…возвратилась после прогулки с Недом Берн-Джонсом. Он был совершенно околдован и дома сразу же зарисовал по памяти ее портрет и ничего в нем больше не менял, но сказал, что это русалка. Он часто говорил, что она – никси, поднявшаяся к нему из колодца.
Дэниел закрыл этот ящик и выдвинул следующий. Он оказался забит фотографиями – коричневато-желтыми, с обтрепанными краями. Молодой человек на краю обрыва обнимал женщину в блузке-матроске и юбке; лицо ее скрывалось за темными волосами, взметенными ветром. На другом снимке стояли рядом две женщины в одинаковых платьях из японского шелка, по моде 20-х годов. У одной был светлый «боб», у другой распущенные темные волосы, украшенные ободком с павлиньим пером. Среди фотографий обнаружилось несколько клочков бумаги со словами:
Прозрачная зелень, вторая сцена.
Тебе так впору эта роль.[47]
Билет с оторванным корешком с концерта группы 13th Floor Elevators в Остине, 1969 год. Видеокассета с фильмом «Девушки из Челси». Цветной фотопортрет красивого молодого человека со светлыми волосами и стрижкой «паж», в алом викторианском сюртуке с чужого плеча – слишком громоздком для его щуплой мальчишеской фигуры. Он сидел на стуле с высокой спинкой и глядел на женщину, возвышавшуюся над ним. Фотограф поймал ее лицо в тот миг, когда она отворачивалась от камеры: получился лишь размытый намек на большие глаза, рот и дымчатые волосы.
– Господи…
Дэниел прищурился, не веря своим глазам. Брайан Джонс?! Он подумал, не забрать ли карточку себе, но потом все же вернул ее на место и открыл следующий ящик.
В нем лежали семь кукол размером с Дэниелову ладонь, сделанных из костей животных, перемотанных толстой красной ниткой. Головы у них были из каких-то сухофруктов – сушеных яблок, может быть.
Сладковатый запах, вырвавшийся из ящика, стал гораздо сильнее и неприятнее, пока Дэниел доставал кукол. У них были одинаковые лица без глаз; вместо ртов – разрезы, зашитые зеленой нитью. У одной Дэниел заметил на голове клок рыжеватых волос, жестких, как сухой лен.
– Черт, – прошептал он, поспешно запихивая кукол обратно. – Ну и дрянь!
Он нашел немало странных вещей. Модель замка из желудевых шляпок. Блокнот со страницами, вырванными из порножурналов, – фотографиями молодых людей с темными волосами и лицами, которые кто-то сперва стер ластиком, а потом заново нарисовал шариковой ручкой. Герметичный пакет с мумифицированным трупиком мыши (по крайней мере, Дэниелу показалось, что это мышь). Еще там обнаружился невскрытый пузырек с «Экзалтаном», пестрая коробка с пробниками «Экзалтана», тоже нетронутыми, и большая запечатанная банка с литием.
Никакой одежды. Всю одежду она хранила на чердаке у Сиры.
Дэниел закрыл глаза.
– Ларкин, – произнес он жалобным, почти детским голосом, и тут же закашлял, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
– Ларкин! – повторил он уже громче. – Ларкин, где ты?
Он стоял на коленях на полу. Лодка мягко покачивалась из стороны в сторону и то и дело скреблась бортом о берег. Дэниел слышал, как перекатываются по полу уже проклюнувшиеся орехи и желуди. Когда он поднял голову, маленькие круглые окошки показались ему непрозрачными, залитыми какой-то мерцающей белой краской. Ни деревьев, ни кирпичной кладки набережной, ни зданий, никаких пятен цвета или теней.
– Ларкин?
Его охватил ужас. Мир исчез, города больше не было; его бросили одного, оставили до скончания веков болтаться в этой посудине на волнах незримого, лишенного теней моря. Он заставил себя встать, подойти к двери и распахнуть ее.
В глаза ударило слепящее солнце. Он прикрыл их рукой и вывалился на палубу. Одежда стала слишком свободной, и холодный ветер сразу пробрал его насквозь, будто он вышел на улицу голышом. Губы защипало. Он поднес руку ко рту и нащупал крошечные полопавшиеся волдыри, как от ожога.
– Ларкин?
Мир был на месте. С нижних ветвей ивы паутинами свисали грязные целлофановые пакеты, которые трепал ветер. По Хай-стрит за набережной медленно ползли автомобили. Весело дзынь-дзынькнула велосипедным звонком проезжавшая мимо женщина с развевающимися за спиной светлыми волосами. Она с любопытством покосилась на Дэниела. Тот опустил глаза и увидел, что из его расстегнутой ширинки торчит рубашка.
– Черт.
Он застегнулся, затем провел рукой по лицу. Щетина казалась жирной на ощупь и слишком длинной, за один день без бритья такая обычно не отрастает. Он поморщился, пригладил пальцами волосы и кашлянул, прикрыв рот. Отнял ладонь от лица и увидел на ней капли крови, затем провел языком по небу и нащупал лохмотья ободранной кожи. Сплюнув в канал, он вернулся в камбуз.
Там, среди хлама и сора из ящиков, Дэниел отыскал банку растворимого кофе. На деревянной стойке нашлась бутылка воды. Он не разобрался, как пользоваться газовой плиткой, и в итоге просто залил кофейные гранулы водой комнатной температуры и залпом выпил получившуюся мутную жидкость.
