Зелено, Зелено, Зелено, Зелено, Зелено, ее зовут Зелено…
Он проснулся рано утром; все вокруг было залито медовым светом, а Рэдборна переполняло нетерпение, как в тот день, когда он впервые вошел в мастерскую. Он сел и ощутил прохладу в паху: вчера он забыл застегнуться. Наспех одевшись, он схватил альбом, карандаши, сюртук и побежал вниз.
Доктор Лермонт, бледный, с взлохмаченными волосами, сидел в столовой, перед ним были пустая тарелка, блокнот и чернильница.
– Мистер Комсток, доброе утро! Бреган нынче утром занята. Там, на буфете, есть каша, кофе и колбаски. – Он склонился над блокнотом.
Рэдборн взял еду и сел завтракать. Даже холодная каша с комочками не могла испортить ему настроение. Его распирало от восторга; он едва не засмеялся вслух, но мрачное выражение лица Лермонта отбило ему это желание. Рэдборн чувствовал, что сквозь его собственные веки пробивается некий свет, забрызгивая скатерть светло-изумрудными бликами. Поэтому он сидел с опущенной головой и изредка улыбался своей каше. «Зелено, – думал он. – Секрет в зелени».
Спустя несколько минут доктор Лермонт поднял голову.
– Час назад я ввел Кобусу очередную дозу, – сказал он. – Затем я вместе с Бреган понес ему завтрак и вновь обнаружил его в крайне возбужденном состоянии.
Лермонт сделал еще одну запись в длинной колонке цифр. Рэдборн, не поднимая глаз, кивнул. Глаза, глаза, осторожней с глазами.
– Иногда мы с успехом применяли для успокоения буйных больных синие ртутные пилюли, – предложил он.
– Принято, – сказал Лирмонт, продолжая писать.
– Это лишь предложение, – добавил Рэдборн, а потом, дождавшись, когда Лирмонт потянется за чем-нибудь на стоявшем рядом столике, украдкой заглянул в его записи.
Он ожидал увидеть там список успокоительных с указанием введенных доз. И действительно, с одной стороны был нацарапан – притом с чудовищными ошибками – рецепт:
КАПЛИ АТКАШЛЯ
2 УНЦ ЛОДАННУМ
1 УНЦ ПЕРРГИРИД
2 УНЦ ЭКСТ БЕЛОДОНЫ
1 УНЦ МЕДА
2 УНЦИИ ПАТАКИ
ФСЕ СМИШАТЬ ПИТЬ ПО ЛОЖКЕ ДЛЯ СНЯТЕЯ ПРИСТУПОФ КАШЛЯ
Он взглянул на вторую страницу.
ЯКОБ КЭНДЕЛЛ, ЗАМЕТКИ К «УНИЧТОЖЕНИЮ КАРТИНЫ И ЕЕ СЮЖЕТА» ТОМАСА ЛЕРМОНТА
Жену-фейри изловили Бетлем сент. 1856 Пир Бетлем апрель 1874 Тинтагельский круг, лечебница Сарсинмур июнь 1879 Свадьба лечебница Сарсинмур, дек. 1880 Пес еще не спрыгнул лечебница Сарсинмур, незаконч.
Нет, никакой фармакопеи: то был список работ Кэнделла. Когда доктор Лермонт повернулся к столу, Рэдборн тут же опустил глаза на свой завтрак. Доктор вернулся к записям. Спустя несколько минут он заговорил:
– Учитывая возбужденное состояние мистера Кэнделла, мистер Комсток, я не рекомендую вам заходить к нему сегодня. – Он покосился на вещи Рэдборна возле двери. – Вижу, вы захватили альбом для эскизов. Сходите на мыс, если погода по-прежнему будет хороша. Вам там понравится. А вот на пустоши гулять не советую… Гиблое место.
– Да, мне говорили. – Рэдборн стукнул ложкой по миске и, вздрогнув, положил ложку на стол.
Нет, ему не чудилось. В ложке на миг отразилось зеленое пламя подобное тому голубому, что образуется в результате горения спирта. Он вытаращил глаза, затем быстро взял себя в руки и взглянул на доктора Лирмонта.
– Мистер Кэнделл… Он всегда склонен к насилию?
– Нет. Напротив, он всегда проявлял удивительную кротость, и здесь, и в Бедламе. В противном случае я не остался бы здесь с ним наедине. Лишь один раз я столкнулся с его буйным поведением – когда он впервые встретился с мисс Апстоун. Я подумал, что она могла бы ему позировать… под наблюдением, разумеется.
– Так ведь она позировала! – вмешался Рэдборн. – Как раз сейчас он работает над картиной, где у всех персонажей – ее лицо. Даже у мужчин. У всех до единого!
– И все же виделись они лишь однажды, причем он повел себя чрезвычайно негостеприимно. – Лермонт отодвинул блокнот. – Я надеялся его исцелить – безусловно, речь шла не о его освобождении, а лишь о здравии его души. Он так хорошо реагировал на раствор морфина…
Лермонт задумчиво поглядел на стол.
– Очень важно, чтобы он продолжал творить. Как вам его работы, мистер Комсток?
– Что ж… Техника у него превосходная. Оно и понятно – вы ведь упоминали, что он состоял в Академии. Но, кажется, его привлекает только одна тема… Он рисует одних фейри.
– Этим он зарабатывал себе на жизнь – пока не совершил преступление. Он мог бы добиться не меньшего успеха, чем Берн-Джонс и Милле. Вы заметили огромное количество отсылок к Шекспиру?
– Да. Однако полотно, над которым он работает сейчас, показалось мне… плодом больного воображения. Полагаю, он вдохновлялся одной из ваших историй.
