Молчание. Затем:
– О да, конечно! Господи, где вы?!
– В Кэмден-тауне. Не у Ника дома… на улице, на Хай-стрит. Слушайте… это странно прозвучит…
– Лучше приезжайте ко мне. Я в Ислингтоне, на самом краю Тафнелл-парка. Миддлтон-гроув. Ближайшее метро «Каледония-роуд», оттуда пешком минут пятнадцать. Дом номер тридцать семь. Я вас жду.
Дорога заняла у него почти час. Стоя в поезде Северной ветки, он чувствовал себя персонажем из фильма Дэвида Линча: весь какой-то мятый, с красными глазами, саднившими так, будто он долго глядел на солнце. При каждом движении ворот его рубахи раскрывался, и оттуда его обдавало запахом собственного пота, промежности и горелого сахара, а еще мощным яблочным духом, от которого на глаза сразу наворачивались слезы. Он замечал, что люди его сторонятся; когда он наконец вышел на станции «Каледония-роуд», парень с девушкой за его спиной переглянулись и покатились со смеху.
Несколько минут он пытался сориентироваться. У выхода из метро стоял газетный киоск, а рядом бездомный продавал старые номера газеты «Биг ишью». Дэниел быстро зашагал по улице, опустив голову и стараясь не глядеть на прохожих, мысленно репетируя, что скажет Джуде Трент. Она исчезла: раз – и нет ее. Я лежал рядом, отвернулся и…
Дэниел разрыдался и оперся рукой о платан, росший рядом с тротуаром. Судорожно втягивая воздух ртом, он обхватил ствол дерева и прижался к нему лицом; шершавая кора ожгла лоб. Он не знал, сколько так простоял, и не хотел знать, ему было все равно, он просто рыдал, не обращая внимания на прохожих, смотревших на него с отвращением или состраданием.
– Эй, – раздался за спиной чей-то голос; на миг он решил, что это Ларкин, и мир тотчас вспыхнул белым и зеленым; затем он увидел руку с голубыми ногтями. – Дэниел, здравствуйте. Идемте со мной, друг мой, тут недалеко.
Она обняла его за плечи, и он рухнул в ее объятья, сгорая от стыда и ужаса, но не в силах прекратить рыдания.
– О, господи… Простите! Простите, умоляю, я не… я не…
– Ну, ну. Тише. – Она взяла его за подбородок и запрокинула ему голову. – Ну и дела! Черт, вот угораздило…
Она тронула внешний уголок его глаза, воспалившийся от слез, осмотрела его грудь и, отодвинув ворот рубашки, присвистнула.
– Черт возьми, Хейворд был прав! Нет, только гляньте, что она с вами сделала, мать ее! Ох и болван…
Она помотала головой.
– Так, ладно. Идти можете? Надо пройтись, вряд ли вам сейчас стоит садиться в такси.
– Все хорошо. – Говорить было больно: горло драло так, словно он наглотался щепок, однако собственные слова придали ему сил. – Я дойду.
Она жила в квартале c викторианскими домами ленточной застройки. Перед каждым четырехэтажным таунхаусом зеленел аккуратный садик со стриженой лужайкой, а на узких подъездных дорожках стояли «вольво» и «ситроены» последних моделей. Дэниел был слишком изможден, чтобы подивиться ее роскошному дому с ухоженными розами и мощеной дорожкой во дворе, коваными фонарями, камерами наблюдения и блестящей латунной табличкой с именем на двери.
– Мой кабинет там.
Она провела его через подстриженную самшитовую изгородь к боковой двери.
– Знаю, знаю, камер завались – как на оружейном складе, черт побери. Раньше у меня хватало недоброжелателей: гомофобы, мать их, недоростки из Нацфронта… Клиентов мне распугивали. Все, мы на месте.
Внутри было просторно и уютно. Большие комнаты, омытые золотистым утренним солнцем, зеленоватые стены успокаивающего оттенка лишайника, толстые персидские ковры, старые массивные столы в деревенском стиле. Фоном звучали скрипичные сонаты Бибера. От царящего в доме спокойствия Дэниелу стало еще больше не по себе.
– Это ваш дом?
Джуда усмехнулась.
– Трудно поверить, да? Я хорошо маскируюсь.
Они вошли в кухню. Дэниел рухнул в кресло, а Джуда начала заваривать чай. Когда электрический чайник вскипел, она поставила перед Дэниелом тарелку с ломтем мягкого белого сыра, земляникой и темным хлебом с орешками.
Дэниел помотал головой.
– Не могу.
– Надо поесть.
– Мне станет плохо.
– Вам будет очень плохо, если вы не поедите. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Вот.
Она сунула ему под нос ломоть хлеба. От запаха жареного фундука ему скрутило живот, и он опять помотал головой.
– Не могу! – прошептал он, понимая, как нелепо и жалко это звучит. – Пожалуйста.
– Ешьте. – Она не просила, а приказывала. – Сейчас же.
Дэниел откусил или, скорее, лизнул маленький кусочек, и к горлу тотчас подкатила тошнота. Джуда подошла и положила руку ему на шею.
– Глотайте, – сказала она. – Живо, живо.
Каким-то чудом он проглотил хлеб и даже сумел удержать его в желудке. Джуда гладила его по шее.
– Вот так. Теперь еще кусочек. Давайте.
Он съел, быть может, половину ломтика, и от каждого куска его едва не выворачивало наизнанку.
– Все, не могу, – охнул он, отодвигая тарелку. – Пощады!
Джуда посмотрела на него сверху вниз.