Тут ему стало настолько гадко, что он наконец решился уйти.
Перед уходом Дэниел наскоро прибрался: разложил по местам валявшиеся на стойке и полу вещи, которые в спешке повыбрасывал из шкафчиков, убедился, что ящик с омерзительными куклами плотно закрыт. Его обувь стояла на полу рядом с плиткой, а куртка аккуратно висела на крючке над откидным столиком. Интересно, он сам ее повесил? Если да, это совершенно вылетело у него из головы. Дэниел надел куртку и, не оглядываясь, покинул нэрроубот.
Засыпанная гравием поверхность бечевника показалась ему неприятно прочной и незыблемой. Дэниел испуганно осмотрелся, отчего-то решив, что его не должны здесь увидеть.
Никого не было.
Лишь по противоположному берегу канала бежал черно-белый пес. Он несся так низко над землей, что казался ненастоящим – вроде стремительно движущихся нарисованных мишеней на стрельбище. Даже с такого расстояния Дэниел увидел, что это бордер-колли Фэнси.
У нее пограничное состояние.
Дэниел развернулся и поспешил прочь, в противоположном от взятом собакой направлении – обратно в Кэмден-таун.
Было шесть утра. Лабиринт проходов и ларьков вокруг Кэмден-маркета выглядел незаконченным: словно их в беспорядке нагромоздил здесь художник, быстро потерявший интерес к своему занятию. Всюду стояли накрытые брезентом тележки, вдоль кирпичной стены выстроились пустые алюминиевые банки, а на земле тут и там валялись случайные предметы гардероба: один ботинок, трусы-джоки, шарф в пайетках, бирюзовый носок без пары. Из воды торчал руль упавшего в канал велосипеда. Дэниел прислонился к стене и, уставившись на черную воду, попытался понять, что сейчас испытывает. Покинутость, обиду? Сексуальную одержимость? Быть может, это психоз, вызванный уходом с постоянной работы и бездельем?
Он сунул руки в карманы куртки, нащупал гладкий бок желудя, резко выдернул руку и принялся шарить по другим карманам в поисках мобильника.
Хоть этот на месте. Может, ничего страшного и не случилось – он просто голоден и, вдобавок, болеет с похмелья? Дэниел проверил сообщения – ни одного, – затем пошел вверх по Хай-стрит к маленькой пекарне рядом с газетным киоском, где купил себе буханку свежеиспеченного хлеба и прямо на улице съел. Крошки падали к его ногам; тут же налетели голуби, окружив его серо-розовым облаком. Дэниел принялся пинать птиц и орать на них, когда они всполошенно поднимались в воздух.
– Мам, дядя плохой, – сообщил маленький мальчик своей матери.
Та торопливо потащила его за собой дальше по тротуару. Дэниел виновато улыбнулся и зашагал к «Старбаксу». Там, в зеркальной витрине магазина нижнего белья, он впервые за утро увидел свое отражение: высокий, тощий, со светлым венчиком волос вокруг изможденного лица с впалыми щеками, синяками, ожогами на губах и светло-фиолетовым отпечатком трех пальцев на щеке.
– Боже мой!
Дэниел остолбенело уставился на свое отражение, затем начал поспешно стряхивать крошки с груди, застегнул до конца рубашку и поднял воротник куртки. Купив себе большой кофе, он залил его молоком, чтобы не обжечься, и опять вышел на улицу.
Стало быть, нервный срыв. Почему-то, несмотря на кофе и хлеб, это уже не казалось ему такой нелепостью, как сначала. Дэниел глядел на толпы людей, выходящих из подземки и разбегающихся кто куда: одни вставали в очередь на автобусной остановке, другие ныряли в стеклянные двери «Холланд и Барнетт» за витаминами и чаем. В лице каждой встречной женщины Дэниел видел ее. Но Ларкин среди них не было. Он чувствовал, как по телу расползается яд – неизбывный ужас, что он не найдет ее ни здесь, ни где бы то ни было.
– Нет, – прошептал он. – Нет. Иди.
Он заморгал, опустив глаза, чтобы унять слезы, затем бросил взгляд через дорогу на дом Ника, взмывающий над Инвернесс-стрит. Надпись на ядовито-зеленом рекламном щите, обращенном к Хай-стрит, гласила: «НАС УЖЕ МНОГО». Над щитом в лучах солнца, пробившихся сквозь высокие светло-голубые облака, мерцали окна квартиры Ника. Дэниел не находил в себе сил вернуться туда, услышать голос Ника, услышать, как Ник – или кто-то другой, – произносит его имя.
– Извините, – сказал прохожий, пытаясь обойти Дэниела; у него на запястье сверкнули часы.
– Десять тридцать, – вслух произнес Дэниел; мужчина обернулся, и Дэниел потряс головой. – Простите. Простите.
Он зашагал дальше. Потеплело; в «Кэмден китчен» заходили девушки в безрукавых топах и велосипедках. Дэниел по-прежнему ощущал озноб и ломоту. Он сунул руки в карманы и нащупал там что-то незнакомое – точно не мобильник. Он вытащил это и увидел визитку с надписью: «ДЖУДА ТРЕНТ…. psychopomp@demon.co.uk».
Он нырнул под навес магазина дешевой электроники и позвонил ей.
– Джуда Трент, – резко, с кокни-говорком произнесла она в трубку. – Кто говорит?
– Э-э… Дэниел Роулендс. Мы… мы с вами вчера познакомились, помните?