Джуда ответила насмешливой улыбкой.
– Возможно, теперь вам будет о чем рассказать читателям. У большинства роз есть шипы, знаете ли.
Она открыла дверь, и Дэниел вдруг понял, какое имя она произнесла ранее. Вновь выйдя в залитый солнечной глазурью день, он обернулся и положил руку на дверь, чтобы она не успела ее закрыть.
– Скажите, в Лондоне есть совы? – спросил он.
Джуда молча смотрела на него, однако он увидел тень, пробежавшую по ее глазам, и услышал ее резкий вдох. Выждав пару мгновений, он кивнул.
– Теперь одна точно есть, – сказал он и с этими словами отбыл.
Глава 11. До упора
Когда мы подъехали к аэропорту Даллеса, у входа в ангар меня дожидались четыре охранника. Я передал им копии контракта, таможенные формы и свой паспорт, они достали из машины короб и перенесли его на борт «Гольфстрима». Меня досмотрели с помощью рентгеновского аппарата и воющего терменвоксом металлоискателя, затем сопроводили к самолету.
Наконец мы взлетели; день был в полном разгаре. Стюард, тоже одетый с иголочки, как и водитель лимузина, подал мне жареного с чесноком цыпленка и стручковую фасоль из джорджтауновского ресторана «Фор сизонс», а на десерт – крем-брюле, корочку на котором сделали уже на бортовой кухне «Гольфстрима». В моем распоряжении были обширные аудио– и видеобиблиотеки, а также книжная полка с романами Джозефа Митчелла, Уильяма Тревора и Джека Хиггинса. Хочешь – читай, хочешь – смотри фильмы на большом проекционном экране. Вместо этого я откупорил бутылочку вина из Сент-Эмильона и, глядя в иллюминатор, принялся думать.
В последний раз я принимал таблетки вчера утром; вечером я про них забыл. Итак: уже чуть больше суток я без лекарств. Этого достаточно, чтобы сквозь крошечную щель в черепе проник первый луч света, но с катушек я слететь пока не должен.
Верно?
Тогда откуда эти странные ощущения? Я чувствовал: что-то происходит. Шелест крыльев в голове, ощущение, что я вырастаю из собственного тела, а мир остается далеко внизу. Я был подобен дереву, которое, пробив земную корку, стремительно тянулось к небу. По мере того как день разгорался, ясное небо наливалось синью. Биение крыльев превратилось в пульс сердца, стучащего внутри моего; я ощутил ноющую боль, тоску по чему-то неопределенному и, впервые за много лет, намек на вожделение.
Когда мы прилетели в Гэтвик, уже вечерело, но было еще светло. Нас доставили в очередной частный ангар, где я опять прошел многоступенчатый досмотр и наблюдал, как полдюжины охранников выгружают картину. Затем нас с «Изольдой» встретили таможенники и сотрудники другой службы безопасности. Мы оказались в комнате для контрольного досмотра, похожей на студию спецэффектов небольшой кинокомпании. Открылась дверь охранного поста; вошла светловолосая женщина в черных резиновых сапожках, сопровождаемая двумя охранниками в зловещих солнцезащитных очках и с кобурами на груди. На шее у женщины висел бейджик с логотипом «Уинсом».
– Здравствуйте, Валентин, – отчеканила она, тут же раскрыла кожаную папку, достала оттуда стопку бумаг на планшете с зажимом и вручила их мне. – Джанет Кейтли. Я занимаюсь всеми покупками мистера Лермонта. Долетели хорошо? Отлично. Тогда распишитесь, и лимузин отвезет вас в отель.
Я просмотрел бумаги, включая разрешение забрать у меня картину, выданное на имя Джанет Кейтли и подписанное Лермонтом. Чуть помедлив, я поставил под ним свою подпись и вернул бумаги.
– Благодарю. – Она подняла глаза, и я заметил, что она едва заметно покраснела. – Я с удовольствием вас подвезу, если хотите. Мистер Лермонт забронировал для вас номер в «Браунс». Это прекрасный отель.
– А вы там будете?
Румянец на ее щеках стал гуще. Я подумал было к ней подкатить, но потом решил, что не хочу связываться с подручными Лермонта.
– Я пока не знаю, какие еще поручения будут для меня у мистера Лермонта, – ответила она, доставая мобильник. – Подождете здесь, пока я подгоню машину?
– Нет, подвозить меня не нужно, – сказал я и нащупал в кармане ключ от бокса. – И отель мне тоже не понадобится. Я остановлюсь у друзей в Кэмден-тауне.
Она сделала звонок и убрала подписанные бумаги в другую, меньшую по размеру папку, которую отдала мне. Я их просмотрел: копии договора купли-продажи «Изольды» и прочие юридические документы. Еще там лежала отдельная стопка буклетов с всевозможными полезными сведениями о Лондоне, визитная карточка, маленький пластиковый бумажник с пятьюдесятью фунтами стерлингов пятифунтовыми купюрами и предоплаченный таксомоторный талон.
– Ну вот, а зубную щетку не положили! – Я улыбнулся. – Все равно спасибо.
– Вас точно не нужно подвезти?
– Точно. Я сейчас иду за своим мотоциклом. Раньше я жил в Лондоне и специально на такой случай оставил свой мотоцикл здесь, в боксе.
Она взглянула на мой потертый кожаный рюкзак.
– Это весь ваш багаж?
– Люблю путешествовать налегке. Все, что мне нужно, помещается в рюкзак. Ну, почти все. – Я долго смотрел ей в глаза, пока она снова не покраснела. – Может, вас подвезти?
