужны. У меня кое-что намечается…
– Вэл, погоди. – Саймон набрал побольше воздуха в легкие. – Это не все. Лермонт предложил пять миллионов за нашу половину Аранбеги. Дом, надворные постройки, сто акров земли. Я ему сказал, что сейчас продавать не планировал, но вообще-то у нас нет выбора, Вэл. Налоги просто убийственные.
– Хреново. – Я стиснул кулаки и уставился в пол. – То есть ты продашь дом этому хмырю, и Реда выселят?
Саймон пожал плечами.
– Ред и так почти там не живет. Не знаю, где он пропадает, но у него теперь своя жизнь. И я на него не в обиде. Сколько можно там куковать? Ты ведь не поедешь туда жить? Рассел Лермонт задумал устроить себе маленькую феодальную вотчину… Вот и пусть устраивает.
Он вздохнул и откинул со лба редкие волосы. Почему-то именно в этот миг он был очень похож на нашего отца, измученного своей бездарно прожитой жизнью.
– Слушай, картина нужна ему позарез, и как можно скорее. Я предлагаю взять деньги и свалить, помариновать Лермонта пару-тройку лет, дождаться роста цен на недвижимость и тогда уже продать ему Золотую Рощу. Если он не расхочет.
Саймон пододвинул свой стул поближе.
– Завтра Ред привезет картину с острова, будет у меня дома около полудня. Ты только скажи, откуда хочешь лететь: из Вашингтона или из Нью-Йорка? Я позвоню Лермонту, он подгонит самолет и бумаги, пришлет в аэропорт своего человека. Ты сядешь, прилетишь в Лондон, потом полетишь обратно. Если захочешь. Можешь в Лондоне остаться, если будет настроение. Поживешь у Ника Хейворда, он к подруге переехал, квартира пустует. Я ему позвоню, договорюсь.
Я сокрушенно вздохнул.
– Черт бы тебя побрал, Саймон.
– Вот и славно. Спасибо, Вэл. Ты молоток!
Саймон поднялся, достал бумажник, бросил на стол пару двадцаток, затем снова взглянул на меня.
– Ну, как поступим? Хочешь вернуться в Нью-Йорк за вещами?
Я встал, едва не опрокинув стол.
– Никаких важных вещей у меня там нет. Все свое ношу с собой. – Я нащупал в кармане бумажник и склянку с таблетками, снял со спинки стула свою замызганную замшевую куртку и надел ее. – Полечу отсюда. Можно из аэропорта Даллеса, мне все равно. Сегодня заночую у тебя. Только скажи этому Лермонту, что лететь надо в Гэтвик.
– В Гэтвик?
– Ага. – Я прошел через маленький дворовый огородик. – У меня там байк. Если уж я возвращаюсь, заодно его выгуляю.
Я посмотрел на Саймона, на его довольное раскрасневшееся лицо, и подумал о Золотой Роще. Подошел к брату, взял у него портфолио с работами Рэдборна и бросил его на землю. Фотографии выпали на тронутые порчей цветы и битое стекло.
– Не жди меня, Саймон, – сказал я. – Буду у тебя к приезду Реда.
В итоге с Редом я так и не повидался. Ночевать решил не у Саймона, а в отеле неподалеку от его таунхауса на Ар-стрит. Около пяти часов я подошел к его дому; брат поджидал меня у двери.
– Вы разминулись, – сказал Саймон. – Он ехал всю ночь, прибыл сюда часам к двум. Позавтракал и умотал обратно. Ему надо какой-то проект закончить на этой неделе. – Вид у Саймона был слегка виноватый и при этом взбудораженный: как у ребенка, который ночью заснул и не увидел Санту, но зато получил целую гору подарков. – Если бы ты заночевал у меня, вы бы пообщались!
– Да, но если бы я заночевал у тебя, мне пришлось бы общаться и с тобой.
Вообще-то мне действительно было неловко. Я уже несколько лет не навещал Реда в Золотой Роще, только звонил ему изредка, и теперь меня мучила совесть. Я вошел в дом.
– Эх, черт. Скажи ему, что я постараюсь приехать летом, ладно?
– Сам и скажи, Вэл. Уж сраный мобильник ты можешь себе позволить, не студент! Ах, прости, я забыл: ты ведь никогда и не был студентом.
– Где картина, Саймон?
Я прошел за ним в коридор. У брата был отличный дом, в который он перевез все лучшее из Золотой Рощи: избранные картины Рэдборна и дедову антикварную мебель времен движения Искусств и Ремесел – кресла Лаченса, оригинальную моррисовскую скамью с высокой деревянной спинкой, изразцы с аранбегского камина. Саймон искренне любил все это старье. Помню, как он сиял от счастья, когда разжился на аукционе «Кристис» сервантом Харви Эллиса. Теперь сервант красовался в столовой, а к нему был прислонен большой деревянный короб. Детали короба соединялись по типу «ласточкин хвост». Я сразу узнал руку мастера и приметил почерк Реда на этикетке: «ДОСТАВИТЬ РАССЕЛУ Т. ЛЕРМОНТУ».
Я присел к коробу, чтобы хорошенько его осмотреть. Медный крепеж, радиально распиленные дубовые доски, пропитанные маслом, с березовыми вставками, – вот где подлинно музейная вещь.
– Короб ему Лермонт заказал?
Саймон улыбнулся.
– Нет.
Он был в потрепанных джинсах и заношенной чуть не до дыр футболке, заспанный, лохматый. Я поймал себя на мысли, что такой Саймон мне даже симпатичен.
– Ты знаешь Реда. Он ничего не делает тяп-ляп.
Я приподнял короб – увесистый, но не сказать, что совсем неподъемный.
– Вы с Лермонтом договорились? Ты сказал ему, что мне надо в Гэтвик?
– Ага. Не вопрос. Самолет ждет тебя в аэропорту Даллеса; через полчаса за тобой приедет машина. – Саймон взглянул на часы. – Выпьешь кофе? Или, может, перекусишь?
– Да, пожалуй. Короб на замке? Хочу взглянуть на картину.
Саймон бросил мне ключ.
– Приходи на кухню, когда закончишь.
Я открыл распашные створки короба, под которыми обнаружились опилки. От их запаха у меня голова пошла кругом: я опять сидел в эллинге за своим рабочим столом, в окна сочился зеленоватый свет, а Ред за моей спиной стругал доски. Я осторожно сгреб опилки в сторону и увидел длинную широкую панель в пузырчатой пленке. Бережно сняв скотч, я встал, чтобы освободить картину от упаковки.
Это было цельное деревянное полотно, очень широкое и тяжелое. Где, интересно, Рэдборн раздобыл такой кусок? Дерево было просто огромное. Я поставил картину на пол и сделал шаг назад.
На картине была она. Женщина с Хэллоуина, женщина с моих рисунков. Она парила в воздухе над далеким беснующимся морем, простерев руки вперед и едва касаясь кубка кончиками пальцев. Волосы были намечены несколькими жирными мазками охры и малинового, лицо выписано белилами, умброй и покрыто тонким слоем какой-то прозелени, все еще поблескивающей на свету. Широко распахнутые глаза – нефрит, черный, – смотрели за пределы картины, на отсутствующую часть диптиха. Она глядела на…