РК
вернораксия
том VII
«ближе»
Я уронил альбом на кровать, заранее зная, на какой странице он откроется: там был изображен король Герла, взбешенный побегом Вернораксии во тьму, а у его ног – огромный волкопес, изготовившийся к прыжку со скалистого мыса. Разум моментально унес меня в прошлое, в ту пору, когда я, четырнадцатилетний, сидел на вершине Головы Рыцаря и набрасывал в альбоме отвесный утес, а Ред собирал моллюсков внизу, на пляже. Теперь, читая эти строки, я ощутил, как от страниц поднимается прохладный запах моря и мокрого, засыпанного водорослями песка, и доносится с пляжа трескотня ржанок.
Вот мое проклятье: да будут твои ласки сводить с ума всякого, кроме меня. Ты будешь опустошать их, доводить до исступления, а они будут мечтать о смерти. Здесь я оставляю на страже своего пса, и не сойдет он с места, покуда ты не вернешься, даже если тебя не будет сотню лет. Ибо, хоть ты и сбежала, я навеки связан с тобою и Вернораксией. О да, О, Вернораксия, О, Любовь моя.
Слова на страницы заколыхались и поплыли. Я зажмурился, дрожа от ярости, боли и головокружительного чувства волшебного избавления: каким-то чудом мне удалось отменить нечто непоправимое, ужасное и окончательное, как сама смерть. Из соседнего кафе доносилась музыка; вдалеке гудела поливальная машина, и что-то желтое вспыхивало и гасло за шторами. Я встал и шатко вышел в гостиную, прижимая к груди альбом. Я начал с дальней стены: методично, одну за другой, снимал с полок книги и жадно ощупывал их руками.
– Где остальные?! – Я схватил какой-то словарь и разорвал надвое, решив, что внутри могут быть спрятаны мои рисунки. – Сукин сын, что ты с ними сделал?! Где она?!!
Я швырял книги на пол, пинал их и топтал, пока гостиная не побелела от страниц. Когда полки опустели, я замер как вкопанный и рухнул на колени среди уничтоженных книг. Те, что случайно уцелели, я рвал на части: корешки лопались в моих руках, обложки разлетались картонно-бумажными брызгами.
– Где она?! – бесновался я; подхватив с пола свой альбом для эскизов, я нежно покачал его на руках. – Что ты с ней сделал?!
Зазвонил телефон. Я встал, сорвал со стены аппарат и швырнул его в коридор. Затем ввалился в кухню; обрывки бумаги липли к голой груди, из рваной раны на руке сочилась кровь.
– Нет, – хрипло шептал я. – Сраный Саймон. Сволочь, где они? Что ты с ней сделал?!
И лишь минутой позже, рухнув на стул и недоуменно глядя на обложку своего альбома, где под женским профилем расцвел смазанный алый отпечаток, я наконец залился слезами.
Глава 12. Скала и Замок Уединенья
Он вернулся к себе. Видимо, в обязанности Бреган не входило прислуживать ему, поэтому Рэдборн сам распаковал небольшой саквояж и убрал в платяной шкаф свои немногочисленные вещи. Затем он поставил в угол мольберт, а рядом положил этюдник. Двигался он медленно, боясь потревожить больную руку, но спустя час боль утихла и он даже сумел передвинуть кровать, поместив ее напротив окна, откуда ему открывался вид на разрушенный шпиль над одиноким скалистым хребтом и темное небо позади.
Даже эти нехитрые действия утомили Рэдборна. Когда полседьмого Бреган постучала в дверь и позвала его ужинать, он попросил ее передать доктору Лермонту свои извинения.
– Пожалуйста, скажите ему, что мне нездоровится. Нет, спасибо, я обойдусь без ужина. Мне просто нужно как следует выспаться.
– Вы уверены, сэр?
– Да, да, конечно… Благодарю вас.
Она склонила голову набок. Ее синевато-багровая челюсть блестела, отчего казалось, будто ее лицо расплылось в чудовищной улыбке.
– Могу принести вам еду сюда, сэр.
– Нет, нет, нет…
Он быстро захлопнул дверь и рассмеялся.
– Сумасшедший дом!
Рэдборн снял сюртук и вешал его в шкаф, когда вдруг заметил, что один из карманов оттопыривается.
Книжка Лермонта! Та, которую ему показывал Суинберн. Рэдборн закрыл шкаф и, устроившись на кровати, принялся ее листать.
Она состояла по большей части из сказок про фей и других сверхъестественных существ: корнских великанов, пикси и бесов, русалок и русалов. Целая часть была посвящена различным святым. По отдельной главе – королю Артуру, затерянным городам и «добродетелям огня». Рэдборн задумчиво листал страницы, гадая, чем книга могла заинтересовать Суинберна. Сказ о горящих ногах?.. Легенды о сэре Тристраме и о затонувшем граде Лайонессе?
Последнее напомнило ему об истории, рассказанной Эвьен Апстоун. Несколько мгновений он глядел в окно, после чего раскрыл книгу на последних страницах. Там лежали два сложенных пополам листка дешевой голубой почтовой бумаги. Он расправил их и положил на кровать.