– Нет. Ровно наоборот. Он начал писать ее еще в Бедламе, много лет тому назад. А историю я услышал от одной старухи в Лантеглосе. Существуют литературные предшественники, разумеется. Наша дорогая леди Уайльд как раз пытается собрать их все воедино.
– Тогда это поразительное совпадение! Что он это изобразил. – Краем глаза Рэдборн различил некое тусклое свечение – словно солнце, отраженное от зыбкой водной глади; он с трудом проглотил кашу. – Что ж, пожалуй, я воспользуюсь вашим предложением и изучу мыс. Если, конечно, я вам не нужен.
– Сегодня утром не нужны, нет.
Лермонт встал, подождал, пока Рэдборн возьмет свой альбом, и вдруг просиял.
– Погодите… Есть одна мысль! Я решил переселить мисс Апстоун в домик на краю острова. Хотел навестить ее с утра пораньше, но, полагаю, это могли бы сделать и вы. Мой коллега доктор Стансел из Эксетера рассказывал мне о весьма обнадеживающих результатах лечения дам, которых он перевез на побережье. Я подумал, что солнце и свежий морской воздух пойдут на пользу мисс Апстоун и развеют ее уныние. Очень важно, чтобы она продолжала творить.
– Зачем? – раздраженно буркнул Рэдборн; от зеленоватого мельтешения у него начинала болеть голова. – Сдается, куда более благотворное влияние на нее окажут постельный режим и покой. Да и разве можно оставлять ее одну в таком состоянии?
– С ней будет Бреган. Бедняжка удивительно привязалась к мисс Апстоун. Но я буду вам очень признателен, если вы ненадолго заглянете в домик. Сегодня утром я так и не успел это сделать.
– Да, хорошо, – кивнул Рэдборн. – Непременно загляну.
Покидая особняк, он чувствовал себя змеей, сбрасывающей кожу: будто что-то большое и громоздкое, как он сам, но покрытое рубцами, сползает с него кусками и остается позади, а взгляд устремляется в небесную высь. Во дворе он поднял глаза к сияющему небосводу, грозному и устрашающему, затем опустил их и в зарослях утесника увидел мириады созданий, шныряющих среди изогнутых травинок и шипастых побегов.
Это его не напугало. Напротив, он расхохотался и поглядел направо и налево, как бы признавая существование незримых тварей: пусть знают, что он их видел и потому не будет застигнут врасплох. Сделав всего несколько шагов, он рухнул в траву, будто ему в спину вонзилась стрела, потом тут же сел, раскрыл альбом и, нащупав в нагрудном кармане карандаш, принялся рисовать.
Он нарисовал женщину; мост за ее спиной был подобен огненному следу кометы. На ум пришло стихотворение. Не Суинберн, а Китс…
…Дева молодая
Прочла молитву до конца – и вот,
Шелка и драгоценности бросая,
Она почти нагою предстает,
Как нереида, вставшая из вод.[51]
Однако рисовал он вовсе не юную Маделину в канун святой Агнессы, а Эвьен Апстоун. И была она не в спальне со своим возлюбленным, прятавшимся в шкафу, а парила над мостом Блэкфрайарс. Рэдборн рисовал быстро, с трудом удерживая в руках норовивший улететь лист; второпях он то и дело смазывал свежие штрихи пальцами.
Наконец все было готово. Рэдборн долго сидел и смотрел на свою работу, видя одновременно образ на странице и тот, что жил у него в голове, а где-то промеж них – саму незнакомку с глазами цвета палых листьев. В нос ударил ее запах: травы, соли, битых зеленых яблок.
– Где ты? – прошептал он и заморгал: крошечные создания в траве бросились врассыпную. – Я не слепой, да будет вам известно.
Он закрыл альбом, убрал карандаш, поднялся и зашагал к домику.
Когда-то его, должно быть, арендовали фермеры. На окнах в глубоких нишах до сих пор висели ободранные ажурные занавески. Гранитный порог щерился обломанными стеблями ромашки и папоротника. Из дымовой трубы вился белый дымок. Землю перед домом недавно вспахали, и редкие запоздалые цветы, полузасыпанные землей, еще тянули к солнцу свои белые лепестки. Рэдборн сунул альбом подмышку и, помедлив, робко постучал в дверь. Изнутри донесся звук отодвигаемого стула, после чего все надолго стихло. Он подождал и уже хотел уйти, как вдруг дверь отворилась.
– О… сэр…
На пороге стояла Бреган. Ее глазки вспыхнули по-птичьи, когда она повернулась и обратилась к кому-то в комнате:
– Мисс, к вам тот новый доктор.
– Да, да, пожалуйста, входите, – сказала Эвьен Апстоун, и Рэдборн вошел.
Она стояла у выцветшего зеленого кресла в дальнем конце крошечной комнатки. Он окинул комнату взглядом: беленые стены; голые потолочные балки, над очагом совсем черные; домотканые половики на дощатом полу, стол и стулья, раскладушка (видимо, для Бреган) и кровать, застеленная белым покрывалом, расшитым маками. В одном углу – расписной валлийский сервант, заполненный посудой и безделушками (чашки, фарфоровая собачка). У окна мольберт с холстом, а рядом тот же письменный столик, заваленный красками, карандашами, альбомами и кистями, который Рэдборн уже видел в палате Эвьен.
– Вы пишете, – сказал он.
Она покачала головой.
– Нет, жду, когда холст просохнет. Я успела его загрунтовать еще вчера, в палате. Присаживайтесь, мистер…
– Комсток, – подсказал Рэдборн. – Рэдборн Комсток.