– Очень соблазнительно… Увы, не могу. – Она отвернулась и жестом дала понять охране, что закончила. – Я уже сообщила мистеру Лермонту, что мы выехали. Он ждет картину и очень волнуется.
– Сильнее обычного?
– Пожалуй, можно и так сказать. – Она еще раз взглянула на планшет с бумагами, затем – с любопытством, – на меня. – Это ведь не ваша работа?
– Нет. Моего деда.
– Понятно.
Я вышел за ней на улицу. «Гольфстрим» уже отогнали, вместо него на поле стоял «роллс-ройс» с открытым багажником, в котором я заметил дедову картину в сложной сбруе из кожаных ремней и сеток.
– Неплохо устроилась! Поедет с шиком.
Джанет Кейтли протянула мне руку. Я пожал ее, но отпустил не сразу, а потом тихо произнес:
– Точно не хотите со мной?
Она улыбнулась с искренним сожалением.
– Рада бы, но никак. Может, завтра?
– Может.
Я помахал ей на прощание, когда лимузин повез их с картиной навстречу мареву лондонского юга.
Выкурив сигарету, я сел в машину к одному из охранников, у которого как раз закончилась смена. Он подвез меня до склада – безликого, немного зловещего скопления зданий на задворках аэропорта.
– Мотоцикл, говорите? – поинтересовался он, бросая форменную куртку в багажник своего «ситроена». – «Триумф»?
– «Винсент».
– Ого! – Он присвистнул. – Неужели «Черная молния»? Как в песне?
– «Черная тень».
– Охренеть! – Охранник глянул на меня, покачал головой и подъехал к стальной двери моего гаражного бокса, отбрасывающей жаркие блики на асфальт. – Что ж, если вам понадобится гараж, свистните! – крикнул он напоследок. – Уж я о ней позабочусь!
Я в приятном предвкушении подошел к двери бокса. Воткнул ключ в замок, рывком поднял дверь – и вот она, передо мной.
– О, детка, – произнес я вслух, бросая рюкзак на пол. – Детка, детка! Готова прокатиться?
Расплавленное солнце наводнило гараж. Часто моргая, я вошел внутрь. Коснулся ручек руля – они были мягкие, как деготь. Бережно выкатил мотоцикл на улицу и поставил в небольшом квадратике тени под стеной здания. Запер бокс и подошел к моей красавице.
То была «Черная тень» фирмы «Винсент», модель 1955 года выпуска, одна из последних – в том же году фабрика закрылась. Я купил ее пятью годами позже, когда ненадолго слез с препаратов и приехал поработать в Лондон. Потратил на нее все деньги, которыми собирался платить за съемную квартиру, и вынужден был поселиться у друга Саймона – Ника Хейворда. Тогда мне так и не удалось никому объяснить, зачем я купил «Тень»; Саймон решил, что это была типичная для маниакальной фазы выходка.
Но теперь-то я понял. Теперь я вспомнил: я купил ее на этот случай.
– Скучала, крошка?
Я закурил и принялся за дело. Проверил коробку передач, смахнул пыль и мертвых букашек со стоек и ободов, протер банданой заднюю подвеску с оригинальным кадмиевым покрытием – много месяцев я искал байк именно с кадмиевым покрытием, а не хромированным или нержавеющим. В последнюю очередь я подошел к бензобаку с шильдиком: великолепным крылатым Меркурием, парящим над словами «ЧЕРНАЯ ТЕНЬ».
Убедившись, что до заправки мне бензина хватит, я повязал бандану на голову и запрыгнул на мотоцикл: за спиной висел рюкзак, а «Винсент» подо мной казался теплым, как живая плоть. Двигатель один раз чихнул и взревел, но его рев потонул в летевшем с шоссе автомобильном гуле. Я объехал склад, изрыгая белые клубы выхлопных газов, вырвался на дорогу и помчал на север. «Тень» разгонялась до 150 миль в час, это была последняя отметка на ее громадном спидометре; я набрал 90, петляя в черном потоке машин и миникэбов, наводнившем городские улицы подобно дыму, лезущему из всех щелей.
Минуло пять лет, но ключи от квартиры Ника до сих пор были у меня. Самого Ника я не видел очень давно: он пропадал то на гастролях, то в студии, то жил у очередной подружки. Я подумал, что на сей раз все-таки поблагодарю его за приют лично.
Тоттенхем-корт-роуд стояла в пробках, поэтому я решил дать крюк, повернул к Тафнелл-парку и через Аркуэй въехал в Крауч-энд. Здешние места всегда вызывали у меня почти невыносимую ностальгию с легкой примесью отчаяния: все эти новоделы в тюдоровском стиле, каждый со своим клочком газона, каменной крошкой на стенах, пластиковыми вазонами под терракоту и облупленными пластиковыми гномиками, что охраняют клумбы с примулами и колокольчиками, мечтающими о лесе.
На американский пригород эти кварталы были непохожи. Здесь стояла жутковатая атмосфера, болезненная зацикленность на порядке, с помощью которого местные жители будто пытались отвратить нечто опасное, некий природный хаос. Как и многие другие районы Лондона, этот напоминал мне о чем-то безвозвратно забытом – о сне или фрагменте сна, осколке отшибленного за долгие месяцы в клинике Маклина воспоминания, заплутавшего в медикаментозном тумане, который с тех давних пор окутывал мой разум. Начинала болеть душа – болеть по-настоящему, желать, алкать и мечтать о чем-то, что скрывалось за кирпичными домиками и пением птиц в ветвях диких яблонь.