– Лучше бы, конечно, съели все! – сказала она, убирая тарелку; впрочем, лицо у нее было довольное. – Так, теперь чаю. Да не волнуйтесь, не вырвет! Смысл еды в том, чтобы вам стало лучше, а не хуже. Полегчало?
– Нет.
Не полегчало, но ужас понемногу начал отступать. И неудивительно: как можно испытывать ужас в таком доме, среди пения скрипок, теорбы и лютни, глядя на красную печь «Ага» и репродукцию картины Дэвида Хокни у входа?
– Придется поверить мне на слово, – сказала Джуда, ставя перед ним чашку с горячим чаем.
Дэниел наморщил нос.
– Готов поспорить, это не «эрл грей».
– Верно. Это окопник и посконник пронзеннолистный. Пусть чай немного заварится, а я пока вас осмотрю и оценю ущерб.
Он весь сжался, когда она положила руки ему на плечи и помогла встать, а затем развернула лицом к себе. Дэниел жалобно уставился в ее светлые глаза; когда она расстегнула ему ворот рубашки, он отвернулся. Она очень бережно дотронулась до его горла, и он невольно вскрикнул.
– Раздевайтесь. Надо осмотреть все тело.
Сил спорить у него не было, поэтому он послушно скинул куртку и рубашку на пол.
– Ох, Дэниел…
Он повернулся к зеркалу над печью. Там стоял ужасный пятнистый человек: белая кожа была исполосована тускло-красными линиями и округлыми синяками, похожими на помадные отпечатки губ. Живот выглядел так, будто по нему долго били ногами.
– Господи…
Дэниел уставился на неровное красное пятно над грудной клеткой. Крови не было: алая кожа выглядела гладкой и чуть приподнятой, словно на зажившем клейме. По периметру раны белели волдыри или какая-то сыпь. Дэвид повернулся раной к свету, струящемуся в большие окна, и увидел отчетливый отпечаток руки. Он поглядел на Джуду.
– Что это за хрень?!
– Жди здесь.
Она вышла из комнаты и пару минут спустя вернулась с банным халатом.
– Надень-ка. Вещи придется сжечь. – Она опустила глаза на его рубашку и куртку.
– Что?! – Дэниел почувствовал намек на негодование.
– Или хотя бы выстирать.
Он накинул халат. Джуда достала полиэтиленовый пакет, убрала туда одежду и выставила пакет на улицу. Минуту-другую она постояла у двери, и Дэниел видел, как она окидывает взглядом свой сад с аккуратно подстриженной изгородью и лужайкой, каменную статую улыбающейся Гуаньинь, чирикающую на яблоне малиновку. Все казалось безупречно красивым и вылизанным, как на рекламном фото, включая саму Джуду – в стильных струящихся брюках, черном шелковом пиджаке, белоснежной рубашке. Лишь ее крашеные голубым лаком ногти немного выбивались из общей картины.
Тут Дэниелу почудилось, что все вокруг окатило волной ослепительного света. Тени затрещали и заискрили подобно молниям, затем впитались в траву, как вода в иссохшую землю. Малиновка на ветке стала казаться не птицей, а частью дерева. Элегантная женщина в дверном проеме – не женщиной, а чем-то иным…
– Попробуйте выпить чаю. – Джуда вернулась в кухню и жестом велела ему сесть. – Сейчас уже не должно так тошнить.
– Хорошо.
Он провел рукой по глазам и сел. Странное сияние отступило, как и тошнота. Теперь он чувствовал лишь невыразимую усталость и головокружение.
– Такого похмелья у меня еще не бывало, – сказал он и сделал глоток чая. – Фу.
– Добавить меда?
– Тогда меня точно вывернет. – Дэниел выпил почти все, что было в чашке, отставил ее в сторону и мысленно сосчитал до десяти. – Ладно, доктор Трент. Рассказывайте. Что случилось?
Она придвинула к нему стул, села и посмотрела на его руки, стиснутые в кулаки.
– Итак. Во-первых, она не со зла.
– Не со зла?! Что она вообще… как она… как возможно… – Он распахнул фланелевый халат, обнажая алые ожоги на груди. – …такое! Как такое может быть? И зачем она это сделала? Куда она пропала? Где она? Где?!
– Не знаю. Она… всегда так поступает. Не нарочно. Она…
Джуда, хмурясь, потерла лоб.
– Как это объяснить? Вы ей нужны… ей нужны люди, ее к ним тянет…
– К вам тоже? Она и с вами такое сотворила?! – возопил Дэниел.
– Нет. Мне она причинить вред не может. А вот с такими, как вы, она всегда поступает одинаково. С теми, на кого она положила глаз. С кем она спит. Если пойти за ней, если позволить ей…
– Что с ней? Она больна? Я теперь тоже болен? Как она… что она за женщина такая, мать вашу?!
– В том-то и штука. – Джуда Трент подняла голову; в спокойном взгляде ее широко открытых глаз не было ни намека на попытку развеять его страхи или приободрить его. – Она – не женщина. Не такая, как вы, Дэниел. И даже не такая, как я. – Джуда сухо засмеялась. – Но она хочет вас, ее влечет к вам… Можно, наверное, сказать, что в этом и заключается ее болезнь. И еще она ядовита. Она не желает вам зла, но от возбуждения она… В общем, это происходит случайно, потом она ничего не помнит. Не видит отличий между вами. Она думает… когда она с людьми… она принимает вас за другого. Такого, как она. Поэтому ее прикосновения оставляют ожоги.