Рэдборн сразу узнал руку Суинберна, но на всякий случай заглянул в начало книги, где на титульном листе стояла подпись поэта, и убедился: да, писал он. Оба листа были заполнены какими-то бессвязными бреднями, представляющими интерес разве что для самого Суинберна или, на худой конец, Лермонта. Рэдборн убрал записки обратно и вновь принялся праздно листать страницы книги. Тут его внимание привлекла иллюстрация: гравюра с изображением рыцаря и гончей.
«Королева Изельт» – гласило название.
Улыбка озарила лицо Рэдборна: а почему бы не набросать несколько эскизов к этим легендам? Английский фольклор нередко встречался ему в американских дамских журналах. Может, удастся напечатать пару картинок в «Леслис» – Лермонт, конечно, не будет возражать, особенно если посулить ему скромное вознаграждение. Рэдборн улегся и начал читать.
В стародавние времена жил на свете один рыцарь, которого судьба привела на пустоши близ Тинтагеля. Много дней скитался он со своими людьми по этим пустошам и не мог выбраться из тумана. Однажды утром, когда рассвело, очутились они у огромной расселины в скале, из которой бил свет. Рыцарь и его люди прошли в эту расселину и попали в другую страну, где и небо, и воздух были зелены, и даже кожа у местных жителей отливала зеленью. Они отвели рыцаря к своей королеве, великой Изельт, и очень скоро она стала его женою.
На свадьбе они плясали да пировали всю ночь, а на заре рыцарь попросил свою благоверную отпустить его домой. Королева Изельт согласилась и на прощанье поднесла ему множество даров. Напоследок она усадила ему на седло белую гончую и дала напутствие: вернувшись в свой мир, ни он, ни его люди не должны спешиваться, покуда на землю не спрыгнет пес.
И вот вернулись они в верхний мир. Второпях один из подданных рыцаря забыл про наставление королевы, спрыгнул с лошади и тут же обратился в прах, а остальные, увидав это, застыли на месте. Так они и стоят там по сей день, ведь пес еще не спрыгнул.
Пес еще не спрыгнул.
Рэдборн перечел последнюю строку, затем – всю историю.
– «Пес еще не спрыгнул», – прошептал он.
Как это понимать? Вспомнилась картина Якоба Кэнделла, наделенного несметными богатствами – пигментами, холстами и собольими кистями, – его незаконченное полотно с изображением безумной женщины. Они возвращаются со свадьбы.
Тут Рэдборн припомнил сказку, которую читала ему в детстве мама, историю из дорогой его сердцу детской книжки. «Лишь отгадай мое имя – и ты свободен».
Лишь отгадай имя. Образ душевнобольной женщины с верхнего этажа стал расти в нем и наполнять его, как воздух, когда наберешь его полную грудь: вот она стоит у окна палаты в ртутном свете, а вот на краю моста Блэкфрайарс. Эвьен Апстоун и незнакомка в столбе солнечного света среди саутваркских толп.
Однако обе они были лишь бледными тенями в сравнении с эйдолоном, который Рэдборн, подобно крепко стиснутой в ладони монете, удерживал в своей памяти. Изгиб ее щеки, ее осенние волосы, которыми играл ветер (не было никакого ветра), ее губы на его щеке (то была ладонь, не губы), холмики ее грудей в том месте, где чуть разошелся вырез платья (вырез не расходился, нет): все это было куда более настоящим и зримым, чем любой предмет в его комнате, чем даже сама женщина, мерявшая сейчас шагами палату наверху.
Наверху.
Тут он услышал ее шаги: она ходила туда-сюда, туда-сюда, словно искала путь в лабиринте. Рэдборн поднял глаза. В потолке над его головой сиял витой тоннель – точно такой, как на картине Якоба Кэнделла. Пес еще не спрыгнул. Камень и штукатурка осыпались, обнажив раковину наутилуса, в сердце которой была женщина с манящим взором и губами, шепчущими его имя. Рэдборн охнул, засмеялся и запел себе под нос:
Повернувшись, увидал я
На подушке след твоей щеки…
Он раскинулся на тонком матрасе, закрыл глаза и сосредоточился на звуке шагов. Туда-сюда, туда-сюда. Тем чаще становились ее шаги, чем чаще его сердцебиение и дыхание. По полу скользили ее юбки: не шелк и не лен, а подводные травы, за которыми проглядывал подобно обнаженной плоти белый морской песок. Казалось, стоит поднять руку – и можно дотронуться до нее, ощутить в ладони теплый изгиб, мягче кэнделловых собольих кистей, мягче всего на свете. Пахло ветивером, вербеной, ярь-медянкой; рот наполнился металлической синью обожженных мелких монет. Нельзя облизывать пальцы!
Он все равно облизал, сунул одну руку в рот, а другой расстегнул брюки; твердый член тут же выскочил из оков материи и спутанных теплых волос. Шаги над головой ударяли часто-часто: будто кто-то стучал пальцем по стеклу. Рэдборн задышал мелко и быстро; в комнате было холодно, но его объяло пламя. Выгнув спину, он раскрыл рот, чтобы прокричать ее имя, но у нее не было имени, был лишь цвет: асфодель резеда малахит шартрез виридис хризолит изумруд жимолость ветивер вербена…
Когда он кончил, с его губ сорвался крик – эхо слов Кэнделла: Узнать ее имя! Охнув, Рэдборн перекатился на бок, схватил с пола альбом, карандаш и принялся строчить:
Зелено, писал он, одни и те же буквы плясали по все новым и новым страницам,